Наум Ним - Господи, сделай так…
— Мешок, ну и каша у тебя в бошке!.. Ты или смеешься надо мной, или вправду болен… — Я поперхнулся, проговорившись про свои опасения… — В смысле — нездоров…
— А ты полагаешь, что все это как-то иначе устроено?
— Да не полагаю, а знаю. Конечно — иначе. Есть реальная жизнь, а есть это… — Я неопределенно покрутил пальцами. — Назови как угодно — ноосфера, мир воображения… Можно по-современному — виртуальный мир… Все это связано с реальностью, но совсем наоборот.
Мы сидели в лесополосе под осиротевшими деревьями, и расстроенный Мешок глядел куда-то поверх моей головы.
— Оглянись же вокруг, — продолжал наседать я, предполагая, что этой случайной темой будет удобней и правильней открыть глаза другу на его… ну если и не болезнь, то странности. — Мешок, дорогой мой, не повторяет жизнь книжных сюжетов — даже твоих любимых. Нету в жизни ни Одиссея, ни Ильи-пророка, ни угодного Богу страдальца Иова — нету… Кто там у тебя еще из главных? Эдип? Ромео с Джульеттой? Прометей? Их тоже нету… Ни Орфея с Эвридикой, ни Сирано, ни Пигмалиона с Галатеей — ничего этого нету… Если бы я не боялся тебя огорчить, я бы сказал, что и Бога твоего — тоже нету.
— Это в тебе говорит дух противоречия, — отмахнулся от меня Мешок и, посмеиваясь, предупредил: — А дух противоречия чаще всего говорит устами дьявола.
— И дьявола нет, — не уступал я.
— Интересное дело — что же это у вас, чего ни хватишься — ничего нет…
От неожиданности я онемел, а Мешок, похмыкивая, любовался моим замешательством.
— Ладно — поймал. — Я засмеялся. — Но это не жизнь прокрутила краешек книжного сюжета, это ты сам — подкрутил… подстроил.
— Так я же тебя за язык не тянул.
— Ты вообще мог эту цитату всунуть в любом месте нашего спора. И что она доказывает? Твои фантазии? Ровным счетом ничего… Но это ладно, это у тебя — безобидные фантазии, а твои фантазии по поводу Божьего служения… — Я увильнул глазами от внимательного взгляда Мешка. — Пойми, дорогой мой, я бы мог притвориться — взять твою тетрадку и даже что-то в ней записывать, но все это может зайти совсем далеко. Ты сам себя загоняешь в… болезнь… Нету никакого служения. Не было никакого посланника… Помнишь, в пятом классе мы по первой теплыни бузовали в Воронцовом бору? Помнишь, мы там напробовались моего лекарства?
В начале пятого класса меня придушила астма. Спасался я таблетками теофедрина и травой “Астматол”, пачками которого была заставлена вся витрина местной аптеки — здоровенные пачки, размером в половину пакета, в каких нынче продается вино, стоили какие-то смешные копейки. Теофедрин я глотал таблеток по пять-шесть в день, совершенно не предполагая, что через много лет его обвинят в содержании наркотических веществ, максимально затруднив мне любое его приобретение, и потом вовсе запретят к производству, а траву “Астматол” — курил, вызывая острую зависть всех вокруг сверстников, которым не повезло обзавестись такой же уникальной хворобой.
Знать бы в ту пору, каких успехов добьется здравоохранение по защите меня от моих облегчающих астматическое удушье препаратов, я бы закупил тех астматольных пачек на всю оставшуюся жизнь, потому что наполнены они были чистой коноплей.
Вот этим “Астматолом” мы и накурились в хлам теплым весенним днем под сопровождение необыкновенно мелодичного звона сосновых стволов, прогреваемых робким еще солнцем. А потом догнались теофедрином и подкурили опять…
— Помнишь, как нас торкануло тем “Астматолом”? — продолжал я лечить Мешка. — Вот с него у нас и пошли глюки… И у тебя тоже… А в твоих глюках тебе и померещился Божий посланник, но на самом деле это был я — мне стукнуло в голову тебя там разыграть. — Я покосился на Мешка, не зная, как тот отреагирует на открывшуюся ему правду.
— Вядомае дело — ты, — спокойно признал Мешок. — Ты что думал, что я тебя не узнаю? Я сразу понял, что именно через тебя было решено передать мне это поручение. А как еще, по-твоему, могли мне его передать? Явлением архангела в громе и свете? Да всех, кто только б увидел это явление, тут же отправили бы на дурку до скончания дней. На земле происходят только те события, которые сами люди и представляют возможными. Сильными желаниями мы можем менять их более вероятную череду и вызвать вперед событие очень маловероятное, изменяя этим много-много следствий, в которых (или в одном из которых) и будет исполняться наше желание. Но никто — пусть даже самый могущественный из таких вот Божьих служителей — не может вызвать совсем невероятное событие… Мы сами сделали таким этот Божий мир — так мы его представляем, и такой он у нас получается…
— Ну ты непрошибаемый, — развел я руками. — Пойми, Мешок: ничего я не передавал — я дурачился, чтобы разыграть тебя.
— И ты, торкнутый дурью почти до беспамятства, ты смог внятно мне объяснить, как человек своими желаниями должен менять мир? В том нашем козявочном возрасте и в таком же разуме ты говорил про добро и справедливость? Про то, что никогда и ничего — для себя и под себя? Ты все это там, в бору, понимал? Да ты этого и сейчас понимать не хочешь, а уж тогда… — Мешок махнул рукой. — Просвети себя честно и дотумкаешь, что это Бог говорил со мной через тебя… Может, потому, что ты один был — с избранного народа, а может, и потому, что Тимке, например, я бы точно не поверил, а Сереге в голову бы не пришло такое изображать, и хоть проси его сам Бог — Серега и ему бы все наперекор… В общем, кроме как через тебя — и никак… Вот к тебе теперь все и вернулось.
— Мешок, а ведь твое сумасшествие уже пугает…
— А ты не пугайся — ты подумай… Допусти хотя бы мою правоту в виде гипотезы, и все в твоем мире станет на свои места… Ну согласись, что не мог ты там все это своей головой придумать…
— А ты все это там своей головой сразу же и просек? — разозлился я. — Просек и попер переделывать мир?..
— Просек не сразу. — Мешок говорил тихо-тихо. — Долго думал… вспоминал… проверял…
— Тогда получается, что вот эту всю срань на месте прежней нашей красоты, — я махнул головой на свалку, — уже ты сам напридумывал… своей умной головой… У самого-то за домашней оградой все цветет, как в райском саду, а отойди подальше — и нате вам…
— В этом, — бледный Мешок кивнул на мусорные залежи, — ты прав: это одна моя вина… Если живешь не по-правильному, то все мусором и получается… А когда тебе еще дана и сила на правильное, а ты все равно… — Мешок развел дрожащими руками. — Ведь знал, что нельзя ничего для себя хотеть и просить, а просил… вымаливал… И за детишек, и за Нину, за бабку, за Серегу с Тимкой, за те… В общем, не понимал и сейчас не понимаю, как можно не попробовать отмолить, если беда вдруг… А нельзя… Чувствую, что в этом какой-то главный смысл — ничего не просить для себя, иначе, даже и вырастив свой роскошный сад, вырастишь и гиблую поруху за его оградой… Может быть, и сам Бог не должен ничего — для себя. Наверное, поэтому Он и не мог спасти Своего Сына… А мы…
На какое-то неудержимое мгновение все изменилось. Может, ветер шевельнул ветвями вверху и солнце по-другому осветило прислонившегося к дереву Мешка, или мой на него взгляд изменил направление, и я краткой вспышкой увидел, что он вовсе не болен, а просто придавлен свалившейся на него тяжеленной ношей, и ноша эта не выдумана им, а самая что ни на есть реальная, потому что мир так и устроен, как это видит Мешок… Я снова взглянул на него, но все уже было попрежнему. Я покрутился, пытаясь повторить тот свой взгляд и наново увидать им все вокруг, однако ничего не получалось…
Давным-давно в моих детских болезнях матушка всегда перебиралась на мою кушетку, а меня устраивала хворать на своей кровати под огромным — до потолка — ворсистым ковром, в центре которого на темном фоне полыхали красно-желтым костром жирные розы, и они же петляли по краю ковра в запутанном сплошном орнаменте. Если с правильной позиции внимательно присмотреться в те узоры, то можно было в них найти спрятавшихся за цветочными зарослями мушкетеров, и притаившегося в засаде длинноносого Рошфора, и высокомерного Ришилье в красной кардинальской ермолке. Беда в том, что сами мушкетеры своих заклятых врагов не замечали. Сейчас на свету никакая особая опасность им не грозила, но в темени ночи, когда я опять буду раздавлен удушьем, так что не смогу ни крикнуть им туда, ни даже слова вымолвить, — тогда их могут застать врасплох.
— Они же будут беззащитными, — объяснял я друзьям, пришедшим меня навестить. — Атос вон — даже и не одет…
— Не боись, — успокаивал Серега, — они и голые все равно всегда со шпагами. Отобьются…
— А че это они в кусты залезли? — спрашивал Тимка, уплетая пирожки, которые Клавдяванна отправила мне гостинцем. — Ты присмотрись-ка — кто там еще с ними в кустах?
— Ничего не вижу, — расстраивался Мешок, ерзая на стуле и пытаясь увидеть то, что так ясно видел я…
