Сью Кид - Тайная жизнь пчел

— Мы едем домой, — сказал он.

Я ничего ему не ответила, а лишь подошла к Нашей Леди и поставила ее вертикально. Я чувствовала присутствие Августы и Розалин за дверью комнаты, едва ли не слышала их дыхание. Я потрогала щеку. Она опухла в том месте, где он ударил.

— Я остаюсь здесь, — сказала я. — Я никуда не еду.

Слова повисли в воздухе, твердые и мерцающие, словно жемчуг, который я долгие недели выращивала у себя в животе.

— Что ты сказала?

— Я сказала, что никуда не поеду.

— Ты думаешь, что я уйду, оставив тебя здесь? Я даже не знаю этих проклятых людей. — Было похоже, что он изо всех сил старается придать своим словам убедительности. Гнев оставил его в тот момент, когда он уронил нож.

— Зато я их знаю, — сказала я. — Августа Боутрайт — очень хороший человек.

— Да с чего ты взяла, что она вообще захочет, чтобы ты здесь осталась?

— Этот дом будет домом Лили до тех пор, пока она хочет, — сказала Августа, входя в комнату. Розалин втиснулась вслед за ней. Я подошла и встала рядом с ними.

Я услышала, как на подъездную дорожку свернула машина Куини. Звук ее глушителя невозможно было спутать ни с чем другим. Очевидно, Августа уже успела созвать Дочерей.

— Лили сказала, что ты уехала, — сказал Т. Рэй Розалин.

— Ну, похоже на то, что я уже вернулась, — ответила она.

— Мне плевать на то, где ты сейчас и где ты окажешься еще, — сказал он Розалин. — Но Лили поедет со мной.

В тот момент, когда он это произнес, я поняла, что он не хочет, чтобы я возвращалась с ним на ферму, не хочет, чтобы я напоминала ему о ней. Другая его часть — хорошая часть, если таковая имелась, — могла даже подумать, что, возможно, здесь мне будет лучше.

Теперь это была гордость, одна лить гордость. Как он мог отступить?

Входная дверь распахнулась, и в дом ввалились Куини, Виолетта, Люнель и Мабель, все явно на взводе и в таком виде, словно одевались впопыхах и надели все задом наперед. Куини уставилась на мою щеку.

— Все в порядке? — спросила она, тяжело дыша.

— Мы все в порядке, — сказала Августа. — Это мистер Оуэнс, отец Лили. Он приехал ее навестить.

— Я не смогла дозвониться до Сахарка и до Кресси, — сказала Куини. Все четверо встали рядом с нами, держа перед собой дамские сумочки, как вид оружия.

Я подумала о том, как забавно это должно смотреться со стороны Т. Рэя. Кучка женщин: Мабель, ростом в четыре с небольшим фута; Люнель, со стоящими дыбом волосами, которые она не успела заплести в косички; Виолетта, бормочущая «святая Мария»; и Куини — крутая старушка Куини, — упершая руки в боки, с выпяченной губой, всем своим видом говорящая: Черта с два ты посмеешь забрать эту девчонку.

Т. Рэй фыркнул и посмотрел на потолок. Его решимость осыпалась с него, как старая штукатурка. Можно было почти что видеть ее кусочки, валяющиеся вокруг.

Августа тоже это увидела. Она сделала шаг вперед. Иногда я забывала, какая она высокая.

— Мистер Оуэнс, вы окажете Лили и всем нам огромную услугу, если оставите ее здесь. Я обучаю ее пчеловодству, и она очень помогает нам, работая на пасеке. Мы любим Лили и позаботимся о ней, я вам это обещаю. Мы отдадим ее в школу и воспитаем ее в добродетели.

Я неоднократно слышала, как Августа говорила: «Если тебе от кого-нибудь что-нибудь нужно, необходимо предоставить ему возможность тебе это дать». Т. Рэю была необходима возможность передать меня Августе, не потеряв при этом лицо, и она предоставила ему такую возможность.

Мое сердце колотилось. Я смотрела на Т. Рэя. Он взглянул на меня и махнул рукой.

— Тем лучше, — сказал он и направился к двери. Нам пришлось расступиться, разорвав нашу маленькую женскую стену, чтобы его пропустить.

Он стремительно вышел, хлопнув за собой дверью. Мы все переглянулись, не произнося ни слова. Похоже было, что мы высосали из комнаты весь воздух и держали его в своих легких, ожидая момента, когда сможем безопасно выдохнуть его обратно.

Я услышала, как Т. Рэй завел свой грузовик, и прежде чем здравый смысл успел меня остановить, я сорвалась с места и побежала к нему через весь двор.

Розалин что-то крикнула мне вдогонку, но объяснять было некогда.

Грузовик задним ходом двигался по подъездной дорожке, поднимая пыль. Я замахала руками:

— Стой, стой!

Он остановился и смотрел на меня через ветровое стекло. Позади меня Августа, Розалин и Дочери высыпали на крыльцо. Я подошла к двери грузовика, и Т. Рэй высунул голову в окно.

— Мне нужно тебя спросить, — сказала я.

— Что?

— Когда умерла моя мама… Ты сказал, что, когда я подняла пистолет, он сам выстрелил. — Я смотрела прямо ему в глаза. — Мне нужно знать. Это сделала я?

Прошло облако, и двор изменил свой цвет — с желтого на светло-зеленый. Т. Рэй провел рукой по своему лицу, посмотрел себе на колени, а затем вновь перевел взгляд на меня.

Когда он заговорил, в его тоне и голосе не было и следа прежней грубости.

— Я мог бы сказать тебе, что это сделал я. Ведь ты это хочешь услышать. Я мог бы сказать, что она сама это сделала. Но в обоих случаях я бы солгал. Это сделала именно ты. Лили. Ты не хотела, но это была ты.

Он глядел на меня еще какое-то мгновение. Затем грузовик медленно тронулся с места, оставив меня окутанной запахом машинного масла. Повсюду летали пчелы: над гортензиями и миртами на лужайке, над жасмином на опушке леса, над зарослями лимонника возле ограды. Может быть, он сказал мне правду, но с Т. Рэем никогда нельзя быть уверенной на сто процентов.

Вырулив на шоссе, он, вопреки моим ожиданиям, не помчался, а медленно поехал. Я смотрела на дорогу, пока он не скрылся из виду, а затем повернулась к Августе, Розалин и Дочерям на крыльце. Эту секунду я помню яснее всего — как я стояла на подъездной дорожке, глядя на них. Я помню, как они там сгрудились, в ожидании. Все эти женщины, вся эта любовь — в ожидании.

Я в последний раз взглянула в сторону шоссе, вспомнив, как когда-то думала, что он все же по-своему меня любит, хотя бы чуть-чуть. Теперь он окончательно развеял мои иллюзии. Ведь так?

Я до сих пор продолжаю доказывать себе, что, уезжая, он сказал вовсе не «тем лучше»; он сказал: О, Лили, тебе будет лучше здесь, в этом доме с этими цветными женщинами. Со мной тебе никогда не будет так же хорошо, как с ними.

Я понимаю, что это абсурд, но я верю в плодотворность воображения. Иногда я представляю себе, как получаю от него посылку к Рождеству — не с привычным набором «свитер-носки-пижама», но с чем-то, подаренным от души, вроде четырнадцатикаратного золотого браслета, с приложенной к нему открыткой, на которой будет написано: «С любовью, Т. Рэй». Да, он употребит слово «любовь», и мир от этого не прекратит своего вращения, а будет жить дальше, как река, как пчелы, как все вокруг. Нельзя недооценивать абсурдные мысли. Посмотрите хотя бы на меня. Я всегда кидалась от одной абсурдной мысли к другой, и вот я здесь — в розовом доме. Каждый день я просыпаюсь, чтобы подивиться этому чуду.

Осенью Южная Каролина меняет свой цвет на рубиново-красный с оттенками оранжевого. Я смотрю на все это из окна комнаты второго этажа, комнаты, которую оставила мне Июна, выйдя в прошлом месяце замуж. О подобной комнате я не могла и мечтать. Августа купила мне новую кровать и туалетный столик, которые мы выбирали вместе с ней по каталогу. Виолетта и Куини подарили мне цветистый ковер, который до этого лежал у них в пустующей комнате и был никому не нужен, а Мабель сшила полупрозрачные занавески с помпончиками и бахромой. Кресси связала из разноцветной пряжи четырех осьминогов, чтобы они сидели на моей кровати. Мне бы вполне хватило и одного осьминога, но это была единственная поделка, которую Кресси умела мастерить, так что она делала их без устали.

Люнель сотворила для меня шляпку, которая превзошла все другие шляпы, какие она когда-либо делала, — даже свадебную шляпу Июны. Она немного напоминает мне шапочку священника. Она высокая, словно бы вся тянется ввысь. Но она более круглая, чем у священника. Я ожидала, что она будет голубой, но — не тут-то было — шляпка оказалась золотисто-коричневой. Возможно, подразумевалось, что это такой улей. Я надеваю ее только на встречи Дочерей Марии, поскольку в любом другом месте она остановила бы дорожное движение на много миль во всех направлениях.

Каждую неделю к нам приезжает Клейтон и рассказывает, как у меня и Розалин идут дела в Силване. Он говорит, что нельзя просто так избить человека в тюрьме, чтобы это сошло тебе с рук. В любом случае обвинения против меня и Розалин будут сняты не позднее Дня Благодарения.

Иногда вместе с Клейтоном приезжает его дочь Бекка. Она на год меня младше. При виде нее я всегда вспоминаю ту фотографию в офисе ее отца, где она прыгает через волны, держа его за руку. Я храню вещи моей мамы на специальной полочке в моей комнате и позволяю Бекке на них смотреть, но не трогать. Однажды я позволю ей их потрогать, поскольку считаю, что так поступают хорошие подруги. Мое отношение к этим вещам как к объектам поклонения уже начинает проходить. Уже скоро, наверное, я смогу протянуть Бекке щетку моей мамы и сказать: «Держи. Хочешь причесаться?» или «Хочешь поносить эту брошку-кита?».