Е. Бирман - Эмма
Так —
3
Они поедут втроем, Эмма поведет их машину. А я — один, в своей. Они — к себе: налево, по улице Яркон, по узкому мосту над проспектом Намир, выедут на бульвар Роках и дальше мимо каньона Аялон вывернут на Жаботинского, потом на Гею. Я — направо, аллея Иерушалаим, через Яффо — выскочу на иерусалимскую трассу.
«До свидания», — сказала на прощание Эмма. Ее губы (из-за жары, конечно) в трещинках, но мне привиделось, померещилось, будто она долго щелкала черные с белым ободком семечки, и бледная мука их крошащейся шелухи осела на ее тонких губах. Мне от воспоминания этого захотелось пить, всплыла в памяти как-то давно уже испробованная «Балтика», я подъехал к ближайшему знакомому мне «русскому» магазину на Алленби, тому, что недалеко от «русских» книжных магазинов «Дон Кихот» и «Исрадон» (странная испанисто-казачья доно-симметрия на улице, названной в честь британского генерала в еврейском городе, пожить бы здесь, рядом с суматохой, с движением), оставил машину с включенной аварийной сигнализацией на дороге, быстро отоварился одной бутылкой охлажденного пива (если бы автомобиль не ждал меня в неположенном месте, я выбрал бы, пожалуй, еще сырокопченой колбаски и поискал бы в открытом рве холодильника молочных товаров плавленый сыр «Viola»). Я выпил пиво, сидя за рулем. Оно цельной узнаваемой композицией, а не подлежащей подсчету суммой вкусовых подробностей, было воспринято и оценено сначала губами, потом языком и небом, но дальше путь глотков ощущался только как продвижение вниз от горла к желудку легких спазмов, и в них уже нельзя было бы отличить пиво от обыкновенной воды. Химическая машина моего пищеварительного тракта и вовсе не сообщала мне решительно ни о каких впечатлениях. Не бензин, и ладно. Одним глазом я следил, не выскочит ли из-за поворота неожиданно полицейская машина. Впрочем, несколько лет назад, после того, как мне дважды выписали штраф за неполную остановку на «Стопе» и отправили для освежения знаний в области правил дорожного движения на курсы при министерстве транспорта, на последних я с удивлением узнал, что кружка пива, бокал вина или одна рюмка водки не являются препятствием для вождения. Так что ничего незаконного я, в общем-то, и не совершил. Разве что следует признать, что на голодный желудок воздействие русского пива на мозг усиливается так же, как тель-авивская высокая влажность усугубляет тель-авивскую жару.
Мне предстояло минут сорок (если не больше) езды до дома, и выпитое пиво возбудило во мне желание начать размышлять на уже давно намеченную мною тему — сравнение освещения еврейского вопроса в произведениях Набокова и Джойса. (Страсть, с которой первый не переносил Фрейда, напоминает мне по интенсивности мою нетерпимость к «су-су-су»). Я, наверно, набоковианец — люблю Эмму, красоту и свободу и соглашаюсь: жестокость — это нехорошо. Поэтому, может быть, так легко ему удалось привить мне и свое видение России, но он русский, у него — лицензия на формирование этого видения, я же оставляю за собой право за ним почтительно следовать. Чувствую теперь, после многих лет здесь, — где-то к середине 70-х обрывается влияние на местную жизнь русской мысли и русской тоски по идеалу. На черно-белых архивных съемках еще видишь грустные глаза, песни растекаются мечтой о посеве «разумного, доброго, вечного». Окунувшись в это (во что, в это? в особое наклонение души?), выходишь из него обновленным, укрепленным, отделенным от прочих своей необыкновенной чистотой, то есть довольно неприятной личностью. Может быть, и хорошо, что даже в кибуцы, говорят, проник теперь американский здоровый, по-кошачьи живучий дух. Причем здесь «Балтика»? Ее действие было так же приятно мне, как мысль о том, что имея в активе двух таких «сочувствующих» (я, если забыли, — о великих изгнанниках, о Набокове с Джойсом), глупо огорчаться даже из-за дивизий недоброжелателей. Джойс, между прочим, барахтается в еврейской теме, как беспечный ребенок в надувном замке с тысячью наваленных на пол разноцветных мячей. Он хватает их и швыряет куда попало: в лоб ирландцу, в пах еврею. Свободен предельно. Это подкупает. Свобода Набокова — иного рода, со многими приложенными внешними силами, как-то: жесткая антиюдофобская традиция, идущая от любимых им родителей, — раз; жена-еврейка — два; с другой стороны, еврейские симпатии к примитивным идейкам переустройства мира и тесно связанное с ними участие в разрушении его страны — три. И, тем не менее, он пишет этот крохотный рассказик — «Оповещение» — никому ни одной уступки не сделав, все просчитано точно, все колесики, все пружинки, все предложения, все сравнения, все тикает как атомные часы (девять миллиардов и еще сколько-то переходов между энергетическими уровнями атома цезия равняется одной секунде). От Набокова и узнал с облегчением — трехмиллионная русская эмиграция содержала еврейскую составляющую. Значит, не только большевики. Слава богу! Уж больно это липучее блядво отягчило мою коллективную еврейскую совесть и оскорбило мое национальное достоинство. И, тем не менее — нервы у Набокова не выдерживают: «Джойс пережимает», — пишет он о художественном воплощении рассматриваемой мною темы. Нет, Джойс нисколько не пережимал, таково мое, Родольфа, мнение. У Джойса тоже все на своих местах, но весело и отвязно. Мне нравится, «…Остолопский родил… Вирага, Вираг родил Блума». И про «запавшую пизду» — тоже нравится. Последнее — рождает приятное чувство реванша. Привет мэтру Джойсу из той самой, что ни на есть «пизды» со стальными оглоблями! Не моя, правда, заслуга в ее омоложении. Но все равно — весело! Нет, это не пони, мистер Джойс, запряжена между стальными оглоблями, это такая лошадь. А Оме, скотина, подталкивает меня к национальному адюльтеру, хочет отобрать у меня родословную. Почему ему хочется у меня ее отобрать? Разве не знает, что мне это тяжело? Знает, конечно, знает. Хочет, чтобы я страдал. Ты, незаваренная оглобля, должен страдать безродностью. Как Эмма, чья еврейская мать сбежала. Сбежала от? Сбежала к? Эмма, наверно, этого знать не хочет. Она свежая, она чистая. К ней не пристанет. Что не пристанет? Даже банный лист не пристанет. Она не как мать. Зря нервничаю. Вчера в ярком магазине — парфюмерия и аптека вместе. Я попросил бы Эмму смыть и ту малость косметики, что на ней, и определил бы ее в аптеку. Фармацевт Эмма, мне, пожалуйста, лекарственное средство на букву V(iagra), которое загоняет кровь в один небольшой тупик. Небольшой? Нормальный. Нет, все-таки великое дело — свобода! Мясистость Джойса — из-за того, что он — вниз головой с вышки религиозного аскетизма и прямо в чувственное море. И не только плыл — глотал воду. Жирную воду мясистой жизни. Единственное место во всей книге, где почувствовал тошноту, это когда Блум понюхал отщепленный ноготь ноги. А Набоков щепетилен. Но он в гармонию искусства — плавно, из гармонии детства. Не познай Джойс католического экстаза в детстве и юности, не довел бы книжного Блума до нюхания ногтя. Бунтарь, революционер. Но именно благодаря непросто обретенной свободе Джойс — объемней и гуще в описании еврея. Нет, правда, это же смешно до коликов, когда у Блума спрашивают, какой он нации, а он говорит: «Ирландской. Здесь я родился». А Гражданин в ответ — сплюнул, и плевок его — величиной с устрицу! Ха-ха-ха! Хорошее пиво «Балтика», раз одна бутылка так вставляет на голодный желудок. Блум, заблумшая душа, потомок Сомбатхея, приезжай к нам, в Агендат Нетаим, загляни в родную «пизду», прокатись в коляске с ржавыми оглоблями, не все же по музеям выяснять, имеются ли у мраморных гречанок отверстия в задницах! Лошадка, в коляску запряженная, — маленькая, но шоры у нее настоящие — из натуральной кожи. И правит ею ямщик бравый, североафриканский, бывший парашютист, в красных ботинках. И вообще — в Агендат Нетаим, мистер Блум, знаете ли, не боятся нынче ни рогов быка, ни копыт лошади, ни улыбки сакса! Если честно, я обожаю англичан, особенно за Эль-Аламейну и за толстого журналиста, который сказал, что ничего им не обещает, кроме пота и т. д. а они его все равно предпочли разумным охотникам за лисами, а потом пнули в зад, когда он заявил, что нет коммунизма без гестапо, а он зад потер ушибленный и ответил: это свобода, за это воевали… Но когда англичане… Нет, ей богу, это смех, оказывается Ллойд Джордж одновременно: евреям — резолюцию Бальфура, арабам — независимость, туркам — сохранение империи. Опять пятно на месте… А наш Президент сказал, что у англичан есть анекдот: «антисемит — это тот, кто не любит евреев больше, чем они того заслуживают». А если НАШ Президент сказал — точка. Опровергнуть может только Всевышний, или сам НАШ Президент скажет, что его слова вырваны из контекста. Еще президент сказал: «Конечно, не все англичане таковы». А если НАШ Президент сказал — точка. Опровергнуть может только Всевышний, или сам НАШ Президент скажет, что его слова вырваны из контекста. А правда, интересно, в чем тут может быть дело? Англичане — прирожденные господа, как правило, мягкостелющие, даже после брутального насилия стараются залечить нанесенные ими раны. Своих евреев им удалось встроить в систему, тот историк, что неодобрительно писал про Туровски, нет, не Туровски, как его? про Тухольски, симпатизировал английским Ротшильдам. За «встроенность». Ротшильды — на рожон? Никогда! А здесь, на Ближнем Востоке, столкнулись с диким упрямством, «нашла коса на камень». Выкорчевывать камень нельзя. Противоречит ранее принятым решениям. Расшатывать. Из упрямства, из оскорбленной исторической памяти. Их раздражение можно понять — евреям в английской цивилизации отведено (если воспользоваться оригинальной классификацией старательного Хаксли) достойное место бета-плюсовиков, а у них в Агендат Нетаим, там, в старушиной, седой и запавшей родилась претензия! Что за претензия? Переродиться в альфы. Come on! Возродиться альфами. Come on! Перевоплотиться в альфы. O-О-О-K?! В самом деле? В альфы? Из бета-сброда? Конечно, обиду англичан можно понять. Я понимаю. Ха-ха-ха. Я — гораздо снисходительней Джойса. Да, да, мистер Блум, сын Вирага, приезжайте! Привозите с собою и сбежавшего коммерсанта нашего Заинбульбуля в черной кипе, славных олигархов туманного Альбиона — господ Писинского, Залуповича, Херовского и примкнувшего к ним Елдакова-Муденко! Торжественная церемония приема высоких гостей будет организована нами на самом-самом уровне. Высокие гости будут встречены: потертой красной ковровой дорожкой, ворованным государственным гимном, портретом основателя государства благословенной памяти Давида Бен-Гуриона (Грина) и приветственными речами в торжественной обстановке. Кем будут произнесены приветственные речи в торжественной обстановке? Их произнесут: президент государства господин Семен-Шимон Перский-Перес (оптимистично), премьер-министр, господин Бенджамин (Биби) Натаниягу (убедительно) и министр иностранных дел, господин Авигдор (Эвет Львович) Либерман (гордо, как на гей-параде). Среди прочих встречающих о!жидаются — посол Соединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии в «пизде», господин А'Брам с супругой, представители общественности — ковенские гаоны, братья МакКавеи в талитах и филактериях, делегаты российского астрально-демократического братства «Словом и духом как мечом и оралом» — Л. Моллюскова, Д. Волович, А. Трактирный и М. Калининская (гости книжной ярмарки), звено бойскаутов без талитов, филактерий и цицит, но со сбитыми коленками и в голубых галстуках, среди них — Берта, дочь Шарля и Эммы Бербери, да продлятся их дни. Ха-ха-ха! А Блум и говорит ирландским националистам: «Дядя вашего Бога — еврей»! А ему вслед — банку из-под печенья! А он потом рассказывал, как он им про евреев, а о банке из-под печенья умолчал. А вот в общении с кошкой — ядро Блумовой натуры, центр тяжести его человеческого достоинства. «Молочка киске!» Их отношения, не свободные от меркантильных соображений с обеих сторон, — ярчайший символ реально достижимой гармонии в мире: Блум не станет откармливать кошку мясом, чтобы она не перестала ловить мышей, а она не заявит на Страшном Суде, будто он обжарил в масле и съел кошачью почку, купленную у сиониста Длугача, а ей самой предложил только облизать окровавленную обертку. Между прочим, мистер Джойс, когда кошка, особенно белая, сидя, начинает вылизывать грудь и отставляет в сторону лапку, она становится похожа на пингвина гораздо больше, чем ультраортодоксальный еврей в своем черно-белом облачении. Вот уже полвека мир полон симпатии и сочувствия к мертвым евреям. Европа в них влюблена повально. А американцы сгоняли индейцев с земель и одновременно зачитывались Фенимором Купером. И мы читали «Последнего из могикан», на краю Восточной Европы. Эмма, Шарль и я, «бледнолицые» — на стороне «краснокожих». Давно было. Так, наверно, и должно быть — делать одно, мечтать о другом. Природа мечты в этом, здоровое раздвоение личности. А без мечты нет человека. Леон говорит — намечается перелом в Европе, розовый оттенок мечты тускнеет в последнее время. Каким сменится? Светло-говнистым — цветом реализма. Ничего, они опытные, останутся в зоне полутонов, красное и коричневое, думаю, им не грозит. Сто сорок километров в час. Многовато. Я всегда прибавляю скорость в такой ситуации, когда мне легко думается. Сбросим до ста двадцати. Можно только сто десять, но за сто двадцать, кажется, не штрафуют. Сто двадцать три. Ладно, закроем глаза на довесок. Плюс три, минус три, мы не арийцы с их точностью и коллективным Аспергером. Аспергер — это синдром, что-то такое неопасное для жизни в левой височной доле. Человека заклинивает на чем-нибудь одном, например, ни за что не ступит на пешеходный переход, если красный свет. А у нас своих синдромов — хоть отбавляй, зачем нам еще Аспергер? Но живые евреи по-прежнему раздражают. Греки, те терпеть не могли такого варварства — обрезания крайней плоти. Противоречило эстетическим установкам. У современного мира эстетическое чувство от греков, а те если и резали человеческую плоть, то только в героических целях. Исключительно. А не для того, чтобы подчеркивать свою мнимую исключительность. Недавно взялся опять за «Илиаду», но бросил еще быстрее, чем в прошлый раз, — надоел апофеоз гипертрофированного тщеславия. Правильнее говорить — эллины. Греки — это нынешние, которые сидят по тавернам и портят европейскую экономику. Вместе с испанцами. Раздражают немцев. Южный народ. Южные народы склонны к лентяйству, то есть к лени. И мы теперь снова южный народ. Как там? Да, «Маньяна», то есть завтра, потом, успеется. Нам и немцам по совершенно противоположным причинам нельзя ни в коем случае навязывать мультикультурный социум. Даже очень непорядочно это делать. Это как предложить по рюмочке завязавшим алкоголикам. Или как князя Мышкина после излечения отправить к нам на безбашенный Ближний Восток. Невероятно — это же только одна бутылка пива. Нужно было хоть чем-то заесть. Все из-за того, что опасался надолго оставить незаконно запаркованную машину. Законопослушность родила беззаконие. В самом понятии закона есть что-то сугубо фашистское. Опасаюсь и не люблю. Незамысловатая гуманность мне больше по вкусу. В ней есть нужная доза неопределенности и аморфности. Даже если ирландцы (без кавычек), к примеру, попросят блумов из ирландского государства переехать в собственную их «пизду». В новостях сказали, Ирландия опять нас лягнула. Что им до нас? Какое их собачье дело? Ревнивое иезуитское отродье! Вам! Вам! Вашему зеленому острову! Сидеть на кончике бычьего рога! Вам! Вам! Печать раздвоенного копыта на лоб! Вам! Вам! Счастливая улыбка Соединенного королевства со сладким-сладким французским поцелуем от них же! Изыдите! Никого мы не насилуем! Будь наша воля — свою Северную Ирландию давно бы мы уже… Вас изнасиловали, хотите передать по эстафете? «Когда моя страна займет свое место среди…» Не иначе как «Балтика». Никогда этого в машине не делаю. «…наций нашей планеты…» Из уважения к совершенной технике никогда этого в салоне автомобиля не делаю, потому что я инженер. Профессиональная выдержка. Этикет инженера. «…вот тогда, но не прежде, чем тогда…» Ради Ирландии. Совершенно точно это «Балтика». На голодный желудок. «Пусть будет написан..» Что? Наш новый государственный гимн пусть будет написан. «Пурррпупупуррпффф…» Без запаха. Философии Вайнингера. «Я закон…» Отто«…чил». Речь к ирландцам. Официальное обращение. Ответ.
