Валерий Козырев - Джесси
Ещё до свадьбы, в одном из тихих районов города, Вока снял однокомнатную квартиру. Хотя и рассчитывал, что к свадьбе уже сдадут дом, строящийся автотранспортным предприятием по принципу жилищно-строительного кооператива, и в который он сдал первый взнос на двухкомнатную квартиру. Но, как это зачастую бывает, сроки сдачи все переносили и переносили. Вока все-таки надеялся, что дом сдадут в ближайшее время, и жить на съемной квартире им с Викой придется недолго.
Когда всё закончилось, до места их временного пристанища молодых подвезли Гена и Аня. Они вышли из машины вместе с ними, попрощались и, отказавшись от предложения зайти в гости, сели в машину. Перед тем как тронуть «Ладу» с места, Гена помахал им рукой в открытое окошечко.
– Допобаченья!
Аня рассмеялась, Вока улыбался вслед удаляющейся машины. Вика вопросительно взглянула на него.
– Потом расскажу. – Вока обнял и прижал её к себе…
Прошло два года и самые худшие предположения Алексея Павловича стали сбываться. На лице Гены появилась характерная для его заболевания бледность. Аня и близкие ему люди замечали, что временами его взгляд стал задумчив, порою отрешен. Это были первые признаки прогрессирующей болезни… Вскоре он стал едва заметно прихрамывать: обострилась давняя травма колена. Курсы терапии помогали лишь ненадолго, и уже через пару недель симптомы болезни проявлялись вновь. И хотя количество лейкоцитов оставалось стабильным, но их было уже гораздо больше допустимого. Болезнь из диагностированной перешла в одну из своих хронических форм. Начались осложнения, снизился иммунитет, и Гена стал часто болеть простудными заболеваниями. Заметно припухло колено, и теперь каждый шаг причинял острую боль, снять которую можно было лишь с помощью сильнодействующих обезболивающих препаратов. Вскоре ему пришлось оформить инвалидность. Теперь после завтрака он уже никуда не уезжал, а, проводив Аню на работу и выгуляв Джесси, занимался своими делами – обычно ремонтировал знакомым радиотехнику или резал по дереву. Резьба стала увлекать его всё больше и больше. Ему открылся новый для него мир, и он с головой окунулся в него. Мир этот увлекал, завораживал, отвлекал от боли и чёрных мыслей. На блошином рынке купил набор инструментов, необходимых, чтобы заниматься этим ремеслом. Он достаточно быстро овладел контурной резьбой, а вслед и скобчатой, где узор создается полукруглой стамеской сочетанием насечек. Вскоре овладел и более сложной – резьбой рельефной, где элементы не врезаны в фон, а наоборот: возвышаются над ним. Особенно же его увлекала чернолаковая резьба – это когда заготовка сначала покрывается чёрной краской или лаком, высушивается, и по ней, из прорезанных узкой стамеской линий, создается узор в игре контрастов – белого с черным. И даже достаточно простые композиции превращаются в загадочные сюжеты. Наконец дошла очередь и до скульптурной резьбы – вершины этого искусства. Уже одно только название говорит само за себя, что это объемная, просматриваемая со всех сторон, работа. Несколько заготовок были Геной безнадёжно испорчены. В книге, купленной на том же блошином рынке, он прочитал, что скульптурная резьба включает в себя такую разновидность, как корнепластика; то есть композицию с использованием уже существующих природных форм. Когда в качестве заготовки употребляются корневые части и участки нижнего стволового утолщения дерева с наростами, уже изначально имеющими сходство с чем-либо. Это может быть что угодно: животное, растение, своеобразная мимика человеческого лица да и любой неодухотворенный предмет. И, конечно же, для того, чтобы увидеть это подобие, умельцу необходимо иметь недюжинную творческую фантазию, дабы воочию вообразить контур предстоящего произведения только лишь на основе существующей заготовки и найти решение, как лучше, при помощи инструментов, воплотить своё видение в законченную форму. Нельзя сказать, что Гена совсем не знал об этом и раньше, но содержание и яркие иллюстрации книги вдохновили его. Он вспомнил, что на берег водохранилища, что в пятидесяти километрах от города, волны часто выбрасывают бревна, а то и целые стволы деревьев вместе с корнями – скорее всего, подмытые в верховьях реки, на которой это водохранилище и было построено. На следующий же день, с самого утра, его белая шестерка, завихряя за собой пыль, уже мчалась в направлении водохранилища. Вернулся он только вечером. В багажнике автомобиля, перегруженным до того, что он даже не закрывался, были отпиленные ножовкой части стволов деревьев и корней, в которых Гена увидел нечто, что в дальнейшем должно было приобрести вид чего-то, пока известного только ему одному. Одна же, самая большая и сильно изогнутая заготовка, выпиленная из средней части объёмного дерева, лежала на заднем сиденье, занимая всю его длину от одной дверцы до другой. С месяц заготовки сушились на балконе в тенистой его части, чтобы не пересохли под прямыми солнечными лучами и не пошли глубокими трещинами. Затем Гена притупил к работе. И к концу дня затейливо изогнутый корень неожиданно превратился в белку с огромным пушистым хвостом, забавно держащую в передних лапках большую еловую шишку. Аня была в восторге, и Гена подарил белку ей. Следующая заготовка из корня, после двух дней работы над ней, превратилась в фигурку запорожского казака в высокой остроконечной шапке, заломленной на затылок, и в широченных шароварах, застывшего в сложном па национального танца. Отпиленную чурку с наростом он расколол надвое, так, что нарост остался на одной из половинок. День Гена трудился над ним стамеской, резаком и шлифовальной бумагой, после чего бесформенный, казалось бы, нарост, приобрел черты человеческого лица с круто изогнутой курительной трубкой во рту, не узнать в котором Сергея Есенина – любимого поэта Ани – было просто невозможно. Одна из заготовок приобрела вид человека, одетого в длинную хламиду, ниспадающую до самых ступней его ног, обутых в сандалии, в руках у него был длинный пастуший посох с большим изгибом вверху. И конечно же – это была узнаваемая фигура Иисуса Христа…
Самая же большая заготовка, которую Гена привез на заднем сиденье, по-прежнему оставалась на балконе. Несколько раз он заносил её в комнату, сидел в раздумье, и уносил обратно. Как-то среди ночи он, осторожно, чтобы не разбудить Аню, встал с постели и вышел на балкон. На небе гигантскими островами громоздились тяжёлые тучи, меж них, скрываясь и вновь появляясь, словно летел стремительно недавно народившийся месяц. На чистых от туч промоинах неба алмазной россыпью светились далёкие звезды. Ночь осязаемо касалась чувствований души. И Гене вдруг отчетливо представилась фигура девушки с устремившимся ввысь взглядом. Он посмотрел на темневшую в углу заготовку, некоторое время ещё стоял на балконе, словно пытаясь понять: вздор это или все-таки ответ неба на его терзания последних дней. Наконец решил: будь, что будет, но он сделает так, как сейчас ему это привиделось.
Он осторожно занёс заготовку в комнату, которая уже стала его мастерской. Проснувшаяся Джесси шмыгнула за ним и улеглась у двери. Еще раз внимательно оглядев заготовку, Гена взялся за резак…
Утром, заметив, что Джесси насторожила уши и вскинула голову, почуяв шаги Ани, он поспешно накрыл заготовку покрывалом.
– Ты давно здесь? – спросила Аня, приоткрыв дверь.
Джесси, потягиваясь и помахивая хвостом, подошла к ней. Аня погладила собаку.
– Да нет, не очень, – соврал Гена, хотя прошло уже добрых четыре часа, как он колдовал над заготовкой.
Пока Гена выгуливал собаку, Аня подогрела для Джесси кашу и приготовила завтрак. Они все вместе позавтракали, затем Аня ушла на работу, а Гена пошел ещё раз прогулять Джесси. Гуляли они совсем недолго – Джесси заметила, что хозяин поглядывает на часы, а это верный признак того, что он торопится и играть с ней не будет. Она ещё поносилась по пустырю, погонялась за какой-то птахой, выпорхнувшей из кустов почти перед самой её мордой и, размахивая хвостом из стороны в сторону подбежала к нему, словно говоря: «Нечего тут делать хозяин, скукотища полная… Пошли-ка лучше домой!». Дома Гена сразу же принялся за работу; он торопился, словно боясь потерять хрупкую нить своего видения. А Джесси, прикончив остатки каши, просунулась сначала мордой а затем и всем телом в комнату, улеглась на своем месте у двери, время от времени поднимая взгляд на хозяина. Наконец она широко зевнула, выставив на обозрение длинный алый язык и обнажив великолепные влажно поблескивающие зубы, положила морду на передние, вытянутые перед собой лапы и закрыла глаза. Хозяину было явно не до неё.
Гена трудился над заготовкой, только когда Ани не было дома, а, уходя из комнаты, накрывал незаконченную работу плотным покрывалом. Прошел месяц. И вот однажды, проводив Аню на работу и выгуляв Джесси, он еще раз прошелся по почти готовой уже скульптуре шлифовальной бумагой, протер её сухой тряпкой и покрыл лаком; через час нанес ещё один слой. Под лаком дерево сразу заиграло своей структурной красотой, до этого почти незаметной. Казалось, фигура ожила и задышала. Затем Гена вышел из комнаты и закрыл её на ключ: чтобы Джесси не коснулась скульптуры до того, как лак высохнет, и не оставила на ней свою шерсть.
