Шон Макбрайд - Зелень. Трава. Благодать.
Конец девятого раунда, счет по-прежнему 1:0 в нашу пользу. Команда старших, пользуясь последними минутами, оставшимися у них на подбор, требует показать им кепку Грейс, которая в ответ пытается изображать полные непонятки, и это при том, что смазки у нее там спрятано не меньше фунта. Время уже давно за полдень, и народ постепенно начинает переползать через Ав и загружаться в «Манджоли» на свадебный банкет. Мимо нас, горланя «Забери меня на матч», проходят двое изрядно выпивших папаш. Мне еще нужно успеть забежать домой, чтобы переодеться в костюм. Возможно, даже залезу в душ, хотя, бля, нет, это, конечно, вряд ли.
— Смотри-ка — вазелин, — говорит Бойль, поднимая вверх кепку Грейс. — Да она мухлюет.
— Верни кепку, придурок, — со злостью кричит ему она и прыгает, пытаясь вырвать кепку у него из рук.
— Нет уж, — говорит он. — Пока у себя оставлю. А ты у нас до конца игры будешь подавать другим мячом. О’кей?
— Ладно, — говорит она. — Хочешь, бля, вообще себе забери, если так понравилась. Мне без разницы, каким мячом подавать — все равно всем вам по страйк-ауту.
Старшие кидают ей другой мяч из коробки, которую мы принесли с собой.
— Йоу, Стивен, — окликает его Бойль, — ты готов посмотреть, как я запущу мячом через забор?
— С самого обеда жду не дождусь, — говорит ему Стивен. — Разбуди меня, если, не дай бог, и впрямь такое случится.
В ответ Бойль смеется и готовится принять подачу. Грейс подает свой первый честный мяч за всю игру. Он отбивает его, как пушинку. Стивен сначала немного медлит, затем резко срывается с места и бежит вслед за мячом. Подпрыгивает и в прыжке ловит его у самой верхушки забора. Мы кричим в восторге. Стивен танцует жигу. Бойль окончательно выходит из себя и в сердцах мечет свою биту через все поле, словно дротик. Блядство, — вопит он в ярости. Нет, ты только погляди, что за блядство такое? Только не засрите мне подборы, вы, жирные ублюдки, мне нужен еще удар, — гремит он, обращаясь к своим товарищам по команде. Один из них приносит ему биту. Каким-то образом им все же удается выровнять счет после четырех безответных синглов. Арчи выезжает на площадку для подающего. Грейс швыряет в него бычком. Бойль возвращается на позицию, чтобы испробовать свой второй шанс, разминаясь, поводит плечами и поднимает глаза к небу.
— Господь всемогущий, — начинает молиться он. — Кто я такой, чтобы просить тебя о многом. Знаю, ты знаешь, что я лентяй и много пью. И встаю поздно. И, блядь, ничего-то я в своей взрослой жизни не смог добиться. Запорол пять помолвок и полжизни провел в вытрезвителях. Если ты всего этого не одобряешь, то давай поговорим на эту тему позже. Ты же знаешь, что я не хуже любого другого могу запустить теннисный мяч, Господи. Ты же видел сам, как в детстве я тыщу раз перебрасывал его через забор. А вот у этого придурка здесь уж не знаю, как язык только поворачивается говорить мне, что я ни за что в жизни так не смог бы. Нет, ну надо же, что несет! Так вот, я молю тебя всего об одном последнем хоумране, после которого, клянусь, я запихаю свою биту этому уроду в задницу и никогда больше не стану играть в стикбол вплоть до самой смерти. Надеюсь, ты все усек, Господи?
Закончив молитву, он опускает руки.
— Подавай, — одними губами командует он Грейс.
Она подает. Он отбивает. Мяч отлетает от биты. Чисто перелетает через забор, затем и через Ав тоже. И со скоростью ракеты несется по направлению к церкви, к огромному круглому мозаичному стеклу над входом. Дзинь. Вот это, бля, хоумран. Окно разбилось. Вот это, бля, мы попали. Мы замираем и только переглядываемся. Первый звук, который следует за звоном разбитого стекла, — это звук биты, падающей на асфальт. И тут же кто-то кричит Бежим. Пожалуй, я предпочту дернуть к дому, чтобы переодеться. Остальные придурки уже что есть духу несутся к Манджоли. На бегу я успеваю один раз обернуться. Грейс возглавляет их группу. Парни бегом толкают перед собой инвалидное кресло с Арчи, заставляя толпу на тротуаре испуганно расступаться. Разъяренные водители, вынужденные сдавать назад, провожают бегущих истошными сигналами, но даже они не в силах заглушить Бобби Джеймса, который на всю улицу отчаянно визжит «Богородицу». Я исчезаю среди улиц с типовыми домами, перехожу на кошачью трусцу и спокойно принимаюсь расчесывать волосы, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, но также ни от кого и не прятаться. Не обращайте на меня внимания. Я простой городской церковный служка, спешу домой, чтобы переодеться в костюм, чтоб потом спеть в нем песенку, разве я похож на вандала, который только что разбил в церкви окно и теперь спешит скрыться с места преступления, дабы остаться безнаказанным?
Гарри Карран меряет шагами пятачок перед входом в «У Манджоли» и, в нервном ожидании чего-то, поминутно смотрит на часы. К нему подхожу я в кипенно белом костюме и таких же туфлях. Увидев меня, он расплывается в улыбке.
— Ты только посмотри, а, Тухи, — говорит он. — Здорово выглядишь.
— Спасибо, — говорю я. — И настроение здоровское.
— Нервничаешь?
— Вот еще, — улыбаюсь я. — Все будет хорошо и никак иначе. Все будет просто здорово.
С этими словами я хватаюсь за дверную ручку. Я готов зажигать. Но Карран меня останавливает.
— Подожди, — говорит он. — Я заплатил диджею двадцать баксов сверху, чтобы он всем объявил о твоем появлении.
— Что, правда? — смеюсь я.
— Правда, — гордо заявляет мне он. — Стой пока здесь. Я должен дать ему отмашку, что ты пришел.
Он приоткрывает дверь и проскальзывает внутрь, откуда доносится гомон и орет фоновая музыка. Дверь за ним закрывается, отгораживая все звуки, несущиеся изнутри банкетного зала. Музыка пропадает.
— Леди и джентльмены, прошу минуточку внимания, — слышится приглушенный голос диджея. — Если вы будете так любезны и ненадолго обратите ваше внимание на вход в зал «У Манджоли», то я смогу с радостью представить вам человека, не нуждающегося в представлении, человека, которого привело сюда чувство огромной любви, человека с гениальной шевелюрой, человека, которого все мы очень хорошо знаем и любим, Генри Тухи!
Гарри распахивает передо мной дверь. В зале гаснут все огни, кроме светового пятна прожектора, в котором оказываемся мы с Гарри.
— Текст я сам написал, — шепчет мне он. — Давай, заходи.
Покатываясь со смеху и приветственно потрясая поднятыми руками, я вхожу в зал. Вокруг царит гробовая тишина, пока Гарри не начинает громко хлопать у меня за спиной. Народ подхватывает аплодисменты, и вскоре они становятся всеобщими. Уверен, никто понятия не имеет, что́ происходит, но уговаривать хлопать никого долго не приходится, потому что все здесь меня и впрямь знают да к тому же еще и порядком выпили, поэтому заранее готовы к любым сюрпризам. Ничего толком не соображая, я иду по направлению к танцполу, искоса глядя на луч прожектора, пока Гарри не хватает меня за руку и не оттаскивает к столу, за которым в полном составе уже сидят Карраны, О’Дрейны и Тухи, последние за исключением Стивена (он, конечно, тоже в зале, но при исполнении) и Фрэнсиса Младшего (этот вообще не пойми куда делся). Аплодисменты стихают, и в зале снова зажигается свет. Все за столом выжидающе на меня смотрят.
— Отличный выход, Генри, — со смехом говорит мне Сесилия. — По какому такому случаю?
— А, это сегодня еще далеко не последний, детка, — сообщаю я ей. — Впереди длинный вечер. Добрый вечер, Грейс, — говорю я и целую ей руку.
В ответ она смеется и усиленно пытается зажечь сигарету. Я сажусь рядом с ней.
— Ну, девочки, что у вас новенького? — говорю я, обращаясь к Сес с Арчи, которые оба глядят на меня разинув рты.
— Ты прямо как тот парень на торте, — смеется Сес.
— Это точно, — отвечаю я. — Есть что добавить, Арчибальд?
— Я Арчи, осел, — презрительно фыркает он мне в ответ. — Весь в белом, что ли?
— Да, весь в белом. Какие-то проблемы?
— Нет, пока никаких, — говорит он, — вот когда подадут шоколадный десерт — тогда будут.
— Значит, буду есть осторожно. А вот тебе волноваться уже не о чем. Все, что можно было испортить, ты себе уже испортил, — сообщаю ему я и провожу пальцем по четким колеям от колес инвалидного кресла у него на костюме. Крыть нечем, поэтому для дальнейшего обсуждения десерта Арчи отворачивается к Сес. Грейс выдувает пару колец сигаретного дыма и смотрит на меня, приподняв бровь.
— Хэнк, это что, тот самый костюм, который ты надевал на первое причастие? — спрашивает она.
— Дорогая, первое причастие у нас прошло еще в третьем классе, — замечаю я.
— Так это не тот костюм?
— Нет, милая, не тот.
— Значит, решил заняться продажей мороженого? — интересуется она. — Мне, пожалуйста, пару шариков эскимо.
— Тебе что — не нравится, как я одет? — спрашиваю я и уже начинаю всерьез беспокоиться. — Разве мне не идет?
