Лоренс Даррел - КОНСТАНС, или Одинокие Пути
— Что будем делать?
Сам он считал, что лучше всего похоронить ее подальше в саду и никому не говорить ни слова… Однако Констанс его не поддержала, потому что предвидела поиски и допросы, которые непременно последуют после столь таинственного исчезновения.
— Очень удачно, что мадам Нэнси приедет сегодня на служебном автомобиле, так что мы можем отвезти ее в морг, и я попрошу врача зарегистрировать ее смерть. Надеюсь, никаких проблем с этим не возникнет.
Принятое решение будто вывело ее из оцепенения, и она стала готовить тело к перевозке: связала сложенные руки, накрыла лицо. Потом они вдвоем с Блэзом завернули Ливию в одеяло и обвязали веревкой. Так ее было сподручней вынести из дома. Блэз к тому же волновался, что его жена увидит их — он сказал, что расскажет ей потом, когда все будет улажено.
— Давайте-ка выпьем. Вот несчастье! На сей раз Констанс не стала ссылаться на то, что предпочитает чай или кофе. Без лишних разговоров они положили завернутое в одеяло неподвижное тело на диван и, усевшись по бокам от него, стали ждать, когда смогут перенести его на заднее сидение служебного автомобиля. Констанс боялась, как бы Нэнси Квиминал не помешало что-нибудь и она не забыла о своем обещании.
— Нет-нет, — успокоил ее Блэз. — Раз она сказала, что приедет, то обязательно приедет. Она же, в конце концов, протестантка.
Едва он произнес эту пророческую фразу, как послышался характерный шум мотора «фольксвагена» и жалобный скулеж его шин на гравиевой дороге перед воротами. Констанс и Блэз, не сговариваясь, поднялись и теперь стоя ждали гостью, которая прошла по садовой дорожке, распахнула кухонную дверь и буквально нос к носу столкнулась с обоими. Нэнси удивил несчастный больной вид Констанс, и у Блэза, переживавшего за Констанс, тоже был жалкий вид, который было бы трудно объяснить, если бы взгляд голубых глаз не упал на завернутый манекен на диване. Она обняла Констанс со словами:
— Расскажите всё! Raconte![173]
И Констанс послушно рассказала то немногое, что было известно ей самой о мотивах, толкнувших Ливию на самоубийство, а заодно и об их недавнем свидании в Монфаве. Квиминал села на стул и пальцем затянутой в перчатку руки постучала по губам.
— Надо постараться избежать неприятностей, — проговорила она твердо, и ее решительный тон придал Констанс сил.
Она тотчас подошла к раковине в углу и начала тщательно и деловито мыть лицо и руки, обдумывая, что следует предпринять в сложившихся обстоятельствах. Каким-то образом следует сообщить о случившемся, во всяком случае местным властям, — и придумать сносное объяснение. Понемногу они выработали план действий.
— Ты можешь поехать со мной? — спросила Квиминал. — Отлично! Тогда ты отвезешь ее прямо в морг, а меня высадишь около нашей конторы. Я постараюсь как можно быстрее подъехать туда вместе с врачом и Смиргелом — неплохо бы его привлечь, в этом случае он, пожалуй, сможет нам помочь. Ты согласна? С теми, кто работает в морге, ты уже знакома.
Констанс была в морге пару раз, когда ее приглашали на опознание или посоветоваться насчет трупов граждан, подобранных полицейскими. Да, кажется, придумано неплохо, да и Блэза можно не тащить в город, его помощь не понадобится — ему совсем ни к чему афишировать, что он знаком с ней.
— Попробуем, — сказала Констанс и вскочила со стула, ощутив прилив энергии.
Блэз был разочарован, но ничего не сказал и ушел к жене. Женщины вдвоем кое-как дотащили труп до машины и запихали на заднее сиденье, не сказать что очень ловко. Потом они отправились по заледеневшей, скользкой дороге в Тюбэн, понимая, что приехать в город им надо до наступления темноты. Бледные зимние сумерки и небольшой морозец со снегом были как нельзя кстати. Из-за холода дежурные на пропускных постах пребывали в полусонном состоянии и почти нетерпеливо махали им, чтобы они ехали дальше. Вскоре они миновали мост и въехали внутрь массивных стен крепости, направляясь в сторону морга. Квиминал вышла на площади и бегом помчалась в офис, чтобы побыстрее выполнить то, что было поручено ей. Дальше Констанс поехала одна. Наконец впереди возникло уродливое небольшое здание бывшей скотобойни, где теперь был устроен морг. Констанс взбежала вверх по ступенькам, нажала на звонок и, подняв крышку, прикрывавшую прорезь для писем, стала кричать:
— François! C'est Madame Constance. Пожалуйста, откройте. Oui, c'est le docteur.[174]
Привычно кряхтя и постанывая, старик повернул ключ, и высокие двери распахнулись.
— Кого вы привезли? — спросил он, видя как будто пустой автомобиль.
— Клиентку, — ответила Констанс, как это уже давно принято среди тех, кто занимается трупами и испытывает к ним не больше чувств, чем мясник — к мясным тушам.
Что-то проворчав, Франсуа повернулся к Констанс спиной, и она последовала за ним, чтобы получить грязные просторные носилки, в которых едва не утонуло худенькое тело ее сестры; они вдвоем перенесли ее потом в здание морга. Там Констанс сама раздела Ливию, перед тем как положить ее в один из длинных дубовых ящиков специального шкафа, занимавшего всю стену. Помогая ей, Франсуа непрестанно кряхтел и ворчал, однако в основном его недовольство было вызвано не тем, что его побеспокоили, а трудностями, которые переживал морг из-за войны.
— У нас тут теперь пахнет, — с горечью проговорил он. — Вы уж простите. А как прикажете проводить вскрытие в такой темноте? Напряжение совсем слабое! Никакой холодильник при таком не сможет работать нормально. Воняет ужасно.
Когда они перекладывали тело на мраморный стол, причитания его перемежались стонами. Старый мраморный стол напоминал те, на которых рыбаки полвека назад разделывали свой улов.
— Поосторожнее — это же моя подруга! — закричала Констанс, не в силах выдержать небрежное равнодушие, с каким он развязывал аккуратно и прочно затянутые Блэзом узлы. — Я сама.
— Сколько лет? — спросил он. — Женщина, говорите? — Поняв, кто перед ним, он отпрянул в сторону. — Медсестра из Монфаве! Я хорошо ее знаю. — Этого Констанс никак не ожидала. — Но она носила форму, — продолжал Франсуа, — значит, служила в армии. Мы не имеем права держать ее у себя.
Этого Констанс и боялась… Она все-таки продолжала осматривать жуткие ссадины на шее, и вдруг за спиной ее раздался знакомый голос.
— Я беру ответственность на себя, — сказал Смиргел. — Пожалуйста, продолжайте. Доктор уже едет.
Смиргел уселся на единственный в помещении стул и как будто собрался что-то записывать: то ли заполнять соответствующую форму, то ли у него с собой были какие-то служебные бумаги. Тем временем была включена дуговая лампа над операционным столом, которая заодно осветила все вокруг. Комната напоминала большой склеп, стены которого были выложены белой кафельной плиткой с сероватым отливом; несколько шлангов свисали с потолка, и одним из них они теперь могли обмыть тело — вода была до того горячей, что потеплела даже мраморная кожа. Они срезали с головы несколько темных прядей, которые Констанс убрала в сумку, чтобы потом подарить их на память тем троим из их летней компании, кто сумел выжить. Пока она прятала пряди, Смиргел вдруг подошел к столу и внимательно посмотрел на простертое тело, потом, почти не изменившись в лице, еле слышно всхлипнул, но был ли то знак любви или раскаяния, или и того и другого, определить было невозможно. Констанс пристально взглянула на него, теряясь в догадках.
— Она что-то значила для вас? — неожиданно для самой себя спросила Констанс, но немец не ответил.
Он вернулся на свое место, сел, скрестив ноги, и закрыл глаза. А Констанс и Франсуа вновь занялись Ливией, вытерли ее полотенцем, подрезали ногти. Далее настала очередь дешевого савана, из прорези которого выскользнула остриженная голова Ливии, и на ее лице теперь проступило выражение растерянности. Тут появилась Нэнси Квиминал в сопровождении мужчины; судя по тому, что в руке его была зажата пачка формуляров, это был врач. В формуляры вписывали имена тех, кто скончался «по естественным причинам». Порядка ради он все же изобразил процедуру установления факта смерти, приложив к груди Ливии стетоскоп. (Следы от веревки были скрыты саваном.) Потом он вышел в другую комнату и тщательно, но быстро заполнил несколько формуляров и отдал их Квиминал, после чего, не обращая ни на кого внимания, снова удалился.
Наконец тело было обмыто и одето; но, прежде чем убрать его со стола, Констанс попросила обычный скальпель, который старик держал наготове, и сделала глубокий надрез на бедре, где проходит артерия, а потом на всякий случай перевязала это место. После этого труп переместили на тележку, напоминающую из-за нескольких ножек на колесиках огромного паука, и подвезли к большому дубовому шкафу, очень похожему на картотечный, только для трупов, а не для карточек.
