Масако Бандо - Дорога-Мандала
— Бедствие — это мгновенное увядание, верно? — вспомнив слова женщины, спросил Рэнтаро своего соседа. Тот посмотрел растерянно, а затем кивнул:
— Некоторые так говорят.
— А что это значит?
В раздумии юное существо сложило перед собой изящные руки. Оно напомнило Рэнтаро статую бодхисаттвы, виденную в одном из буддийских храмов Киото. Алое пламя освещало его правильный профиль.
— Я помню совсем немногое. Люди уничтожают людей… Так кто-то говорил мне, когда я был в городе.
При слове «город» Рэнтаро придвинулся поближе.
— Что же ты видел, когда был в городе?
Лицо собеседника приняло страдальческое выражение:
— Было страшно… среди разрушенных стен… крики… убивали людей…
В его глазах мелькнул ужас, он замолчал.
— А в городе были… — запнулся Рэнтаро, а затем кивнул на диковинных людей, кружившихся в танце, — такие же странные люди?
— Мы исключение, — путанно ответило существо. — Поэтому мы и не можем жить в городе… Мы сами и есть бедствие… Так говорили люди. Они говорили, что мы можем только совершать паломничество к Якуси. Поэтому мы искали Дорогу-Мандала. Поиск дороги нас объединил.
— Города больше нет, — сказал сидевший рядом с ними деревенский мужчина, заросший густой бородой. Он жадно поедал маленькую птичку.
— Умерший недавно старик сказал, что города больше нет. Этот старик сбежал из города и основал деревню.
— Но что же произошло?
— Люди мгновенно увядали, — повторил мужчина слова женщины и маленьким глоточком отпил вина из проса.
— Когда и люди, и травы, и деревья мгновенно увядают, это конец. И семян не остаётся, гибнет всё.
Это было бессмысленное повторение одного и того же. Вздохнув, Рэнтаро допил оставшееся в чашке вино.
«Где же я нахожусь?» — подумал он. С пятнадцати лет он проводил свою жизнь в путешествиях, но всегда, по крайней мере, знал, куда направляется. Теперь же он не знал, где находится.
Вдруг вскочили и, оборотившись назад, зарычали деревенские псы. Жители деревни испуганно замерли. Из мрака, обступившего факелы, донёсся шорох ветвей. Собаки с лаем кинулись к зарослям. В тот же миг из мрака проступили тени, похожие на чёрные глыбы.
«Люди-обезьяны!» — пронеслось среди жителей деревни. Это были дикари, напавшие на Рэнтаро и Асафуми. Их волосатые тела были обнажены, они с рычанием прыгнули в круг света от факелов, сжимая в руках дубинки с привязанными к ним кусками железа, и принялись избивать жителей деревни. Деревенские псы набросились на них, но людям-обезьянам это было нипочём. Не обращая внимания на укусы собак, они мозжили им головы и перебивали хребты своими дубинками. Деревенские мужчины и женщины, что покрепче, с палками в руках заняли оборону против людей-обезьян. Старики и дети, пригнувшись, ринулись во тьму. Вокруг раздавались удары дубинок, хруст ломающихся костей, стоны и вопли людей.
Замершие в кругу факелов паломники тоже перепугались и хотели было бежать вместе с деревенскими.
Но старица, остановившись прямо перед огнями, размахивала палкой:
— Сюда, все сюда!
Паломники собрались вокруг неё. И Рэнтаро после некоторых колебаний следом за юным существом непонятного пола присоединился к остальным. Старица, словно заслоняя всех, стояла впереди между паломниками и людьми-обезьянами. Заросшие косматыми бородами и шерстью люди-обезьяны, сжимая в руках перепачканные в крови дубинки, подошли ближе. Их глаза свирепо горели, в полуоткрытых ртах сверкали ряды белоснежных зубов. Рыча, они занесли дубинки, но, видимо, странный вид паломников их смутил, и они медлили с нападением. Старица размотала ткань, скрывавшую её голову и лицо, и повернулась к людям-обезьянам. Так как к паломникам она стояла спиной, Рэнтаро не видел её лица. Но люди-обезьяны онемели и застыли на месте, а в следующее мгновение отпрянули назад.
И пока эти чудовища до смерти избивали мечущихся в панике жителей деревни, набрасывались на выставленную к празднеству еду, врывались в дома, срывали сушившиеся мясо и овощи, старица стояла впереди, заслонив паломников своим телом.
Разбежавшиеся жители деревни пришли в себя, вернулись с мотыгами и дубинками в руках и пустились вдогонку за людьми-обезьянами. Но даже отягощённые награбленным добром люди-обезьяны дали яростный отпор. Женщина с пробитой головой корчилась в луже крови, пронзительно кричал человек-обезьяна, угодивший в огонь. Окрестности оглашались звериным рычанием и стонами раненных. Но целью людей-обезьян было не убийство, а грабёж. Захватив еду, они скрылись в зарослях, утащив с собой трупы убитых ими людей.
Стало тихо. Люди растерянно смотрели на опустошённое застолье. Затем один за другим выпускали из рук своё оружие и принимались собирать остатки разбросанной посуды и еды и оказывать помощь раненным.
По-прежнему горели факелы. Паломники боязливо, как выглядывающие из гнезда птенцы, выходили из-за спины старицы. Её голова и лицо уже снова были замотаны рваниной.
Атмосфера была мрачная. Но жители деревни молча прибирались, будто пережили всего лишь стихийное бедствие.
— Беда, вот беда-то, — низким голосом, монотонно, как молитву, стала напевать однорукая женщина, ударяя по висевшей на её груди крышке от кастрюли.
40
Ощипав перья, они принялись жарить ворон на костре. Тёмно-красное мясо шипело на огне. Все трое сидели вокруг и глаз не сводили с вертела, на который были нанизаны вороны. Все были голодны. Время от времени старик и Кэсумба переворачивали вертел, чтобы вороны лучше прожарились. У Асафуми всё ещё болел бок, по которому пришёлся удар железной палицей. Рёбра, видимо, не были сломаны, однако место ушиба распухло. Но сильнее боли Асафуми мучило унижение. Унижение, что ему достанется ворона, ради которой Кэсумба переспала со стариком. Однако голод был сильнее гордости. Когда Кэсумба предложила ему разделить с ней еду, он не смог отказаться. Если так и дальше пойдёт, думал он, страшась себя самого, как бы не опуститься до того, чтобы есть человечину.
Когда Кэсумба, как и договаривались, получила от старика двух ворон, она тут же спросила, нет ли у него огня. Довольный сексом старик достал из болтавшегося у него на поясе мешочка трут и кремень, сходил за сухой травой и дровами и споро развёл костёр.
В ярком ночном небе зло смеялся жёлтый месяц. Тянувшиеся за их спинами развалины, как город мёртвых, замерли в белёсом лунном свете. Отправившийся на рыбалку подросток ещё не вернулся. Старик, позабыв обо всём, жарил ворон. Кэсумба была в отличном настроении, гладя Кэку по голове, она гортанно напевала: «Фун-фун».
— Вороны смышлёные птицы. Поймать их довольно трудно. Но зато мясо у них превосходное. Гораздо вкуснее, чем мясо здешних доходяг, — гордо сказал старик, поворачивая вертел. Асафуми стало не по себе — он вспомнил, как старик назвал его отличным мясом. Стремясь отвлечь мысли старика от темы человечины, Асафуми заговорил:
— Как же вы их поймали?
Плотно сжав губы, старик пристально посмотрел на Асафуми:
— Чем больше людей будет ловить ворон, тем меньше достанется мне. Я не идиот, чтобы раскрывать свои секреты.
Тут старик вдруг спросил:
— Ты воевал?
Смутившись, Асафуми ответил, что нет.
— Ну, конечно. Такой молодой, а даже на войне не побывал, вот и стал таким трусом.
То, что его назвали трусом, задело Асафуми, но старик говорил так уверенно, что ему подумалось: а что, если старик что-нибудь знает о городе?
— А вы, дедушка, воевали? — вежливо спросил Асафуми.
— Конечно, воевал.
— На какой войне?
Асафуми надеялся услышать — из-за какой войны город превратился в развалины, и был поражён ответом:
— На Великой восточно-азиатской войне!
— Великая восточно-азиатская война… То есть тихоокеанская война?
— Великая восточно-азиатская война есть Великая восточно-азиатская война! — отрезал старик.
— Но тогда… Дедушка, как вы оказались здесь?
Старик посмотрел озадаченно, будто у него перед глазами лопнул мыльный пузырь. Он переводил отсутствующий взгляд с Асафуми на Кэсумбу, а затем посмотрел на освещённые лунным светом развалины, будто в поисках чего-то несуществующего, и в конце концов пробормотал: «Не знаю».
— Не знаете…
— Кажется, до недавнего времени я был на фронте. Кажется, в Нанкине я изнасиловал девушку и засунул ей во влагалище бамбуковую трубку. Но я не помню точно. Ещё я вроде рубил головы бывшим китайским солдатам в Ханькоу. И маршировал со штыком наперевес по филиппинским джунглям.
Старик обхватил руками свою лысую голову, а затем стал изумлённо разглядывать свои ладони.
— Но если я недавно с фронта, я должен быть ещё молодым, лет двадцати, а не таким лысым стариком. Вот чего я не понимаю.
— Наверное, вы здесь уже давно.
