Игорь Адамацкий - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е

По обе стороны размытой дождями дороги тянулись заборы, за ними ютились невзрачные постройки, тусклые фонари покачивались на ветру, и вот что надо особо отметить: справа от высоковольтной линии стояла какая-то мачта. «Какая-то мачта стоит», — подумал Дмитрий Константинович.

Участок Фролова оказался самым последним; дальше уже ничего не было — дорога упиралась в ворота, и слово «ТУПИК», зачем-то начертанное на них, однозначно указывало на отсутствие перспективы.

Подлежащий охране объект утопал во мраке.

Фролов открыл дверь в сторожку, пропустил подменщика в комнату. Стол, стул и диван увидел Дмитрий Константинович. Он сказал:

— Хорошо. Мне нравится.

Все, что требовалось от Черенкова, — это присутствие. Он мог читать, писать, спать крепким сном на мягком диване, в случае же прихода проверяющего Дмитрий Константинович должен был проснуться, когда проверяющий постучится в дверь, и отметиться. Он должен был сказать, что он Фролов, а не Черенков, — более от него ничего не требовалось.

Фролов достал из ящика стола «Журнал дежурств на объекте». Он записал в соответствующей графе: «Заступил на дежурство в 22.00. Нарушений порядка нет. Имущество на месте согласно описи. Фролов».

— Вот, — показал Фролов Черенкову опись имущества (она состояла из четырех пунктов: 1) аппарат телефонный, 2) плитка нагревательная, 3) занавеска ситцевая, 4) чайник эмалированный). — Постарайся, пожалуйста, чтобы никуда не пропало.

— А остальное? — отнюдь не имея в виду стол, стул и диван, спросил Черенков.

— Остальное тебя пусть не волнует.

— Но ведь я охраняю не это?

— То, что ты охраняешь, никто не похитит.

— А все-таки что?

— Да так… Не бери в голову.

— Однако?

— Архитектурные излишества, — сказал Фролов, заметно понизив голос. — Если ты захочешь осветить территорию, то рубильник около входа. Лично я предпочитаю, когда темно. Так спокойнее.

Пожелав на прощанье спокойной ночи, Фролов удалился.

Оставшись один на один с самим собой, Дмитрий Константинович решил не терять времени зря. Он тут же сел за стол, извлек из портфеля папку с тесемочками и, положив перед собой чистый лист бумаги, глубоко задумался. Ему было о чем подумать. Он думал о будущей статье. Статья называлась «Культура инструктирования» и предназначалась для сборника трудов института.

Надобно дать здесь одно разъяснение. Сознаюсь, написано оно канцелярским, далеко не художественным языком и, возможно, таит в себе грех необязательности. Тот читатель, который сочтет нужным пропустить следующую главу, пусть сделает это с чистой совестью.

Институт, в котором работал Черенков и в котором до недавнего времени работал я, занимается проблемами научной организации труда, в частности оптимизацией организационных процессов, связанных с бюрократическими издержками. Особое место при этом уделяется изучению вопросов инструктирования и консультирования как этапных моментов каких бы то ни было мероприятий. Уже упомянутый в начале повествования сборник трудов института, созданный по итогам последнего научно-практического семинара, дает представление о некоторых направлениях коллективных поисков. Так, например, в одной из статей сборника отстаивалась идея бесперспективности борьбы с бюрократическими издержками по линии инструктирования и консультирования без разработки единой классификации того и другого; как раз наш отдел, то есть отдел, в котором трудились мы с Черенковым, разрабатывал на этот счет конкретные рекомендации. В другой статье, помнится, давался анализ психологических аспектов инструктирования и консультирования в зависимости от степени зависимости объекта от субъекта, — несмотря на тавтологию в замысловатом названии темы, статья рассматривала весьма актуальные вопросы организации чего-либо. Разумеется, не позабыли и математические методы описания изучаемых процессов, например приложение теории групп к инструктированию и консультированию, а также теории множеств. Нельзя не упомянуть дискуссионную статью группы заслуженных авторов (впрочем, так в сборник и не вошедшую) «Прогрессивные методы проверки начинаний на инструктабельность, рекомендационность и перепроверяемость». Увы, исследования по этой бесспорно пионерской теме несколько превысили компетенцию нашего учреждения. Что же касается Черенкова, то его работа в соответствии со своим названием посвящалась самым общим вопросам; она должна была предварять все остальные публикации в сборнике, а потому ей следовало быть выдержанной в жанре «Вместо введения». Дмитрий Константинович умел сосредоточиваться, одиночество и тишина действовали на него вдохновляюще. И он, вероятно, славно бы поработал сегодня, если бы не одно обстоятельство: Черенкову стало любопытно, что же он охраняет такое.

«Что же я охраняю такое?» — подумал Черенков, покидая сторожку. Он вышел на крыльцо. Воздух был чистым и влажным. Объект, подлежащий охране, утопал, как уже говорилось, во мраке. Лишь от фонаря со стороны дороги падал свет на ворота, да еще прямоугольник окна отражался в крапиве.

Провода линии электропередачи напряженно гудели над головой, но напрасно Черенков задирал кверху голову: ничего не было видно.

Ни проводов, ни звезд, ни самого неба.

Капала вода из колонки, шелестели деревья листвою, где-то выла, должно быть, собака, Дмитрий Константинович стоял и слушал.

Появилась луна и тут же скрылась. «Луна — красавица ночная, — вспомнилось из далекого детства, — луна — красавица небес, кусты руками раздвигая, разбойник крался через лес». Очень странная, грустная песня, они пели ее на заднем дворе, когда он учился в третьем классе. Этот задний двор был пятым по счету в сложной системе проходных дворов; кирпичной стеной он упирался в здание ведомственной больницы; здесь, на развалинах бывшего бомбоубежища, братья Занозы и маленький Черенков искали «фигню» и играли в ножички.

«Вдруг колокольчик однозвучный вдали негромко прозвучал, разбойник вышел на дорогу, в руке он острый нож держал».

Дмитрий Константинович поежился. Ему показалось, что кто-то за ним наблюдает.

— Кто это? — спросил Черенков.

Никто не ответил.

Дмитрий Константинович взялся рукой за рубильник и потянул на себя, все светильники разом вспыхнули. Обернувшись назад, Дмитрий Константинович закричал от неожиданности: прямо на него из кустов сирени выходила голая женщина.

Однако он быстро совладал с собою. Женщина была не голая, а в купальнике, к тому же она не шла, а стояла на месте, слегка отставив назад ногу; рук у нее вообще не было, и было неясно, какая дьявольская сила удерживает торчащее из пьедестала весло. Дмитрий Константинович с брезгливой сосредоточенностью рассматривал статую. «Жуть, жуть, жуть», — повторял вслух Черенков. Наконец он оторвал свой взор от фигуры и, обратив его в глубь охраняемой территории, подумал, что спит. Всюду стояли они, аляповатые существа обоих полов, — с веслами, отбойными молотками, пионерскими горнами…

Прислонившись к забору боком, еле держалась на трех ногах уродливая корова, — вместо четвертой ноги торчал металлический прут. Рядом с ней, кто на животе, кто на спине, распластались дебелые футболисты; сверху их придавила аттическая колонна, перепиленная пополам. Головастые бюсты прятались в лопухах. Расчлененный мужчина, сложенный в кучку, индевел под осиной. Мальчик в трусах до колен держал в руке модель самолета; он был непомерно огромен, широкоплеч, — против него убогим карликом смотрелся стрелок из винтовки.

Стараясь ступать бесшумно, затаив дыхание, Дмитрий Константинович обходил паноптикум. «Жуть, жуть», — говорил он, и было действительно жутко. В самом дальнем, плохо освещенном углу он разглядел двух сельскохозяйственных тружениц, — одна, что стояла с граблями, казалась просто несчастной, но другая, с косою в руках, напоминала Смерть.

Черенков побежал обратно.

Возвратясь назад, он счел благоразумным закрыться на крюк. Разумеется, Дмитрий Константинович был далек от мысли ожидать гостей в образе гипсовых нелюдей, и все же он струсил. Вместе с испугом он испытал чувство недоумения. Да что же это такое? Да зачем же это все нужно? Да какого черта? Полноте, полноте, Дмитрий Константинович, спокойнее. Но чем более успокаивал себя Черенков, тем более нелепым представлялось ему свое пребывание на объекте.

Дмитрий Константинович достал бутерброд, любовно приготовленный супругой, налил из термоса чаю. Заморив червячка, он снова сел за работу, — прежнего вдохновения и след простыл, ничего дельного на ум не шло, а лезла в голову всякая глупость. Представлялось, например, как эти, из гипса, блуждают себе по участку, а то еще лучше — затевают беседы друг с другом, жалуются на аляповатость, ущербность, никчемность, спрашивают: «Кто это там сидит в сторожке? Чего ему от нас надо?»