Юрий Вигорь - Арбат
Ося хотел отправить письмо без обратного адреса, но женщина в окошке, в погонах капитана и кителе цвета хаки, сказала ему, что без обратного адреса нельзя. Письмо не примут в почту и экспедицию.
— Да вы не бойтесь ничего, смело пишите свой домашний адрес, — сказала она с матерински ласковыми нотками в голосе и облучила его дружеским прищуром голубых с мельчайшими розовыми прожилками глаз. Она напомнила Осе чем-то энкавэдэшницу из старых советских фильмов, усталую и простоватую энкавэдэшницу, которая служит не потому, что верна товарищу Сталину и его делу, а потому, что хочется жрать и надо кормить детей, а больше служить негде. Да и тут, в сущности, платят копейки — стучи не стучи на коллег…
— Пишите, пишите, никто к вам домой не приедет, — мягко, почти умильно добавила она, глядя со смешинками в углах рта на растерянного Осю. — А если уже очень хотите, напишите просто: «До востребования». И укажите номер почтового отделения…
Они разговорились. Женщину-капитана из Кутафьей башни звали Татьяна Алексеевна. В башне пахло мышами и сыростью. На маленьком столике перед окошечком за сеточкой с прорезью для писем стоял большой щербатый таз с водой, в который с потолка мерным музыкальным звоном били бульки, брызгая по столу. И чем полнее был таз, тем меньше капали бульки, тем мягче отдавался их перестук, напоминавший чем-то просачивающееся в бездну время. Татьяна Алексеевна неторопливо вытирала тряпкой стол. Было в этой процедуре что-то домашне-житейское, разрушавшее атмосферу официоза, которой были пропитаны все фирмы, все предбанники фирмачей в Москве. И в этой домашней, такой дурацки-милой обстановке, Татьяна Алексеевна выглядела чуть ли не царевной в погонах, хотя погоны абсолютно не шли ей. А китель цвета хаки шел к ее светлым волосам, зачесанным на пробор и скрепленным тайваньскими заколками.
Разговаривая и снова как бы между делом вытирая стол, она странным образом успокаивающе действовала на нервы и производила впечатление очень занятого, очень сосредоточенного на подборе этих брызг от булек человека. И дело это, как видно, было привычно ей и нравилось ей.
— А что это у вас тут капает с потолка? — недоуменно и даже слегка ошарашенно спросил Ося, нагибаясь и пытаясь рассмотреть, кто же там льет эти чертовы бульки с потолка в подтеках и абстрактно-замысловатых разводах стиля постмодерна. Ведь так ненароком можно и письма от народа на имя президента подмочить…
— Да это вода, простая дождевая вода, — сказала с деликатной извинительностью Татьяна Алексеевна. И мило улыбнулась, и добавила, развеивая страхи Оси: — Письма не подмочатся, не успеют, у меня их в шестнадцать ноль-ноль все заберут. Я ведь только приемщица-регистратор. Как осень или весна — ну чистое наказание с этой башней, протекает где-то кровля и протекает. Дождь нынче был три дня назад, а она все течет и течет. Набралось, видать, много в камни. А где там щель — никто вызнать не может. Лазали наши строители, ковыряли сверху башню, а вглубь нельзя: кремлевская реликвия!
— А зачем вглубь? — удивился Ося. — Надо кровлю новую положить. Башня-то небольшая. Укрыли бы металлочерепицей.
— Ну вы скажете, — махнула белой ручкой царевна в погонах и звонисто засмеялась. — Откуда у нас деньги-то? Три года я здесь сижу и вытираю, вытираю… У меня уж мысль закрадывается: а может, подкопить малость деньжат, да и попросить зятя покрыть толем…
— Ну и дела, — вздохнул смятенно Ося и вдруг понял, что если президенту нет дела до крыши этой исторической башни, то как же далеко ему покажется все, что написал Ося. И что значит его борьба за правду против шанхайского форума… Но письмо он все же отправил. Неудобно было забирать. Это было равносильно тому, как обидеть ее. И Ося написал свой домашний адрес и отдал письмо. «Будь что будет, — думал он. — Мне нечего терять. Бандиты нас не съели, менты недожевали и подавились, а фэсэошники и фээсбэшники вряд ли скрутят голову». Он сожалел лишь об одном — он сожалел о том, что упомянул в письме: все лотки на Новом Арбате сейчас достигли высоты два метра против положенных метр двадцать сантиметров. Но этим он хотел бросить упрек властям, что вся их якобы высокая требовательность к технологии торговли на президентской трассе — чистейшая профанация. Никто из фэсэошников принципиальности не проявлял, с ними всегда легко договориться за мзду. И вряд ли был святым человеком начальник секретариата Федеральной службы охраны Российской Федерации полковник Сергей Киселев, в чьем ведомстве работала царевна Татьяна Алексеевна. Полковник Киселев находился в некой ирреальной, абсолютно недостижимой удаленности. Но Осины мечты достичь справедливости простирались еще дальше. И когда пришел письменный ответ от полковника Киселева на Осин домашний адрес, Оси Финкельштейна уже не было в живых. Перед тем как пришел ответ Осе, пришла официальная бумага в управу «Староконюшенная» с требованием понизить высоту лотков. Полковник Киселев все же обязан был как-то отреагировать на сигнал и если не принять меры, то хоть уведомить…
Но это произойдет не скоро, жить Осе еще оставалось тридцать три дня. И никто на Новом Арбате и Арбате не знал об отправленном Осей письме, не знал ни Карен, ни Нурпек, ни Закия, ни Садир, ни сам крутой Зуди и еще более крутой Зураб. Не знал и авторитет третьего разлива чеченской группировки Мустангер. Не знал и провидец судьбы, колдун Фемистоклов, допивавший с журналистами коньяк, не знал и сам Ося, который был сейчас в баре уже изрядно навеселе и хотел пригласить журналистов в подвал, который он в шутку называл «погреба» и где в дальнем конце, в углу, был как бы альков, но если зайти в это углубление, то за поворотом открывалась ниша со сводчатым старинным потолком в виде лука, такие своды назывались в старину «монье». Проход сужался, свод становился все ниже и ниже, достигая высоты полтора метра, и тянулся в сторону Малого Кисловского переулка, пересекая Калашную улицу. Этот ход шел в конце XVIII века в Квасную слободу и обрывался под зданием, где сегодня расположено издательство «Искусство», а рядом, за стеной, находилось японское посольство.
Прежде ход был завален каким-то хламом, иструхшей старой мебелью, мятыми ведрами, среди которых попадались старинные бланки акций компании «Квас купца Полубабина» и даже нашлась домовая книга, обернутая в вощеную бумагу, где были все арендаторы второго дома князя Шаховского, построенного на месте бывшего сада и огорода графа Петра Ивановича Мусина-Пушкина. Граф Мусин-Пушкин продал свой земельный участок князю Шаховскому в 1763 году. И деловой, неутомимый конной гвардии ротмистр тотчас начал строить второй дом, в подвале которого они и находились. А так как винные погреба в старом доме, где сейчас ЦДЖ, были маловаты, он соединил подвалы и устроил еще один потаенный винный погреб, находившийся почти под Калашной улицей. От богатых запасов князя остались только две рассохшиеся дубовые бочки, хранившие стойкий запах чудесного вина. Почему-то в этом погребе, в отличие от всех остальных коридоров и комнат подвала, абсолютно не было крыс. Наверное, они боялись винного запаха.
24
Ковбой есть ковбой, ковбой пасет лошадей. Мустангер пасет ковбоев. Он — смотрящий. Смотрящий на Новом Арбате и Арбате.
Мансур искал встречи с Мустангером. Нужен был разговор. Нужно было разрядить обстановку и внести ясность. Возражать против проекта превращения новоарбатских тротуаров в стоянки для машин Мансур не стал. Время было упущено. Поезд ушел. Семафор потух. Воевать с альянсом чеченцев и правительства Москвы было по меньшей мере неразумно. Надо было найти компромисс, надо было сделать ход конем и отстоять свои интересы. И разве биотуалеты помешают автобильной стоянке? Разве цветочные лотки и домики не украшают Новый Арбат? Разве владельцы «кадиллаков» и «ландроверов» не дарят красивым женщинам цветы?
— Брат, — сказал Мансур, — я давно живу на Арбате. Эта улица — моя судьба. Здесь жили, здесь молились, здесь умирали мои предки. Они завещали жить и нам здесь. Рестораны — это наша плоть. Казино — это наше сердце. Но уличная торговля — это наша душа, потому что она многолика, она многогранна, она весела и искрометна, и она ко всему еще дает прибежище небогатым азербайджанцам. Это многоводная река жизни, питающаяся от сотен мелких ручейков. Ваши автомашины закуют в гранит эту реку, они сделают каменными ее живые берега и польют эти берега мазутом и отработанными маслами. Лужок не прав. Но раз так решено в мэрии — мы не станем базарить, мы не станем поднимать пыль. Однако торговля не должна умереть. Книги пусть уйдут. Но цветы и конфеты должны остаться. Я больше ничего не прошу.
— И пусть они останутся, — весело сказал Мустангер. — Но только не на территории автомобильных стоянок. Занимайте пешеходную зону. Там есть простор. Мы оставили проход — два метра. А сколько человеку надо, чтобы пройти? Это в пять раз больше, чем горная тропа, где умеют разойтись мирно двое мужчин.
