Франсин Проуз - Голубой ангел

Ну почему заседание устроили в Кэботе? Слишком это театрально. Амфитеатр гораздо больше подходит для занятий по патологической анатомии, нежели для расследования профессиональной деятельности Свенсона. Но не для Свенсона уют кабинета Бентама, не для него заве­рения, что дело можно решить миром, ограничившись разбирательст­вом в кабинете судьи. Нет, ему уготована огромная стылая зала совер­шенно в кафкианском духе. Сколько людей в ней соберется? Похоже, весь университет. Так надо было все устраивать прямо на стадионе.

За эти недели Свенсон так привык жить в собственной скорлупе, что только выйдя из машины, он впервые задумывается о том, сколь ма­ло ему известно. Сколько людей соберется? Кто вошел в комиссию? Как долго это будет продолжаться? Мог ли он привести с собой адвоката? Этим поинтересовался бы любой, но не Свенсон, которого хватило лишь на то, чтобы вернуть в библиотеку непристойные стишки Андже­лы и посмотреть классическую немецкую мелодраму о напыщенном ста­рикашке, терзавшемся романтическими чувствами. Он мог бы узнать подробности у секретарши ректора, когда та звонила, но – не смог, не захотел, чему она была только рада. Он спросил лишь, где и когда состо­ится разбирательство. А следовало бы подготовиться основательно, изу­чить подробности биографий и индивидуальные особенности каждого члена комиссии и на этом строить свою защиту. Чем ему защищаться? Тем, что запись неполная? Что кое-что вырезано?

Свенсон приезжает, как раз когда университетские колокола бьют десять, осторожно проходит по дорожке в ледовых наростах, которые запросто могут помочь грешнику отправиться в ад. Он представляет се­бе, как падает, разбивает голову, валяется мертвый на дорожке, а комис­сия ждет его в зале, решив, что он просто опаздывает. И тут они узнают трагическую новость. Как им жить дальше – зная, что собрались они, чтобы погубить того, кто и так покойник?

Надо постараться отнестись к этому как к посещению зубного врача. Вечно же это длиться не может. Когда-нибудь да закончится. Он тут же вспоминает, что надо было сходить к зубному и вылечить зуб, пока еще у него есть страховка. Этот сломанный зуб… он что, лелеет его как сен­тиментальное воспоминание, как доказательство того, что между ним и Анджелой Арго на самом деле что-то было? А именно это он и хочет до­казать, но есть, подозревает он, еще одна причина, по которой он ре­шил через все это пройти: он хочет разобраться в тайне случившегося, понять, почему произошло все именно так. Если он просто подаст в от­ставку и уедет из города, как поступил бы любой взрослый человек, его детская потребность узнать, что чувствовала Анджела, так и не будет удовлетворена. Да, его повестка дня существенно отличается от той, ко­торую составила комиссия.

Он подходит к старинному кирпичному зданию, ожидая увидеть у входа толпу. Но никого нет, он входит внутрь, восхищается аскетичной строгостью, благодаря которой зал выглядит почти камерным, несмот­ря на сокрушительные размеры и огромную лестницу, что ведет к не­большой авансцене, напоминающей арену для боя быков, но в пуритан­ском духе. За старинными волнистыми стеклами виден поднимающийся от снега пар, и зал поэтому залит белым мерцающим светом.

Внизу амфитеатра за длинным деревянным столом расположилась комиссия – шесть человек, и свободен только один стул. На первом ря­ду сидят несколько зрителей – вероятно, свидетели.

Свенсон спускается, у третьего ряда останавливается. Неизменно обходительный Бентам встает из-за стола, подходит к Свенсону, жмет ему руку и – радушный хозяин – предлагает сесть тут же, в третьем ряду около прохода.

А остальные что же, не хотят пожать ему руку? Да, кстати, кто они? Три женщины и трое мужчин. Фрэнсис Бентам. А это… неужели Лорен Хили? Так, треть комиссии – люди, его презирающие. Предвзятость на­лицо: в комиссию включили человека, первым услышавшего обличи­тельную запись, а также председательницу Женской лиги университета.

Можно было бы, наверное, заявить, что Бентам излишне хорошо информирован. То, что Лорен здесь, вполне объяснимо. Это ее шайка феминисток жаждет крови. Разбирательство может состояться только в присутствии Лорен Хили, которая должна быть свидетелем того, как вершится правосудие. И все же, разве не имеет значения, что один из су­дей видел его в машине с Анджелой в тот роковой день, когда их роман начался и закончился? Невинная поездка в Берлингтон, после которой все и начало рушиться. Он был тогда Адамом, рассеянно подбрасываю­щим на ладони яблоко.

Но неужели вторая женщина за столом – Магда Мойнахен? Магда решила за него заступиться? Уравновесить Фрэнсиса и Лорен? Она не имеет штатной должности – и пусть. Ну и что, что он солгал ей, своей так называемой лучшей подруге, и лично отвез книгу Анджелы тому из­дателю, которому отказался показывать стихи Магды…

А вот Амелия Родригес, узкогубая красавица, заведует кафедрой испаноязычной культуры. Может, это и хороший знак. Она хотя бы пуэр­ториканка, и, надеется он, вполне возможно, у нее отношение к пробле­мам полов не такое пуританское. Свенсон вспоминает, как он хотел, чтобы ее пригласили на тот ужин к Бентаму; да, кстати – половина ко­миссии присутствовала на приеме, где обвиняемый повел себя непристойно и испортил всем вечер. Жаль, что в тот вечер вас, Амелия, там не было, рад, что вы сейчас с нами, в строгом черном костюме, волосы забраны в тугой пучок, суровая, грациозная, инквизитор времен Филип­па II, одетая от Армани, или же злобная старая дева из трагедии Гарсиа Лорки. Что делает Амелия в этих интерьерах Новой Англии?

А как мужская половина, что за соратники у Бентама? Характерная деталь: Свенсон знает всех дам и с трудом узнает двух мужчин рядом с Бентамом. Вечная проблема – у Свенсона здесь не было приятелей его же пола. Так, это… это Билл, Билл Гриссом, кафедра антропологии, симпатичный парень, в семидесятых он провел несколько лет в резерва­ции навахо и до сих пор пожинает плоды. Уравновешенный, туповатый, на него настроения, царящие в университете, вряд ли действуют. А вто­рой – так, минутку! – это Карл Фенли, с кафедры химии. Оба рассуди­тельные, осмотрительные люди, изрядные зануды. Порядочные, зако­нопослушные. Свенсону было бы лучше, окажись на месте одного из них тренер футбольной команды.

Его судьба в руках этих шестерых, но почему же он не в состоянии сосредоточиться или хотя бы сделать вид, что они ему интересны, что ему вообще интересен здесь кто-то кроме Анджелы Арго?

Она сидит в первом ряду. Во всяком случае, он решил, что это она. Анджела. Но совсем другая. Она покрасилась, теперь волосы у нее не иссиня-черные, а очень естественного золотисто-рыжего оттенка. У нее такая трогательная головка – яйцеобразная, очень изящная. Одета она на редкость странно – то есть странно для Анджелы. Строгие брючки цвета хаки, красный свитер – обычная одежда «приличной» студентки. Насколько ему известно, она всегда ходила в черной коже и в заклепках, а это – Анджела подлинная, вернувшаяся к своему естественному обра­зу. Насколько ему известно… Ничего ему не известно. Ну ладно. Сейчас узнает.

У нее даже фигура изменилась. Она сидит очень прямо – благовос­питанная девочка внимает благожелательной комиссии. По бокам от нее – отец и мать. Две головы, лысая и платиновая, склонились к ней, оба родителя готовы защитить ее в любую минуту. Они научились этому, знают из теленовостей, как это должно выглядеть.

Свенсону хочется, чтобы они обернулись и посмотрели на него. В их глазах обязательно должно мелькнуть узнавание, намек, что они по­мнят ту беседу, помнят, как рассказывали, что Анджела обожает его, только о нем и говорит, что считает его лучшим из нынешних писате­лей. Ну а если им удалось стереть это из памяти, и Свенсон теперь – единственный в мире, кто знает, что произошло на самом деле? Он не должен рисковать и встречаться с ними взглядом. Сердце у Свенсона ис­тово стучит. Боли за грудиной. Прерывистое дыхание. Суета, неразбери­ха, сейчас бы на всех парах в амбулаторию, и вот так Шерри, которая се­годня работает, увидит его в последний раз.

Фрэнсис Бентам улыбается и говорит:

– Привет, Тед! Спасибо, что пришли.

– Привет, Тед, – вторят остальные.

Привет, Тед! Привет, Тед! Привет! Спасибо. Как Свенсону полагает­ся ответить? Не за что? К вашим услугам? Словно он почтил своим при­сутствием их вечеринку. Ему нечего сказать. Он молча кивает. Будет ли это сочтено проявлением враждебности?

Фрэнсис Бентам бросает взгляд на Лорен – Свенсон видел, как он таким же взглядом смотрел на Марджори. Пусть гостей принимает хо­зяйка.

Лорен говорит:

– Спасибо, что пришли. Вы знакомы с Магдой, Амелией, Фрэнсисом, Биллом, Карлом и со мной. Спасибо вам всем, что пришли. Вам, Анджела, спасибо. И вам, мистер и миссис Арго. Полагаю, процедура всем известна. Комиссия будет вызывать свидетелей по оговоренному списку. – Кем оговоренному, хочет спросить Свенсон. Кто выстроился в очередь желающих его оклеветать? – Перекрестный допрос запрещен. Здесь, в конце концов, не суд. – Конечно, и им не нужно морочить себе голову соблюдением надлежащей процедуры.