Маделин Уикхем - Коктейль для троих
Кэндис ничего не сказала. Отвернувшись от каминной полки, она шагнула к дивану, но садиться не стала. Отчего-то диван больше не казался ей уютным и мягким, как когда-то. Он больше не казался Кэндис своим. Все в квартире было как будто испачкано, осквернено.
– Хотела бы я знать, когда она решила отомстить,– проговорила Кэндис, задумчиво водя пальцем по узорам обивки.– Наверное, с самого начала – с того момента, когда явилась ко мне с букетом цветов. А как ловко она разыгрывала благодарность! – Кэндис судорожно сглотнула. – По вечерам мы обычно сидели на этом диване, смотрели телевизор, пили чай или вино, делали друг другу маникюр. Я радовалась, что у меня появилась такая замечательная подруга, а она… Интересно, о чем думала она?
Кэндис повернулась и посмотрела на Эда.
– Скажи, о чем она думала?
– Кэндис…
– Хизер сидела рядом со мной, красила мне ногти и ненавидела меня – так, что ли? Она строила планы, прикидывала, как лучше мне навредить, как ударить побольнее…– Глаза Кэндис опять наполнились слезами.– Как я могла быть такой глупой, как могла не замечать очевидного? Я делала за нее всю работу в редакции, платила за квартиру за нас обеих и… продолжала считать себя ее должницей! Я считала, что виновата перед ней! Это я-то! – Кэндис высморкалась.– А знаешь, что она сказала в редакции? Что я якобы завидую ее успехам и не даю развернуться ее таланту!
– И ей поверили? – удивился Эд.
– Джастин, во всяком случае, поверил.
– Да-а…– Эд почесал в затылке.– Это серьезно…
– Я пыталась сказать ему, объяснить! – горестно воскликнула Кэндис.– Но он не пожелал меня слушать. Он смотрел на меня так, словно я… словно я преступница!
И снова оба некоторое время молчали. Вдали, словно передразнивая отчаянный вопль Кэндис, завыла полицейская сирена – завыла и затихла.
– Вот что,– сказал наконец Эд.– Тебе нужно выпить, желательно чего-нибудь покрепче. У тебя есть спиртное?
– Кажется, в холодильнике была бутылка белого вина…
– Белое вино? – переспросил Эд.– Нет, это не годится. Подожди здесь, у меня есть то, что нужно.
Осторожно потягивая горячий капуччино, Роксана равнодушно смотрела в окно на группу туристов, медленно тащившихся мимо кафе, в котором она сидела. Судя по всему, туристы заблудились и никак не могли найти дорогу, которая вывела бы их к Трафальгарской площади, Сент-Полу или Биг-Бену. Вид у них был растерянный и жалкий, но Роксана не испытывала к ним ни капли сочувствия – ей хватало своих проблем.
Она твердо обещала себе, что с сегодняшнего дня вернется к нормальной жизни. Пора, пора наконец встряхнуться и прийти в себя: включить телефон, начать писать, ездить, встречаться с людьми.
Но принять решение оказалось гораздо проще, чем его исполнить. Вот почему сейчас Роксана сидела в этом крошечном кафе и пила четвертую чашку кофе, пока ясное солнечное утро летело мимо. Несмотря на всю свою решимость, она оказалась не способна сосредоточиться на чем-то, кроме собственных печальных мыслей. И притвориться, будто все нормально и ее жизнь вернулась в прежнюю колею, Роксане тоже не удалось. Горе по-прежнему застилало ей глаза, точно зимний сырой туман, искажающий очертания дальних предметов и скрывающий то, что находилось под самым носом, поэтому каждый шаг ей приходилось обдумывать, взвешивать. А чем больше Роксана думала, тем меньше виделось ей смысла в поступках и делах, которые еще недавно казались совершенно нормальными. Зачем писать статьи? Зачем стараться, напрягаться, спешить куда-то? Кому все это нужно?
Роксану не покидало ощущение, будто все, что она делала в последние несколько лет, было так или иначе связано с Ральфом. Она писала блестящие статьи, чтобы порадовать его, летала в командировки, чтобы потом рассказывать ему о забавных случаях, происшедших с ней или ее попутчиками, покупала новые платья, чтобы доставить ему удовольствие. Разумеется, тогда она этого не понимала. Роксана всегда считала себя цельным, самодостаточным, абсолютно независимым человеком, но Ральф умер, и она поняла, что это было не так. Из жизни исчезла цель, которая вела ее за собой все это время, а без цели сама жизнь стала бессмысленной.
Заглянув в сумочку в поисках сигарет, Роксана наткнулась на листок бумаги, на котором записала телефон и адрес Нейла Купера. Некоторое время она смотрела на них, потом с отвращением отшвырнула бумагу в сторону. Звонок адвоката потряс ее; до сих пор при воспоминании об этом разговоре Роксану начинало трясти, как в ознобе. Тогда ей показалось, что в голосе адвоката она различает покровительственные, понимающие, снисходительно-брезгливые интонации. У нее даже сложилось впечатление, что фирма «Строссон и К°» чуть не каждый день сталкивается с любовницами своих почивших клиентов. Не исключено, что там существует даже специальное подразделение, которое занимается исключительно улаживанием подобных деликатных дел.
Зажав в зубах сигарету, Роксана сердито щелкнула зажигалкой. Какого черта Ральфу понадобилось рассказывать о ней – о них! – какому-то адвокатишке? Неужели нельзя было сохранить все в тайне? Она чувствовала себя оплеванной: ей казалось, что над ней заочно потешается вся адвокатская контора во главе с самим Строссоном. Конечно, если она явится туда, с ней будут вежливы и предупредительны, но за ее спиной все сотрудники фирмы от владельца до последнего секретаря будут прыскать в кулак, рассматривать ее прическу и одежду, бросать вслед презрительные, осуждающие взгляды.
В том, что все будет именно так, Роксана ни секунды не сомневалась. Ведь адвокатская контора являлась составной частью той стабильной, обеспеченной, респектабельной жизни, которую вел Ральф на людях, а значит, все законники просто по определению должны были принять сторону Синтии. Для них Роксана была никем и ничем, в то время как союз Ральфа и Синтии был освящен брачным контрактом, скреплен и узаконен общим имуществом и общими детьми. Этот союз был поддержан мнением друзей и родни, многократно засвидетельствован адвокатами, душеприказчиками, бухгалтерами.
А самое обидное заключалось в том, что благодаря этой системе костылей и подпорок союз Синтии и Ральфа формально считался семьей, хотя они давно не любили друг друга. Что же было у нее? Практически ничего. Их с Ральфом чувства стояли вне закона, хотя они были намного крепче и естественнее, чем его так называемая семья…
Роксана глубоко затянулась сигаретой, чувствуя, как дым обжигает гортань и легкие. У нее действительно не осталось ничего, кроме горечи, кроме памяти о редких встречах, о счастливых минутах, проведенных вдвоем. Объятия, нежные слова, произнесенные вслух признания – все это было слишком эфемерно, чтобы поддерживать ее сейчас. Краденое счастье – что может быть ненадежнее? Шесть лет, наполненные пустыми обещаниями и тщетными надеждами, проскользнули сквозь пальцы, как песок, как вода.
«Дерево в лесу рушится под напором ветра,– подумала Роксана, уставившись за окно невидящим взглядом.– Мужчина шепчет женщине слова любви. Но если никто не слышал признаний, не значит ли это, что они не прозвучали? И не приснилось ли мне все, что было у нас с Ральфом? Не почудилось ли?»
Вздохнув, Роксана потушила сигарету и решила, что нужно забыть о Купере, забыть о встрече в четверг. Забыть все – это было единственное, чего ей сейчас хотелось.
Закрыв лицо руками, Кэндис сидела на краешке дивана. В голове ее вихрем проносились воспоминания, образы, видения. Вот Хизер со своей всегдашней невинной улыбкой наклоняется к ней и доверительным тоном спрашивает, что для нее важнее всего на свете. Вот она с любовью и благодарностью обнимает Кэндис за талию. А вот они вместе сидят на этом самом диване, обнявшись, словно сестры. Как она гордилась своей новой подругой, как восхищалась ею! Она вбила себе в голову, что, помогая Хизер, искупает грехи отца, и в своем ослеплении не замечала очевидного, не слушала советов подруг. И вот теперь ей приходится расплачиваться за свою глупость и за идеализм.
Эта мысль заставила Кэндис болезненно поморщиться. Ведь она – взрослая, самостоятельная женщина! Как же могла она поверить, что жизнь настолько проста и что люди, которым кто-то когда-то сделал больно, готовы простить и даже подставить другую щеку? Ветхозаветный принцип «око за око» все еще оставался главным законом жизни, а она позволила себе об этом забыть. Нет, ей не может быть никакого оправдания! Подобная наивность и глупость, безусловно, заслуживают самого сурового наказания.
– Какая же я была дура! – пробормотала она вслух.– Доверчивая, наивная идиотка, глядящая на мир сквозь розовые очки… Пора бы уже тебе повзрослеть, Кэндис Брюин!
– Довольно заниматься самоедством,– раздался рядом голос Эда, и Кэндис подняла голову.– Вот тебе лекарство,– добавил он, протягивая ей бокал с какой-то прозрачной жидкостью.– Я уверен, это поможет.
