Айрис Мердок - Монахини и солдаты
Сидя за стаканом виски, он представлял себе Дейзи, и щемящее чувство любви к ней переполняло его. В сравнении с холеной ухоженной Гертрудой, Дейзи была бесприютной лохматой голодной собакой. А разве сам он не был таким же «бесприютным»? Он не хотел быть позорной тайной Ибери-стрит. Не окажется ли так, что, в конце концов, это лучшее, на что он может надеяться в отношениях с Гертрудой? Не «новое начало», а пошлая и постепенно сходящая на нет тайная любовная связь. Он понимал это и одновременно чувствовал, что ничего не может с собой поделать. Знал, что Эрос безраздельно властвует над его любовью к Гертруде.
В пабе был телефон. Он набрал номер квартиры на Ибери-стрит. Ответила Анна Кевидж. Он повесил трубку.
— Мы с вами — официальный комитет по организации торжественной встречи, — сказала Анна. — Наша обязанность никого не пускать к ней!
Она и Граф, стоя в гостиной, смотрели на Гертруду глазами, полными любви. Гертруда, еще не снявшая пальто, лежала в кресле. Было шесть вечера.
— Я оставила Манфреда и миссис Маунт в Париже, — сказала Гертруда. — До того хотелось домой.
— Я так… мы так… рады вашему возвращению! — выговорил Граф.
— А как мы старались подготовиться к твоему приезду! — сказала Анна. — Не правда ли, Граф? Начали сразу, как только получили твою телеграмму. Конечно, миссис Парфитт тоже была тут, но нам хотелось, чтобы все выглядело идеально. Граф взял на день отгул на работе, и мы навели тут блеск, купили и расставили цветы — надеюсь, они тебе нравятся, — в монастыре я иногда украшала цветами часовню.
— Чудесные цветы, чудесные, — сказала Гертруда и подумала про себя: «Боже, я даже не знаю адрес Тима».
Гертруда приехала на Ибери-стрит и нашла там ждущих ее Анну и Графа. Граф отнес ее чемодан и поставил в спальне. Увидев их сияющие глаза, их любовь, их заботу, она почувствовала себя неуверенной и почти чужой, будто квартира ей больше не принадлежала. Не ощущалось, что она вернулась домой, что было странно, поскольку именно ради этого так преданно старались два дорогих ей человека. На каминную полку Анна поставила букет из листьев и ирисов, а на инкрустированный столик — красные и белые тюльпаны в очаровательной вазе.
Граф обратил внимание на усталый и озабоченный вид Гертруды. Почему она развалилась в кресле? Обычно она так не сидит. Какой она кажется хрупкой и беспомощной. Похожей на беженку. Как прекрасны ее волосы, каштановые, блестящие, рассыпавшиеся в беспорядке. Он смотрел на нее, светясь любовью. От нестерпимого желания прикоснуться к ней и невозможности это сделать его переполняли нежность и волнение. Граф был на удивление счастлив и спокоен во время отсутствия Гертруды. Он даже не переживал оттого, что она уехала с Манфредом. Пока ничего не могло с ней случиться. Он чувствовал, что она невредима, неприкосновенна, защищена, и мог, как никогда, предаваться мечтам о ней, любить ее и ждать ее возвращения. Подобное безмятежное ожидание — возможно, счастливейшее из человеческих занятий.
— Нам так не терпелось увидеть тебя, — сказала Анна.
— Ужасно приятно видеть вас! — подхватил Граф. — Но вы, наверное, устали с дороги. Устали?
— Вид у нее измученный, — сказала Анна. — Не хочешь пойти полежать немного?
— Нет-нет, я прекрасно себя чувствую.
А Гертруда думала про себя: Анна потворствовала любви Графа ко ней. Она разрешила ее, высвободила. Возможно, он изливал перед ней душу, и так его любовь стала более публичной и гласной. И сам он стал увереннее, откровеннее. С Анной в союзницах он чувствует, что может выказывать свои чувства. Они загоняют ее в угол. Это сговор, они загоняют ее в угол своей любовью! Но разумеется, это происходит ненароком, они, может, ни словом не обменялись, просто они оба беззаветно любят ее! О господи, разве она не счастливица?
Глядя на них, она чувствовала раздражение, удовольствие, благодарность. И думала: каким Граф стал привлекательным. Надежда красит его.
— Сними пальто, дорогая, — сказала Анна.
— Я повешу, — подскочил Граф.
— Я чувствую себя гостьей! — сказала Гертруда.
— Да, ты гостья, только на этот вечер!
Гертруда скинула пальто. Зазвонил телефон. Анна взяла трубку и назвала номер, потом, озадаченная, опустила ее.
— Странно, то же самое было утром: кто-то звонит и, едва я отвечаю, кладет трубку. Уж не воры ли звонят, чтобы проверить, есть кто дома?
— Нет, просто набирают ошибочный номер.
«Он позвонит завтра утром, — подумала Гертруда, — надо будет выпроводить Анну куда-нибудь».
Телефон зазвонил снова.
— Я подойду, — поспешила сказать Гертруда.
Она вскочила, но потом засомневалась, как ей ответить. Однако это была Джанет Опеншоу.
— Да, Джанет, дорогая, я только что вернулась. Обед завтра? Прекрасно… да-да… буду ждать с нетерпением…
— Все жаждут тебя видеть, — сказала Анна. — Мы едва отстояли тебя на этот вечер. В следующем месяце у тебя все ланчи и обеды будут вне дома, засыпали приглашениями. Возле телефона длинный список тех, кому тебе надо будет позвонить.
Я этого не выдержу, — сказала Гертруда. — А давайте сейчас пойдем куда-нибудь втроем. Вы же свободны, Граф? Не хочется сидеть дома. Выпьем где-нибудь, а потом и пообедаем. — А про себя подумала: «Если Тим снова позвонит, не сдержусь, расплачусь».
Анна и Граф растерянно переглянулись.
— А я приготовила такой чудесный обед, чтобы не надо было куда-то идти, — сказала Анна, — кое-что такое, что я научилась готовить, пока ты была в отъезде…
— Раз так, то, конечно, останемся, как это мило, ты очень добра… только не возражаете, если мы не будем отвечать на телефонные звонки? Пойдемте сразу в столовую.
— Уверена, ты хочешь сперва что-нибудь выпить, ведь правда? — предложила Анна.
— Не откажусь.
Бутылки больше не стояли на инкрустированном столике. Анна перенесла их на кухню.
Пока они обедали, до них несколько раз доносился телефонный звонок, даже через две закрытые двери. Шедевр Анны, coq au vin,[104] удостоился всяческих похвал. Вопросы сыпались один за другим. Атмосфера за столом царила радостно-возбужденная, праздничная.
— Так ты была одна во Франции?
— Не все время. Сначала и немного в конце со мной были Манфред и миссис Маунт. Только в последний вечер неожиданно появился Тим Рид и попросился переночевать. Он путешествовал по Франции как художник.
— Тим? — переспросил Граф. — Очень рад, что он куда-то поехал на каникулы.
— Он хотя бы хорошие картины пишет? — поинтересовалась Анна.
— Я как-то купил одну, — рассмеялся Граф, — просто чтобы поддержать его. Она называлась «Три дрозда в паточном колодце»! Ничего в ней не понял, как ни пытался.
— Огромное удовольствие получила от обратной поездки, — сказала Гертруда, — вот только на этот раз Манфред ехал медленно и останавливался у каждого собора! А теперь расскажите, как вы тут жили без меня.
— У Анны болел зуб, — поведал Граф.
— Сейчас уже не болит… — успокоила Анна.
— Бедняжка, ты была у дантиста? Тебе надо сходить к нашему, Сэмюелю Орпену, очень хороший дантист, он в каком-то родстве с Гаем. А как прошло твое уединение? Вы знаете, Граф, что Анна укрылась в Камбрии и жила там в полном одиночестве? Не помню, когда была Пасха. Ты ездила туда на Пасху?
— Да.
— Ходила в деревенскую церквушку?
— Нет.
Гертруда взглянула на Анну. Та была в черном платье, которого Гертруда на ней еще не видела. Она выглядела похудевшей и похожей на птицу, не менее красивой, чем прежде, но осунувшейся, как будто постилась. Верно, постилась. Какие они непостижимые, эти монахини!
— Хотелось бы мне иметь религиозное воспитание, — сказал Граф. — В Польше Пасха — это прекрасное время, народ ликует. Религия так важна. Верующие видят в жизни особое содержание.
— Думаю, — заметила Анна, — у Графа романтический взгляд на религию, потому что он поляк!
— Да, полагаю, в этом поляки очень похожи на ирландцев и испанцев, — поддержала ее Гертруда.
— Вовсе нет! — возразил Граф. — Ирландцам недостает гордости, а испанцам — чувства патриотизма.
— На мой взгляд, ваше чувство патриотизма из разряда мистических, — сказала Гертруда. — Всегда считала поляков людьми не от мира сего, нереалистичными.
— Пилсудский в тысяча девятьсот тридцать третьем году хотел захватить Германию. Или это не реализм?
— Уж не хотел ли он захватить ее в одиночку? — поинтересовалась Анна.
— Нет, вместе с Британией и Францией, только они его не поддержали.
— Были слишком реалистами! — сказала Анна.
— Поляки вечно обсуждают свою историю, — заключила Гертруда, — они как ирландцы. Нам нужно возвратиться в тысяча двести сорок первый год, чтобы понять, на каком мы свете!
— Ты часто возвращаешься? — спросила Анна.
