Алина Знаменская - Вероника
Они вошли в комнату и сели на пол напротив кровати. Из-под пеленки выглядывала крошечная круглая ступня. Вера потрогала — кожа была теплой и влажной. Сухарев стащил со стола одеяло и накрыл их обоих. Теперь они сидели под одеялом, тесно прижавшись, и молча слушали дождь. Вера слушала свое плечо — на нем лежала горячая и тяжелая рука Егора.
— Ты скучаешь по дочери? — вдруг спросил Сухарев.
Вера помолчала.
— Больше всего я хотела бы вернуться в ее детство. Все изменить. Стирать пеленки, баюкать ее. Но этого уже не будет. Иногда я думаю, что она ненавидит меня.
— Почему?
— Возможно, Игорь внушил ей, что я ее не любила. Она совсем не помнит меня.
— Ты пробовала искать их через Интернет?
— Я все пробовала. Игорь не отвечает.
— Не может быть, чтобы он ни с кем из России не общался.
— Видишь ли… У него с матерью были сложные отношения. Она подавляла его. Думаю, что в конце концов его отлет в Канаду — это своеобразный бунт.
К тому же его мать уже умерла. А друзей у него и здесь было немного, а там он мог завести новых.
— А о себе ты что думаешь? — задал Сухарев странный вопрос.
— Не поняла.
— Ну ты-то против чего бунтуешь?
— Разве я бунтую? — размышляла Вера. — С чего ты взял?
— Во-первых, ты бунтуешь против своего имени.
Ты разделила его на два взаимно исключающих. Вера.
Ника. А в сущности, это одно красивое имя — Вероника. Я буду звать тебя Вероника.
«Я буду звать тебя Вероника», — звучало у Веры в ушах. Он будет звать ее. Это как обещание, как что-то в будущем.
— Зови, — сказала она и потерлась ухом о его плечо. Это оказалось очень приятно — чувствовать щекой и ухом чужое жесткое плечо.
— Ты решила все вычеркнуть, что было в прошлом, включая саму себя.
— Да, наверное.
— Ну и как, получилось?
— Нет, как видишь. Прошлое догнало меня и схватило за подол. Я всех их любила — Ингу, Колю, тетю Оксану. Я только Зойку не успела полюбить. А потом решила: раз они меня предали, то я их вычеркну, будто их и не было в моей жизни. Разлюблю.
— А Ксюшка заставила тебя усомниться в своей силе.
— Да, я люблю ее. С этим ничего не поделаешь.
Больше всего я мечтаю сейчас, чтобы она проснулась здоровой.
— Я тоже. Знаешь, я не хочу, чтобы ты уезжала.
Сердце Веры сжалось и поползло в живот. Она повернулась и прижалась губами к его плечу.
— Повтори, — попросила она.
— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — ровно произнес он, не глядя на нее. И замолчал.
Вера дышала ему в плечо и плакала. Он не хочет, чтобы она уезжала!
Целую вечность никто не говорил ей этих слов. И что самое главное — они звучали искренне. Уж в оттенках интонаций Вера хорошо научилась разбираться. Он сам почему-то изо всех сил сопротивляется своему чувству, и именно это вызывало доверие. Хотелось слушать его голос.
— Я хочу знать о тебе все. Расскажи мне о себе, — попросила Вера.
— Когда-нибудь потом.
— Но почему?
Это показалось Вере странным.
— Сдается мне, что ты тоже бунтуешь. Заперся здесь вдали от людей, никого в свою жизнь не пускаешь. Почему?
— Тебя пущу. Но не сейчас, ладно?
Сухарев наклонился и нашел в темноте ее губы.
Они целовались, сидя на полу — как школьники. Дождь за окном поредел.
— Не уезжай, — попросил он шепотом.
— Ладно, я побуду еще немного, — так же шепотом ответила она.
«Скорая» приехала утром, никаких отклонений в здоровье девочки врачи не обнаружили.
— У нее режется первый зуб, мамаша, — устало сообщила врач. — В этом случае может быть не только температура, но и расстройство стула, повышенная нервозность. У вас что — первый ребенок?
Не дождавшись вразумительного ответа от Веры, врач посоветовала побольше с ребенком гулять, поскольку после дождя воздух в лесу особенно целебный. Вера собралась и отправилась выгуливать Ксюшку. Пляж был мокрый, каждый след отпечатывался в песке. Вера шла и разговаривала с девочкой. О том, как испугалась за нее вчера и как нехорошо так пугать тех, кто любит тебя.
У лестницы ее поджидала Татьяна.
— Ну как? Воспаления нет?
Вера покачала головой.
— Зубки лезут.
— Надо же! Так нас всех перепугала, хулиганка!
Татьяна весело погрозила пальцем Ксюхе. Та в ответ пустила слюни.
— А у вас как дела?
— Перелома, слава Богу, нет, но вывих порядочный. Сегодня ездили на рентген.
Вера не успела выразить сочувствие, Татьяна отвлекла ее, показывая в небо. Параплан парил над поляной, а рядом невозмутимо завис орел.
— А вообще-то, Вера, я очень рада за вас. Ну, точнее, за Егора.
Вера открыла было рот, но Татьяна не дала ей возразить:
— Я сразу, как приехала, заметила — он другой.
Глаза другие. Мы ведь пять лет назад, можно сказать, силком его в свой клуб втянули. В глазах — голая тоска, смотреть невозможно. Стал летать, немного ожил.
А сейчас с ним такие перемены…
— Какие же раньше у него были глаза? — полуспросила Вера.
— Отсутствующие. Весь в себе.
— Да, но, наверное, для этого были причины?
— Конечно, причины, — согласилась Татьяна и вдруг попросила:
— Можно я ее подержу?
— Попробуйте. Она у нас дама с норовом, не ко всякому пойдет.
Татьяна осторожно взяла Кеющку. Та нахмурила бровки.
— Какие мы красивые! Какие норовистые! На маму похожа, вижу. А на папу?
— Таня, вы извините… Вы нас не правильно поняли. Это не Егора дочь и не моя.
Татьяна вскинула на собеседницу огорченное лицо.
— Правда? А я-то думала! Ему бы так нужно семью, ребенка…
— Но почему?
— Как почему? Ведь его жена погибла беременная, разве он вам не рассказывал?
Вера замялась.
— Егор всегда обходит эту тему. Ему до сих пор больно об этом говорить.
— Да это и понятно. Он столько лет стережет эту реку, где утонула его жена. Словно она может выплыть, понимаете? Как он с ума не сошел до сих пор?
Они приехали на месяц отдохнуть, а он поселился здесь навечно. Похоронил себя вместе с ней. У них так долго не было детей, они так радовались…
— Так.., тело не нашли? — тихо спросила Вера, зная, что у Егора она об этом не спросит.
— Нет… — Теперь Татьяна уставилась на Веру с подозрением. — Так вы и этого не знаете?
— Теперь знаю.
Она забрала Ксюшку и зашагала вдоль берега в противоположную сторону. В голове пульсировала кровь.
Она все поняла. Горло сжимал спазм. Чужая боль облила ее своей неподдельностью. Преданность — качество, которое она превыше других ценила в людях, бесспорно, принадлежало Егору, этому странному лесному сычу.
Она должна для него что-то сделать. Что? Купить в конце концов для него эту турбазу, чтобы никто не смог прогнать его отсюда. Она понимает его беду. Больше того, она любит его…
Вера вернулась в лагерь и стала искать Сухарева.
Его нигде не было.
Накормив и искупав девочку, она укутала ее и положила в коляску. Засыпала Ксюшка только на свежем воздухе. Вера катила коляску перед собой по направлению к столовой, когда ее догнал Сухарев.
— Пойдем, — сказал он и положил ей в руки букет полевых цветов.
Букет был пестрым, горько-ароматным, но Сухарев не дал ей насладиться созерцанием.
— Куда мы идем?
— Ко мне.
Он привел ее к своему флигелю. Коляску со спящей девочкой поставили на веранде и накрыли пологом от комаров. Вечерело. Во флигеле пахло полынью и мелиссой. На столе у окна Вера заметила два высоких бокала и миску с черешней. Ягоды высились горкой, а стебельки торчали в разные стороны. Сухарев чиркнул спичкой, и на подоконнике ожила свеча. Достал из шкафа вино и наполнил им оба бокала:.. И вино, и черешня были одного цвета. Вера села к столу и взяла ягоду. Черешня оказалась упругой и сочной. Сухарев поднял бокал.
— Я хочу выпить за вчерашнюю ночь. Она оказалась очень важной для меня.
— И для меня, — как эхо повторила Вера.
Он пил свое вино, не отрывая от нее глаз. Она проделала то же самое. Краем сознания Вера отметила, что, конечно, где-то она это уже видела или читала: вино, свеча. И что Сухарев неоригинален.
Но сейчас это не имело значения. Он сделал это все для нее. Он хочет быть с ней, она ему нужна. И это главное.
В ночь за окном вдруг ворвались звуки ударных.
— Танцы, — кивнул Егор в сторону столовой.
Вера встала и взяла его за руку.
— Я объявляю белый танец.
Сухарев поднялся и обнял ее. Они танцевали на маленьком свободном пространстве его комнаты между столом, кроватью и дверью, и теснота помещения делала их еще неразрывнее и ближе. Сухарев потерся щекой о ее волосы, и Вера закрыла глаза. Казалось, что ночь плывет мимо них, унося с собой заботы и впечатления. Им оставалось только чуткое ощущение друг друга, их тесный мир на двоих. Сухарев остановился и нашел губами ее лицо. Он изучал его неторопливо, словно губы хотели запомнить то, что целовали, и, сбиваясь, возвращались к уже изученному, чтобы повторить все сначала.
