Майк Гейл - Моя легендарная девушка

— Чего тебе? — рявкнул я, злой, что он прервал ход моих мыслей.

— Я закончил главу, сэр, — сказал он нерешительно. — Мне продолжать?

Я встал и подошел к доске. Порыв ветра подхватил заявление об уходе, над которым я работал, и оно закружилось в воздухе. Я поспешно его поймал, положил обратно на стол и попросил внимания учеников.

— Вы только что слушали, как Лоренс прочел вам самые знаменитые в английской литературе строки о любви, — сказал я, внимательно изучая выражения их лиц в попытке понять, удалось ли мисс Бронте тронуть их каменные сердца. — Кэтрин Эрншо только что объясняла своей служанке, Нэлли, разницу между ее любовью к Линтону и той, что она чувствует к Хитклифу. Что вы об этом думаете?

Тридцать две пары глаз безучастно смотрели на меня. Я был одинок.

— Ладно, я, наверное, хочу от вас слишком многого, — сказал я, удивляясь, что мое чувство юмора еще живо. — Кэти говорит здесь о двух типах любви. Первый — это ее любовь к Линтону, о которой она говорит: «Она — как листья на деревьях: я знаю, она исчезнет со временем, как облетает зимой листва». — Я сделал паузу, проверяя, чем занимаются мои ученики: Кевин Росситер ковырял в ухе пластиковым колпачком от ручки, Соня Притчард и Эмма Андерсон (теперь уже самые обычные девочки в школьной одежде) обменивались записками, а Колин Кристи пытался всосать обратно ниточку слюны, которую он ловко спустил почти до подбородка. — Но, — устало продолжил я, — ее любовь к Хитклифу «похожа на незыблемые скалы. Она не дарит наслаждения, но она необходима». И еще очень хороший момент, она говорит: «Нелли, я и есть Хитклиф!». И я хочу спросить вас, восьмой Б, какую любовь вы бы предпочли?

Хотя я не задумывал этот вопрос как риторический, ответа на него я тоже не ждал. Я уже собирался написать на доске пару-тройку тем для сочинения, как вдруг вверх поднялась одна неуверенная рука — она принадлежала Джули Виткомб, девочке, которую так жестоко отверг в пятницу Клайв О’Рурк. Ее одноклассники заскрипели стульями по полу, изумленно оборачиваясь к ней. Я улыбнулся Джули и кивнул, чтобы она отвечала.

— Я бы предпочла любовь, которая длится долго, сэр, — сказала она, избегая смотреть мне в глаза. — Я бы предпочла любовь, которая длится вечно. И ничего, если она обычная, ничего, если она некрасивая. Просто пусть она будет. — Она молча уставилась на книгу, которую держала в руках, и покраснела сильнее, чем Китти Вайатт в морозный денек. — Я бы предпочла любовь к Хитклифу любви к Линтону не задумываясь, сэр.

Я поблагодарил Джули за ответ.

— Это было отлично сказано. Но у меня к вам еще один вопрос: а что вы думаете о роли Хитклифа во всей этой истории? Я не хочу испортить вам удовольствие, рассказав, чем кончится книга, но вот что я хочу вам сказать: если вы — высокий задумчивый цыганский юноша, которого взяли на воспитание, то ничего хорошего тут нет. И вопрос, который я вам задам — и на который, признаюсь честно, я и сам не знаю, как ответить — заключается в следующем: стоило ли ему любить ее так сильно, если он знал, что она никогда не полюбит его так, как Линтона?

— Что вы имеете в виду, сэр? — спросила Джули.

— Я хочу сказать, что любовь Кэти к Хитклифу, похожая «на незыблемые скалы», это все очень хорошо, но разве не наивно считать, что раз они любят друг друга «высшей» любовью, то это лучше, чем если бы он мог заключить ее в свои объятия? А Хитклиф допускает, чтобы она вышла за человека, который над ним издевался!

Джули Виткомб опять подняла руку и воскликнула:

— Сэр! Сэр! Сэр!

Я оглядел класс, но не заметил больше никаких признаков жизни.

— Дело в том, сэр, — начала Джули, которая явно не обдумывала свой ответ заранее, — что любовь, по-моему, сложнее, чем мы думаем. Иногда влюбляешься в кого-то, кто тебе совершенно не подходит. Это не твоя вина и не вина того, другого, человека — просто так получилось. По-моему, здесь именно это и произошло. Хитклиф влюбился не в ту девушку. Я… — Она смущенно уставилась на свой стол. — Извините, сэр, я дочитала книгу за выходные, сэр. Просто я начала и уже не могла остановиться. — Я приободрительно ей улыбнулся. — Ну вот, мне кажется, Хитклиф нашел бы нужного человека, если бы только огляделся. Я думаю, тот самый человек есть где-то для каждого из нас, но увидеть его можно, только если этого действительно хочешь. Понимаете, Хитклиф не видел никого, кроме Кэти.

Она от смущения спрятала лицо за книгой. Большая часть класса была поражена глубиной ее замечания, хотя краем глаза я заметил, что Кевин Росситер сосет ту самую ручку, которой только что ковырял в ухе, Колин Кристи грызет чипсы, а Сьюзи Макдоннел и Зела Вилсон, откинувшись на стульях, о чем-то перешептываются — наверное, о том, какой я болван.

Я посмотрел на Джули, она стояла передо мной такая маленькая, беспомощная и такая не по годам мудрая. Вот человек, который хочет чему-то научиться, который вчитывается в текст и душой откликается на прочитанное. Именно для этого я и стал учителем. Я почувствовал прилив гордости и подумал — интересно, это я ее вдохновил, или она просто сама по себе такой каприз природы?

Я был согласен с каждым ее словом. Дело не в том, чтобы влюбиться, а в том, чтобы влюбиться в…

— В нужного человека! — заорал я, вспоминая свой разговор с Кейт. — Ты права, Джули. Дело не в любви. Просто нужно любить того самого, правильного человека! И этот человек был все время рядом! Она все время была рядом!

Весь класс подумал, что я взбесился, но так как это значило, что им больше не нужно выслушивать мою болтовню про книгу, которая имела к их жизни такое же отношение, как расписание латвийских автобусов, то их это ничуть не огорчило. Жизнерадостно улыбнувшись Джули Виткомб, я вылетел из класса, крикнув в дверях:

— Продолжайте читать самостоятельно! — И выбежал в коридор в поисках ближайшего телефона.

— Мне нужен телефон, — сказал я. — Это очень срочно.

Маргарет, пожилая секретарша нашей школы, поглядела на меня недоверчиво, но безо всякого интереса. Когда меня представили ей в начале семестра, первое, что она сказала, оглядев меня неодобрительно с ног до головы, было:

— И не думайте, что сможете пользоваться ксероксом, когда вам вздумается, молодой человек.

На той же неделе она строго запретила мне подходить к шкафу с канцелярскими принадлежностями в ее отсутствие, а в четверг отчитала меня за то, что я шел по коридору ссутулившись. Она была воплощением зла в твидовом костюме. Она ни за что не разрешит мне позвонить по телефону по личному вопросу, даже если этот звонок может изменить всю мою жизнь.

— Это связано с делами школы? — рявкнула она. — Директор не разрешает звонить по личным делам, вы же знаете.

— Речь идет о жизни и смерти, — терпеливо сказал я.

— Чьей жизни? — коротко спросила она.

Я внимательно посмотрел на нее: завязанные в тугой пучок густые седые волосы, злые змеиные глазки, землистая кожа, тонкие, плотно сжатые губы и морщинистая, в пятнах из-за плохой печени шея. Если бы она была высечена из камня, то и тогда больше бы походила на человека, способного к состраданию. У меня не было сил, чтобы даже пытаться ее уговаривать, так что я выскочил за дверь и помчался через игровые площадки к воротам школы. Мне пришлось пять минут метаться по Гринвуду, пока я не нашел телефонную будку, не изуродованную детишками из моей школы.

«Здравствуйте, вы позвонили Брюсу и Алисе…»

Я снова посмотрел на часы. Она улетала в четыре часа. У меня был шанс. Я пролистал телефонную книжку и нашел номер ее мобильного. После шести гудков включилась голосовая почта.

Я опоздал.

У меня больше не осталось слез. Наконец-то у меня выработался иммунитет к жизни — полное отсутствие эмоций даже успокаивало. Дело не в том, что мне было все равно, — совсем наоборот — просто я перестал видеть надежду там, где ее не было. Я усвоил этот урок с опозданием на три года, но лучше так, чем никогда. По дороге к школе, шагая вверх по лестнице и подходя к классу, я пообещал себе, что больше этого не случится. Никогда.

Подойдя вплотную к двери класса и взявшись за ручку, я заметил, что внутри было до странности тихо. Восьмой Б никогда не вел себя так тихо по доброй воле. Я решил, что либо они все умерли, либо с ними сидит директор.

Для меня было бы лучше, если бы они умерли, потому что противное значило, что секретарь рассказала директору, как я бросил класс. Здесь, решил я, и закончится моя учительская карьера.

Меня точно выгонят. Это меня пугало, несмотря на то, что я и так уже решил уволиться. У меня даже возник соблазн пройти мимо двери по коридору и отправиться домой, но трусость, решил я, это то же малодушие, а я и так уже натерпелся от жизни за свое неумение смотреть правде в глаза.

Я открыл дверь, перед классом стояла Алиса.

Она была в черных джинсах и темно-синем жакете с начесом, какие носят люди, которые работают на свежем воздухе. Волосы у нее были встрепаны, будто она бежала, и даже щеки раскраснелись, несмотря на ее вечный загар. На левом плече у нее висел рюкзак, который она придерживала правой рукой. Она отпустила его, он соскользнул и шлепнулся на пол. Алиса смотрела мне в глаза.