Марио Льоса - Тетради дона Ригоберто

Женщины не заметили, – или не сочли достойным внимания, – как он машинально развязывал галстук, снимал пиджак, рубашку, ботинки, носки, брюки и трусы, бросая одежду прямо на пол, покрытый зеленым линолеумом. Даже когда он, опустившись на колени в ногах кровати, принялся нежить и целовать ступни супруги, Эстрелья и Лукреция не обернулись к нему. Они самозабвенно сплетничали, словно дона Ригоберто не было в комнате, словно он был невидимым.

«Так и есть», – подумал он, закрыв глаза. Страсть продолжала терзать его, но без всякой надежды, подобно звонарю, который поднимается на колокольню, чтобы тщетно созывать на службу жителей заброшенного прихода.

Внезапно пробудились неприятные – словно мерзкий привкус во рту – воспоминания о последнем акте Кальдероновой пьесы, воспевающем всесилие государства и находящем оправдание его извращенной логике: солдата, который поднял мятеж против короля Басилио и помог Сехизмундо взойти на престол, заключают в ту же самую башню, в которой до этого томился принц, с убийственным вердиктом: «Уже позади измена, так разве изменник нужен?»

«Людоедская философия, бесчеловечная мораль, – негодовал дон Ригоберто, позабыв о прекрасной женщине, которую он машинально продолжал ласкать. – Принц прощает Басилио и Клотальдо, отпускает с миром своих тюремщиков и мучителей, но карает безымянного храбреца, который сверг тирана, вывел его самого из узилища и даровал ему престол, карает за саму мысль о возможности неповиновения власти. Отвратительно!»

Достойна ли пьеса, отравленная столь страшной, враждебной идее свободы доктриной, питать мечты и подстегивать желания? И все же в ту ночь его сновидения заполонили ее персонажи. Дон Ригоберто листал тетради в поисках ответа.

Старик Клотальдо называл пистолет «железным аспидом», а переодетая юношей Росаура вопрошала: «Меня глаза, быть может, обманули, иль ум во мне смешался, но в робком свете, что у дня остался, я словно вижу зданье невдалеке». Дон Ригоберто поглядел на море. На горизонте разгоралось зарево нового дня, в котором каждое утро сгорал мир снов и теней, где он бывал счастлив (счастлив? Нет, всего лишь не так несчастен); пора было возвращаться к изнурительной пятидневной рутине (душ, завтрак, контора, ланч, контора, обед), почти не оставлявшей времени хотя бы оглядеться по сторонам. На полях тетради значилось «Лукреция», стрелочка вела к цитате: «На Дианины одежды латы грозные Паллады я надела…» Охотница и воительница, слившиеся воедино в образе его любимой. А почему бы и нет? И все же не потому история принца Сехизмундо осела в его подсознании, чтобы всплыть этой ночью. Так почему же?

«И я бы не удивился, что сплю, когда пробудился, раз жил я только во сне», – сокрушался принц. «Идиот, – рассердился дон Ригоберто. – В каждом сне заключена целая жизнь». На вопрос о том, что поразило его больше всего после пробуждения во дворце, принц ответил: «Нового я не увидел – я все это раньше предвидел. Моя душа удивилась, лишь когда предо мной явилась красивая женщина». «И он еще не видел Лукреции», – подумал дон Ригоберто. Она была здесь, немыслимо, невыразимо прекрасная, раскинулась на синем покрывале и сладко постанывала, когда губы влюбленного мужа касались ее подмышек. Деликатная Эстрелья уступила дону Ригоберто место подле Росауры-Лукреции, передвинувшись на край кровати, где только что сидел он сам, пока мулатка забавлялась с его носом и ушами. Девушка притихла, боясь помешать супругам, и с дружелюбным любопытством следила, как они заключают друг друга в объятия и приступают к любовному акту.

Что это жизнь? Это только бред.Что это жизнь? Это только стон,Это бешенство, это циклон,И лучшие дни страшны,Потому что сны – это только сны,И вся жизнь – это сон.

«Ложь», – подумал дон Ригоберто и со всей силы стукнул кулаком по столу. Жизнь не сон, сны – сплошной обман, краткий отдых от одиночества, позволяющий с мучительной ясностью понять, насколько реальная, зримая, ощутимая, съедобная жизнь прекраснее подделки, которую подсовывают нам мечты и фантазии. Охваченный судорожным беспокойством – ночь миновала, утренняя заря по-новому окрашивала серые камни набережной, свинцовое море, тяжелые облака и запруженное машинами шоссе, – дон Ригоберто прижал к груди обнаженную Лукрецию-Росауру, в предвкушении последних мгновений, обещавших невозможное счастье, и томясь смешным страхом, что в этот сладостный и горький момент его уши вновь могут оказаться в когтистых лапках мулатки.

Аспид и минога

Думая о тебе, я прочел «Совершенную супругу» Фрая Луиса де Леона и понял, отчего этот тончайший лирик, проповедуя брак, сам предпочел брачному ложу суровый устав августинцев. И все же в этих строках, отлично написанных и полных непроизвольного комизма, мне удалось найти замечательную выдержку из святого Басилио, которая столь подходит угадай какой незаурядной женщине, образцовой супруге и редкой любовнице.

«Аспид, свирепейший из змей, задумал взять в жены морскую миногу, видом на себя похожую; ползет на берег, свищет, призывая возлюбленную, чтобы та восстала из морских глубин и обняла его как мужа своего. Покоряется минога и соединяется с ядовитой бестией без страха. О чем говорю я? К чему? Как бы ни был муж грозен и свиреп, участь жены – покоряться ему со всей кротостью. О! Что с того, что он палач? Он муж твой. Он выпивоха? Но вас соединили узы брака. Неласков с тобой? Но он член твой, и член наиглавнейший. И мужья пусть внемлют мне: как аспид отбросил ядовитое жало во имя своего союза, так и вам надлежит смирить жестокость и гневливость во имя брака. Так у св. Басилио».

Обними же аспида как мужа своего, возлюбленная минога.

Эпилог

Счастливое семейство

– И все-таки устроить пикник было не такой уж плохой идеей, – широко улыбаясь, проговорил дон Ригоберто. – Все это помогло нам понять: дома лучше, чем где бы то ни было. И уж точно лучше, чем за городом.

Донья Лукреция и Фончито рассмеялись, улыбнулась даже Хустиниана, раскладывавшая по тарелкам бутерброды с курятиной, помидорами, яйцами и авокадо – все, до чего по причине злосчастного пикника сократился ланч.

– Теперь я понимаю, что такое позитивное мышление, дорогой, – похвалила мужа донья Лукреция. – И конструктивный подход.

– И хорошая мина при плохой игре, – встрял Фончито. – Браво, папа!

– Сегодня никто и ничто не помешает моему счастью, – заявил дон Ригоберто, выбирая себе бутерброд. – Даже этот пикник, будь он неладен. Сегодня даже атомный взрыв не испортит мне настроения. Будем здоровы.

Он с удовольствием отпил холодного пива и надкусил бутерброд с курятиной. Лысина, лицо и руки дона Ригоберто покрылись легким загаром. Он казался весьма довольным жизнью и уплетал бутерброд за обе щеки. Это его посетила накануне вечером идея сбежать из сырой туманной Лимы и устроить воскресный пикник в Чаклакайо, чтобы всей семьей провести время в общении с природой. Донья Лукреция, помнившая, какой почти мистический ужас охватывал прежде ее супруга при одном упоминании о загородных прогулках, немало удивилась, но с радостью согласилась. У них ведь как-никак был второй медовый месяц. Почему бы не установить по этому случаю новые традиции? Утром, в условленный час – ровно в девять, – все семейство вышло из дома, захватив с собой приготовленную кухаркой провизию для настоящего ланча, включая бланманже с орешками, любимый десерт дона Ригоберто.

Все пошло не так с самого начала: на шоссе образовалась огромная пробка из грузовиков, автобусов и прочих транспортных средств, так что путешественники двигались с черепашьей скоростью, глотая ядовитые выхлопные газы. До Чаклакайо они добрались только к полудню, усталые и раздраженные.

Отыскать подходящее место у реки оказалось непросто. Чтобы выехать на дорогу, ведущую к Римаку, который здесь, вдали от Лимы, превращался в настоящую реку – полноводную, широкую, с маленькими порогами, о которые дробились пенистые волны, – путники вдоволь поплутали по окрестностям, то и дело возвращаясь к ненавистному шоссе. Когда же с помощью сердобольного аборигена им удалось наконец выехать к реке, их поджидала новая напасть. Для обитателей здешних мест Римак служил помойкой (а также сортиром), и берега его оказались завалены всевозможной дрянью – от бумаги, бутылок и жестяных банок до объедков, экскрементов и дохлых животных, – так что к отвратительному зрелищу сразу прибавился невыносимый смрад. Полчища агрессивных мошек осаждали путешественников, норовя набиться в рот. Все это нисколько не походило на обещанное доном Ригоберто слияние с природой. Однако глава семейства, демонстрируя беспримерную стойкость и отчаянный оптимизм, призывал жену и сына не сдаваться. Путники продолжали поиски.