Вадим Левенталь - Маша Регина
Маша поехала в студию, работать. И это не было проявлением особенного мужества или крайнего безразличия, а просто — что ей было еще делать? Кто угодно — квартирная хозяйка, полицейский, которого та предложила вызвать, юрист, про которого у нее промелькнула, успев вызвать дрожь отвращения, мысль, где его, если что, искать, — все сказали бы одно и то же; более того, Петер ей это и сказал после нервного совещания, на котором расписывали предстоящую студийную работу по срокам, и группа, чувствуя, что Машу почему-то сейчас лучше не трогать, на всякий случай согласилась со всеми ее непомерными требованиями. Он тогда подошел к ней наедине и требовательно спросил кёнигин, на тебе лица нет, что, lieber Gott, произошло? — и она прошипела ему, что они съебались, они украли Аню, — он побелел и сказал: ну подожди, не волнуйся пока, подожди денек, они еще позвонят, не могли ж они вот так взять и уехать. Что ей было делать? Разве что в перерыве позвонить в посольство и записаться на встречу с послом — завтра; тогда послезавтра. Потому что ясно было как божий день, что они не только могли, но и улетели — в Россию; иначе никакого смысла в побеге не было.
У Ромы, когда она все-таки дозвонилась до него на следующее утро, нашлась тысяча причин: тут у Даши проблемы, пришлось, да и мне тут работу предложили небольшую, мы ненадолго, ты же можешь приехать, я пытался тебе позвонить, но… — Маша не хотела взрываться, это было бы стратегически неправильно, но когда он сказал про позвонить, ее всю перегнуло, и она врезала телефоном в стену. Что значит позвонить?! ты вообще не мог увезти Аню — для того чтобы узнать это, не надо звонить! Действительно ли так она кричала? Телефон был разбит, и Рома ее уже в любом случае не слышал. Вставив симку в новый телефон, Маша, уже в студии, получила несколько эсэмэс — циничных, разумеется, потому что, предлагая Маше прилететь в Питер (мы не прячем Аню от тебя, — плюс лживо помигивающий восклицательный знак), Рома прекрасно знал, что она должна работать.
И Маша, с ртом полным крови — вгрызалась в щеку всю дорогу до студии, — превозмогая чудовищную боль в голове, начала монтаж. Развеселый Cutter (дядя, достань воробушка, улыбка чеширского кота сменяется цепкой сосредоточенностью и обратно как по щелчку), когда через две недели ему скажут — на ухо, потому что все всё знали, но Регина тебя убьет, если что, — в чем дело, присвистнет: такого темпа работы, такой четкости, внимательности, мгновенной реакции он никогда не видел — так вот в чем дело! — да, а вы как хотели.
Нечеловеческая работоспособность была единственным признаком, по которому можно было бы, если бы было кому, судить о том, на краю какого отчаяния Маша пыталась себя удержать. Отпуская группу на перерыв, Маша оставалась в монтажной, до одурения прокручивая горы материала, и помощница — девочка, в Машу, кажется, немного влюбленная, которую Петер предупредил, что если у Маши снова откроется язва, виновата будешь ты, пойдешь по статье за вандализм, — изо всех сил уговаривала ее поесть: привезли пиццу, я заказала, с беконом — поставь, пожалуйста, на стол и, подожди, свари еще кофе — а пицца?.. Во всем остальном — никто не мог бы сказать, что с Машей что-то не так. Посол на Unter den Linden встретил ее внизу, проводил наверх, полчаса рассказывал ей, что, да, чтобы вывезти ребенка, нужен был Einverständniserklärung, что, раз ребенок улетел, значит, такая бумага была, и уверена ли она, что никогда такой бумаги не подписывала, что затевать судебный процесс, ну да, можно, но это история на годы, и не проще ли полететь в Россию и там все уладить, тем более что, в общем, не обязательно вступать для этого, ну, на правовое поле, куда как проще решить все, так сказать, по-семейному, вы же не разведены? — Маша больше молчала, чем говорила, и послу в голову не могло прийти, что больше всего ей хочется вцепиться ему в горло: Маша ни минуты не сомневалась, что этот хрен полосатый лично подделал подпись или, во всяком случае, не задумываясь сделал бы это.
Разумеется, Маша не страдала паранойей, она понимала, что несчастный herr Botschafter не мог, скорее всего, даже если предположить, что хотел бы, принять участие в похищении ее дочери — не он заверял подпись на Einverständniserklärung, не он уговаривал Аню, что а мама к нам потом приедет, не он успокаивал Ромину совесть — ей все равно работа важнее, чем ребенок, — и все-таки полосатый хер оказался — wrong time, wrong place, спасибо, дядя Сэм, — означающим в верхней части соссюровского гамбургера, который для Маши символизировал всю ту ядовитую и цепкую, как репейник, жизнь, которая украла у нее дочь. Именно поэтому то, что произошло две недели спустя, было только фактом Машиной биографии, не более того, и именно в этом качестве, как идиотский анекдот, случившееся и нужно рассматривать.
А произошло вот что. Маша снова записалась на прием, посол, как и в прошлый раз, встретил ее внизу, проводил наверх и там стал доверительным голосом уговаривать не раздувать никому не нужный скандал, Мария Павловна, поймите, — после того, как он пятый раз (Маша считала) произнес ее имя и отчество, она достала из сумочки «Glock» — реквизиторы волшебные люди, особенно если не задают вопросов, — и направила его на полосатый пиджак. Она, в сущности, вовсе не собиралась стрелять, ей важно было только увидеть в глазах системы что-то человеческое, что-то кратное ей как отдельному человеку, с собственными страданиями, собственными надеждами, собственным чувством справедливости, — страх, боль, ужас, раз уж не обнаруживалось вовне ни сострадания, ни понятной ей надежды, ни родственного чувства справедливости, — и когда увидела (все продолжалось не дольше полуминуты: расширившиеся зрачки, обмелевшая кожа лица, напряжение всего тела), отвела ствол в сторону и все-таки, чтобы не возникло подозрения, будто все это нелепый понт (хотя чем еще, прости господи, все это могло быть?), выстрелила, причем не целясь попала — из собственного сценария она бы вычеркнула это место, направив пулю в стену или на худой конец в окно, потому что это уж слишком в лоб — в висевший на стене портрет верховной власти, символизирующей, в России по крайней мере, тупую безличную силу, разрушившую Машину жизнь, — силу необходимости. Журналист из «Allgemeine», когда будет раскапывать эту историю, подкупит уборщицу посольства, и она расскажет ему про дырку в портрете, но он не решится вставить это в статью — все равно никто не поверит, да и безвкусно, не говоря уж о том, что впечатлительная уборщица эту дырку как пить дать выдумала.
Была охрана, был обыск, была реквизиция реквизита, и посол, прикладываясь к стакану с виски, бормотал режиссерша ебаная, лечиться надо, Маша несколько часов провела в маленькой комнатке с металлической дверью — обезьянник не обезьянник, но дверь была заперта, и в туалет пустили только после долгих уговоров и под охраной, — в конце концов Botschafter пришел к ней — я хочу, чтобы вы знали, вопрос решался в Москве, принимая во внимание ваш статус, — дело замяли, — ваши вещи вам отдадут внизу, вход в посольство вам с этого дня, само собой, запрещен. Само собой, дело замяли не столько принимая во внимание статус, сколько потому, что подобная история — нам нафиг не нужна, не поднимай бузу, ты ж знаешь, — могла бы сорвать переговоры о каких-то там на тему родительского киднеппинга соглашениях. Машин выстрел плюхнул в холодную стоячую воду, ни одна долбаная лягушка в этом болоте даже не квакнула. Маша вышла на залитую вечерним солнцем Unter den Linden, улыбающиеся люди показывали друг другу пальцами: смотри, наше посольство, моща! Маше казалось, будто пальцами тыкают в нее.
Все тайное становится явным — дискурс-привет детям страны советов! — история — про Регину-то слышал? — распространялась неспешно, но тем достовернее становилась — да, господи, все знают! — и через две недели была уже достоянием кинематографического сообщества всего Старого Света. Об информации из достоверного источника написали несколько желтых газет, у которых оставались еще свободные полосы. Но преступление ничто без мотива: только тогда, когда в своем блоге петербургская актриса (скандалистка и тусовщица на самом деле, но не впишешь же эту строчку в сверхкраткое, в одно слово CV, тут всегда в таких случаях пишут «актриса») написала ну не стыдно вам, дорогие, мусолить чужие тряпки, а? чокнутая, больная… хотела бы я посмотреть на любую другую маму на ее месте… — только после этого история вышла из желтого гетто и стала, не в последнюю очередь благодаря ухватившимся за нее общественникам, достоянием публики. Посольство официально опровергло распространившиеся в ряде СМИ домыслы, Маша всех журналистов посылала куда подальше, и однако о предположительно имевшем место выстреле как о поводе поговорить о важной, до сих пор остающейся не решенной проблеме в одних изданиях и о слишком давно молчащей Региной в других писали десятки человек на пяти языках. Мнения, как простейшие, размножаются делением, и если один критик писал о том, что Региной, при всем уважении к ее таланту, стоило бы пройти наконец соответствующее обследование у специалистов, то другой эксперт осторожно спрашивал себя, не часть ли все это рекламной компании «Голода», который, по слухам, только подтвердит тот факт, что Регина как режиссер выдохлась? Творческие неудачи теперь, кажется, принято маскировать агрессивной вирусной рекламой.
