Кен Кизи - Над кукушкиным гнездом
Какое-то время Макмерфи еще рассказывал о драке, а спина у меня болела все больше: так долго я просидел, скрючившись в своем кресле в углу, что совсем не мог стоять выпрямившись. Поэтому я обрадовался, когда пришла маленькая медсестра-японка и увела нас на дежурный пост, где можно было присесть и отдохнуть.
Она спросила, успокоились ли мы, чтобы снять с нас наручники, Макмерфи кивнул. Он тяжело опустился в кресло, свесил голову, зажал локти между коленями и выглядел совершенно измученным. И я не сразу понял, что ему так же тяжело находиться в выпрямленном состоянии, как и мне.
Сестра — маленький короткий пустячок, соструганный до предела, как сказал о ней позже Макмерфи, — сняла наши наручники, дала Макмерфи сигарету, а мне жевательную резинку. Надо же, помнит, что я жевал резинку. А я ее совсем не помню. Макмерфи курил, сестра обмакивала в банку с мазью свою розовую ручку с пальчиками-свечами, которые ставят на дни рождения, и обрабатывала его ссадины, дергаясь всякий раз, когда он дергался от боли, и при этом извинялась. Затем взяла его кисть обеими руками, повернула и смазала суставы.
— С кем это вы? — спросила она, глядя на суставы. — С Вашингтоном или Уорреном?
Макмерфи глянул на нее и ответил ухмыляясь:
— С Вашингтоном. Уорреном занимался Вождь.
Она отпустила его руку, повернулась ко мне, и я смог разглядеть нежные, как у птиц, косточки на ее лице.
— У вас есть ушибы?
Я отрицательно покачал головой.
— А что с Уорреном и Уильямсом?
Макмерфи сказал, что в следующий раз она их увидит, скорее всего, в гипсовых украшениях. Она кивнула и опустила глаза.
— Что-то не похоже на ее отделение. Вернее, похоже, но не совсем. Военные медсестры пытаются превратить больницу в военный госпиталь. Они сами не очень нормальные. Иногда я думаю, что всех незамужних медсестер, как только им исполняется тридцать пять, следует увольнять.
— По крайней мере, всех незамужних военных медсестер, — добавил Макмерфи. Он спросил, как долго мы сможем иметь удовольствие пользоваться ее гостеприимством.
— Боюсь, что недолго.
— Боитесь, что недолго? — переспросил Макмерфи.
— Да. Иногда я предпочла бы держать людей здесь и не отправлять обратно, но она старше меня по должности. Нет, вероятно, вы здесь долго не пробудете… Я имею в виду… такие, как вы.
Все кровати в буйном расстроенные до неприличия: то слишком натянутые, то провисшие до пола. Нам дали кровати по соседству. Простыней меня не перевязали, но все же оставили тусклый свет рядом с кроватью.
Среди ночи кто-то завопил:
— Индеец, я вхожу в штопор! Смотри меня, смотри!
Я открыл глаза и прямо перед собой увидел светящиеся длинные желтые зубы. Это был тот самый тип с голодным взглядом.
— Индеец, я вхожу в штопор! Пожалуйста, смотри меня!
Санитары подхватили его сзади и поволокли из спальни, а он все смеялся и кричал: «Я вхожу в штопор, индеец!» Потом просто смеялся. Все время, пока его тащили по коридору, он повторял эти слова и смеялся, наконец в спальне стало тихо, и я услышал другого: «Что ж… я умываю руки от всех этих дел».
— Вождь, к тебе тут дружок приходил, — прошептал Макмерфи, повернулся и снова заснул.
А я больше не смог уснуть и все видел эти желтые зубы, голодное лицо, просившее: «Смотри меня! Смотри меня!» А потом, когда я все-таки уснул, оно просило без слов. Это лицо — желтая, изголодавшаяся нужда — надвигалось на меня из темноты, хотело чего-то… просило. Я удивлялся, как Макмерфи может спать в окружении сотни таких лиц или двух сотен, а может, и тысячи.
В буйном пациентов будили сиреной, не как у нас, где только включали свет. Звук этот напоминал гигантскую точилку для карандашей, затачивающую что-то ужасное. Когда мы его услышали, разом подскочили в своих кроватях и уже снова собрались было лечь, как вдруг динамик сообщил, что нас двоих вызывают на дежурный пост. Я поднялся с постели с негнущейся спиной и мог лишь чуть-чуть наклоняться. По тому, как скорчился Макмерфи, я понял, что и он стал за ночь таким же.
— Интересно, что они там приготовили для нас, Вождь? — спросил он. — Сапожок? Дыбу? Неплохо бы что-нибудь, не требующее усилий, а то я как разбитое корыто.
Я успокоил его, сказал, что это не потребует усилий, но больше ничего не говорил, потому что сам не был уверен. На дежурном посту медсестра, уже другая, спросила: «Мистер Макмерфи и мистер Бромден?» и каждому вручила по маленькому бумажному стаканчику.
Я заглянул в свой — там были знакомые красные капсулы.
Тонкий звон возник у меня в голове и никак не прекращается.
— Постойте, — говорит Макмерфи. — Это что, нокаутирующие таблетки?
Сестра кивает и поворачивает голову, проверить, есть ли кто сзади. Там двое со щипцами для льда, наклонились вперед, локтем чувствуют друг друга.
Макмерфи возвращает стаканчик.
— Нет, мэм. Не хочу завязывать глаза. Хотя от сигареты не откажусь.
Я тоже возвращаю свой стаканчик, тогда она говорит, что должна позвонить по телефону, но, прежде чем мы успеваем что-нибудь сказать, она выскальзывает в стеклянную дверь рядом и уже разговаривает по телефону.
— Извини, Вождь, что втянул тебя в это дело, — говорит Макмерфи.
Я его почти не слышу из-за шума и свиста телефонных проводов в стенах. Чувствую, как летит на меня лавина испуганных мыслей.
Мы сидим в дневной комнате, вокруг те же лица. В дверях появляется сама Большая Сестра, по бокам и на шаг сзади наши большие черные. Пытаюсь спрятаться в кресле, но поздно. Слишком много людей смотрят на меня, липкими глазами держат и не дают двигаться.
— Доброе утро, — говорит она. Та же знакомая улыбка.
Макмерфи отвечает «доброе утро», а я молчу, хотя она и мне громко говорит «доброе утро». Смотрю на черных: у одного пластырь на носу и рука на перевязи, серая кисть висит, как утонувший паук, другой ходит так, будто все ребра у него в гипсе. Оба с ухмылкой на губах. При их состоянии могли бы и не выходить на работу, но не хотят упустить такое. Я ухмыляюсь им в ответ, чтоб тоже знали.
Большая Сестра говорит Макмерфи мягким и терпеливым голосом, как безответственно он себя вел, по-детски, вспылил, как маленький мальчик, — неужели не стыдно? Он отвечает, что нет, и просит продолжать.
Она рассказывает, как вчера, на специальном собрании группы, пациенты нашего отделения согласились с мнением медперсонала, что ему будет полезна шоковая терапия — если он не признает своих ошибок. То есть ему лишь надо признать, что он был не прав, подтвердить, продемонстрировать готовность к контакту, тогда лечение отменят.
Кольцо из лиц ждет, наблюдает. Сестра повторяет, что все зависит только от него.
— Точно? — спрашивает он. — У вас с собой бумага, которую я могу подписать?
— Нет, но если вы считаете необхо…
— Раз уж вы затронули этот вопрос, может, стоит кое-что добавить, например, участие в заговоре свергнуть правительство, а еще мое мнение по поводу того, что жизнь в вашем отделении — самая приятная штука по эту сторону от Гавайев, ну, и всякую другую чушь.
— Мне кажется, что это…
— А потом, когда я все подпишу, вы принесете мне одеяло и пачку сигарет от Красного Креста. Ого! Китайским коммунистам следовало бы у вас поучиться.
— Рэндл, мы пытаемся помочь вам.
Но он уже встал и, почесывая живот, пошел мимо нее и попятившихся черных к карточным столам.
— О'кей, так-так, где тут покерный стол, ребята?
Сестра с минуту смотрит ему вслед, потом идет на дежурный пост звонить.
Двое цветных и белый санитар с курчавыми светлыми волосами сопровождают нас в Главный корпус. По дороге Макмерфи беседует с белым, будто мы на прогулке.
Трава под толстым слоем инея, и оба цветных выпускают клубы пара, как паровозы. Солнце, раздвинув облака, поджигает иней — земля искрится. Воробьи, нахохлившись от холода, ищут среди искр зерна. Мы идем напрямик по хрустящей траве, мимо сусликовых нор, где я видел собаку. Холодные искры. Иней глубоко в норах.
Чувствую его в своем желудке.
Приходим к той двери, за ней гудение, как в растревоженном улье. Перед нами двое, шатаются от красных капсул. Один зашелся как младенец:
— Это мой крест, Господи, благодарю тебя, только это у меня и осталось, Господи, благодарю тебя…
Второй в очереди тоже твердит свое:
— Взять мяч, взять мяч.
Это спасатель из бассейна. Он тихо плачет.
Я не буду плакать и кричать — со мной рядом Макмерфи.
Техник просит нас снять туфли. Макмерфи интересуется, как насчет брюк? Может, тоже разрежут? А головы обреют? Но техник отвечает: мол, много хочешь.
Металлическая дверь глядит своими глазами-заклепками.
Дверь открывается, всасывает первого. Спасатель даже не шелохнулся. Черный пульт в комнате посылает луч, похожий на неоновый дым, который захватывает его лоб со следами от клемм и втаскивает внутрь, как собаку на поводке. Луч трижды крутит его на месте, на лице ужас, он мычит: «Бей раз, бей два, бей три!» — и дверь закрывается.
