Дмитрий Вересов - Невский проспект
– Что вы думаете о Библии? – спросил он, за-глядывая ей в глаза.
– Ничего не думаем! Мы очень глупые! – ответила за подругу Саня и, взяв ее решительно под локоть, потащила дальше. – Пошли, опоздаем! Все вкусное съедят!
По дороге она выбросила листовку в первую попавшуюся урну.
– Фи! – рассматривала свою ладонь. – Перепачкалась!
Вытащила из сумочки платок и, послюнявив, стала стирать с пальцев типографскую краску.
– Религия – опиум для народа! – сказал серьезно Губкин, выслушав рассказ Саши, как они вдвоем долго бились с сектантами, пытавшимися распылить газ в метро. – А секты нужно запретить под страхом смертной казни!
Сима оглядывалась с тоской. Собралось не так уж много народу – вполне можно было и отказаться. Она была бы не одна такая.
– Что это у тебя за коврик на стене висит, азиатчина? – спрашивала Саша у хозяина квартиры. – Да еще с какими-то кисками!
– Да ладно, ладно… – говорил голосом киношного оболтуса из детской классики Павел, – у самих такие же, небось!
И было заметно, что ему это замечание из уст самой Саши весьма неприятно.
– Родаки дизайном помещений занимались! – объяснил он. – У меня времени нет!
– Да я уж поняла! – сказала Саша. – А этот изъеденный молью и временем гобелен не обрушится на наши головы?
– Непременно обрушится! – пообещал Губкин. – И ты тогда наконец замолчишь!
– И не надейтесь! – сказала Саша. – Что у нас в программе?
– Для дам ликер! – сказал Павел.
Саша скривилась.
– А что вам персонально желается, моя прекрасная леди?
Раевский, добровольно взяв на себя роль рыцаря при Саше, отрабатывал эту роль на все сто. При этом ни о каких серьезных притязаниях речи пока не шло.
– Сухого шабли! – сказала она.
– На виноградниках Шабли два пажа… – начал Скворцов и получил подушкой по голове.
– Никаких пошлостей! – потребовала Света.
– Думаю, коньяк вполне заменит шабли! А ты, Сима? – Павел повернулся к Иванцовой, задумчиво рассматривавшей книги за стеклом. Книжный шкаф был почему-то заперт – в этом она убедилась, когда попыталась его открыть. – Нет, я серьезно – какие напитки вы предпочитаете, госпожа Иванцова?
– Непендес, – сказала Сима, оборачиваясь к нему. – Знаешь, что такое непендес? Напиток забвения. Пьешь и все забываешь!
– Непендеса не было, – Павел развел руками. – Не завезли, понимаешь!
– Где ты это вообще брал? – поинтересовалась Саша, с критическим видом рассматривая бутылки.
– Да есть один магазинчик – проверенное место. Жидкостями для чистки раковин там не торгуют, так что не бойтесь, мадам, – мы стоим на страже вашего желудка!
– Мучаете себя, как при царском режиме, – вздохнул Губкин. – А вот мы люди простые, мы и бражке завсегда рады!
– Так мы, выходит, напрасно деньги потратили! – покачал головой Гарик. – У нас же есть потомственный самогонщик! Табуретку в студию!
– Чего ты? – спросила тихо Саня Серафиму. – Не рада, что пришли?
Сима не могла объяснить, как неинтересно ей будет сидеть с ними за столом, выслушивая обычные глупости. Саня бы наверняка не поняла. Сима со вздохом подумала о том, что человек вынужден пребывать в обществе себе подобных или уйти в пустыню. А главная беда в том, что на самом деле и такой альтернативы нет – нет никакой пустыни, куда можно было бы удалиться. Только разве что перешагнуть через порог, который отделяет живых от мертвых, а жизнь, какой бы ни была она странной и часто горькой, – от небытия, пустоты.
Уснуть, и умереть, и видеть сны…
Мысль о самоубийстве приходила к ней уже раньше. Тогда, сразу после того, как все случилось. Она чувствовала за собой вину, напрасно внутренний голос убеждал ее, что она ничего не могла сделать. Он выбрал Нину, выбрал свою судьбу. Судьбу… Но она не была фаталисткой. Не может быть все предопределено, у человека есть воля, иначе все теряет смысл. И тогда… Тогда она виновата, потому что не сумела удержать его, не сумела спасти. Она чувствовала себя маленькой и слабой.
– Серафима, за компанию! – скомандовала Светка, протягивая к ней рюмку, чтобы чокнуться. – Давай, не кобенься. Или ты нас не уважаешь?! Ты у нас такая, все бочком, бочком, отделяешься от коллектива…
– Успокойся! – попросила за Симу Саша Ратнер. – Сим, чокнемся?
Спустя пятнадцать минут компания распалась. Паша запустил какую-то новую стрелялку на своем компьютере, чтобы продемонстрировать его возможности.
– Графу, графу зацените! – Скворцов прилип к монитору. – На куски гада! Джойстика у тебя нету, что ли?!
– Да тебя уже сшибли, Скворец, поздняк чирикать!
– Потому что вы меня отвлекли!
Сима подошла к окну, за которым сгущались сумерки. Уж небо осенью дышало… Она загодя чувствовала приближение осени и тосковала, зная, что ей не будет покоя. «Словно перелетная птица», – подумала она. Иногда она видела во сне, будто летит над лесами, над полосами тумана, и нигде нет ни огней, ни звезд, только ветер свистит. Ветер или, может, – тот страшный самолет, который перечеркнул вместе с жизнями сотен американцев и Вовы Вертлиба ее собственную жизнь.
И страшно тоскливо, и отчего-то хорошо, словно знает она, что за туманом и тьмой ждет ее что-то очень важное. И может быть – Володя?!
Ей не нужны были ответы. Патриот Губкин объяснял ей пять минут назад, что подлые «америкосы» замучили бедных арабов своей помощью сионистам, так что с Торговым центром все честно. Серафима была готова плюнуть ему в глаза. Но сдержалась. Не ее стиль.
Саша Ратнер осведомилась, каким образом арабам сумела досадить Россия, помогавшая многим восточным странам. На это у Губкина был наготове ответ – то были другие арабы, их спонсировали американцы.
– Все очень просто! – сказал он.
– У простаков вообще все просто! – Саша покрутила пальцем у виска. – Сима, ты не слушай его, он же убогий. Тяжелое детство, деревянные игрушки…
На самом деле Иванцова уже забыла, что сказал убогий Губкин. Она знала, что правда лежит где-то за пределами бытия. И все, что может быть сказано здесь и сейчас, не имеет никакого значения.
– Иванцова, ты что, обиделась на меня?! – подошел он снова. – Эх ты, нюня! Ну прости! Дай я тебя чмокну! По-братски, в щеку! – во хмелю Губкин стал миролюбивее любого хиппи.
– Не надо меня чмокать! Это лишнее! – Серафима огляделась в поисках защитницы Саши. – Иди лучше поешь что-нибудь.
Однако, как это всегда бывает, в самый нужный момент Саши рядом не оказалось. Как и Паши.
– Паша гуляет с Сашей! – пояснил Губкин. – А я вот сейчас обижусь! Нельзя так с людями, Иванцова. Я от огорчения могу даже пойти на какой-нибудь безумный поступок! Хочешь, я выйду на улицу голым?!
– Ты простудишься, – сказала она, мысленно представляя себе эту картину.
– Нет, я тебя все-таки чмокну!
– Отстань, ради всего святого!
Он неожиданно ловко схватил ее за шею и, притянув к себе, прилип к губам со слюнявым мальчишеским поцелуем. Серафима взвизгнула и дала ему пощечину.
– Ты что, дура?! – изумился он. – Шуток не понимаешь!
Серафима огляделась. Остальные смотрели на нее, как на ненормальную. Может, ей это только казалось, но Сима, не задумываясь больше ни на секунду, выбежала из комнаты, понеслась вниз по лестнице, выбивая каблуками гулкую дробь.
– Иванцова, ты что?! – крикнул сверху Губкин. – Ну прости дурака! Я же правда пошутил, блин!
И голос Светы уже совсем глухо подтвердил ему, что он совершенно прав – дурак и есть.
Сима быстро шагала прочь из двора, под освещенную арку, где еще раз вытерла губы, словно на них могло что-то остаться после этого поцелуя. Рассмеялась нервно, и звук отскочил от выщербленных сводов, украшенных какими-то символами, – наверное, специально лестницу приносили, чтобы написать. Она и сама не могла сказать, что с ней происходит. Постояла немного, потом ускорила шаг, опасаясь, что ее примут за «ночную бабочку».
Она была уже в двух кварталах от дома Раевского, когда во двор выбежала, на ходу закалывая непослушные волосы, Саша Ратнер.
– Сима! – крик разнесся эхом, но ответа не было.
Она шла, сторонясь темных арок. Как говорила мама – лучше ходить дворами, потому что на пустынной улице тебя легко заметить издалека. Ей этот совет казался странным – да, конечно, легче, но ведь и ты заметишь постороннего издалека. Впрочем, сейчас ей было все равно.
Почему она не может спокойно пройти по своему городу?! Наверное, это было наивно, но правда часто бывает наивной. Ничто не звучит так солидно и внушительно, как ложь. И сейчас она хотела быть правдивой хотя бы по отношению к себе самой. Не нужны ей никакие вечеринки, никто ей не нужен, и даже город с его огнями и спешащими по домам прохожими был совершенно чужим.
На ходу она говорила с Володей. Она сказала ему, что ей грустно, что она хочет быть рядом с ним, где бы он ни был. И казалось, что он совсем рядом, за плечом – там, где должен стоять ангел.
