Родриго Кортес - Кукольник
Мэр еще раз внимательно просмотрел полицейские сводки, равнодушно швырнул их в угол и подошел к окну. На центральной площади, прямо у памятника его предшественнику, первому мэру города Джеффри Джонсону, четверо нетрезвых мужчин бурно выясняли отношения.
«Если еще помедлить, полыхнет… — внезапно осознал мэр. — А на выборах вообще черт знает что начнется…»
И тогда решение пришло само собой. Да, обычно смотр назначали один раз в год, уже после сбора урожая, когда ниггеры только и делают, что ловят и жарят опоссумов и пьют самодельный ром, сделанный из украденного у господ тростника и настоянный в зарытых в землю тыквах. Но сейчас был особый случай, и если не позволить людям сбросить напряжение… в общем, пора.
Мэр поднял тяжелый бронзовый колокольчик и несколько раз брякнул.
— Да, сэр! — мгновенно вырос в дверях секретарь.
— Начальника полиции ко мне, — властно распорядился мэр.
Паровая машина, тонкие стальные тросы, массивные шестеренки передач для механической смены декораций и вращения сцены и многое-многое другое, жизненно необходимое каждому современному театру, пришли из Нью-Йорка в один день.
Шестнадцать огромных тяжелых ящиков были доставлены в Новый Орлеан из Нью-Йорка на пароходе, перевезены на пароме через Миссисипи и в четыре часа утра уже стояли на берегу, загораживая проезд снующим через реку лошадям и экипажам.
Отчаянно ругались извозчики, загораживающие проход огромные ящики огибали потоки пассажиров, а Джонатан ходил вокруг, любовно оглаживая шероховатые сосновые доски и поглядывая на прибывших тем же пароходом, а теперь сидящих неподалеку механиков.
— Эй, — подозвал он старшего. — Как долго устанавливать будете?
— Недели три, мистер, — даже не поднявшись и не бросив сигары, лениво отозвался тот.
«Хамье…» — недовольно покачал головой Джонатан. Эти северные манеры определенно зарождались где-нибудь в трущобах.
— А быстрее можно?
— Так в контракте записано, — торопливо затушил сигару механик. — Все, что сверх контракта, надо оговаривать отдельно.
«Оговорим, — улыбнулся Джонатан. — Обязательно оговорим, особенно с тобой».
— Тогда я распоряжусь о погрузке, — кивнул он и повернулся в поисках черных грузчиков, принадлежащих владельцу парома. Но никого не увидел.
— Джимми! — теряя терпение, остановил Джонатан пробегавшего мимо матроса. — Где грузчики?
— Все, сэр Джонатан! — замахал тот руками перед собой. — Сегодня никого уже не будет!
— Как? Почему?
— А вы что, сами не видите? — весело ощерился матрос. — Мэр внеочередной смотр объявил! Все ниггеры возле барака!
Джонатан недоверчиво нахмурился. По традиции, смотр ниггеров проводили глубокой осенью, когда весь урожай собран, а не сейчас, посреди лета! Он кинул взгляд в сторону стоящих на берегу бараков и замер: там явно что-то происходило.
— Но мне же нужно как-то погрузить все это, — пробормотал он и, все ускоряя ход, помчался вперед. Быстро, в течение нескольких минут, достиг бараков, оттолкнул загородившего вход нетрезвого бродягу…
Джимми был прав, и это был самый настоящий смотр. Ниггеры стояли каждый возле своего места у дощатых нар, а ходившие вдоль рядов раскрасневшиеся, возбужденные разновозрастные горожане ворошили грязное тряпье в поисках каких-нибудь улик.
— Есть! — заорали так, что Джонатан вздрогнул. — Нашел!
Скрючившийся над тряпьем пожилой мужчина поднял руку высоко вверх, демонстрируя две новенькие сигары.
— Мне хозяин подарил… — на ходу принялся врать черный грузчик.
— Ага! Рассказывай сказки! — счастливо улыбнулся удачливый сыщик и повернулся к остальным: — Слышали?
— Тащи его сюда! — весело заорали сбоку. — Сейчас мы выясним, кто кому что подарил!
Барак пришел в движение. Ниггера, явно укравшего эти сигары у кого-то из белых, сбили на пол, ухватили за ноги и волоком потащили к выходу — пороть.
— Смотри-ка, что я у этого нашел! Нож! — раздался еще один возмущенный вопль. — Вот сука черная!
— Это не мой! — отчаянно заверещал ниггер. — Мне его кто-то подсунул! Я правду говорю! Не мой это…
Но и этого никто не слушал. Горожане дружно кинулись на преступника, сбили с ног, не дожидаясь констебля, начали топтать, и Джонатан махнул рукой и вышел вон. Теперь он совершенно точно знал, что сегодня на пристани работы не будет. Он вернулся к переправе, никак не реагируя на вопросительные взгляды механиков, присел на один из ящиков, и тут до него дошел весь ужас ситуации.
— Господи! — схватился он за голову. — Что же теперь делать?!
То, что все его куклы, запрятанные в четырнадцати тайниках, рассредоточенных по всему округу, теперь в большой опасности, было слишком очевидно.
По традиции, смотры назначались один раз в год, решением муниципалитета. В этот день сотни и сотни мужчин вооружались мушкетами, тесаками, дубинками и плетьми и рано утром, что-то около четырех, выходили на центральную площадь.
Далее мужчины разбивались на группы по шестнадцать-двадцать человек и под руководством назначенных полицией в качестве представителей закона сержантов и офицеров отбывали в разные районы города, а затем прочесывали все окрестности, каждое поместье и каждую черную деревню в радиусе двадцати миль.
Цели были максимально просты и очевидны: поиски улик, изобличающих возможную подготовку мятежа, изъятие и уничтожение ножей, тростей и собак, а также всего, чем раб не имел права обладать в принципе.
Для города это было равносильно войне и карнавалу одновременно. Команды быстро начинали рассыпаться и перемешиваться, полиция за всем уследить не успевала, а к девяти утра многие из добровольцев были уже совершенно пьяны от реквизированного тростникового рома и крови — виновных наказывали на месте, а совсем уж обнаглевших ниггеров тут же прогоняли сквозь строй.
Понятно, что богатых горожан и крупных землевладельцев подобные меры не радовали — они и сами неплохо с рабами управлялись. Но противодействовать никто не смел, и богачи ограничивались тем, что заранее предупреждали домашних рабов о грядущем смотре и посылали своих представителей в досматриваемые комнаты и бараки.
Впрочем, помогало это лишь отчасти. Даже в самых богатых домах после каждого смотра стены еще долго отмывали от потеков крови, а общие потери достигали двух, а то и трех десятков черных убитыми и нескольких сотен ранеными.
И все-таки польза была. И немалая. Как правило, еще долго после смотра ниггеры передвигались по городу исключительно поодиночке, низко опустив головы и не смея смотреть белым в глаза, а городская беднота еще долго чувствовала, что они — настоящие белые люди.
Но для Джонатана это могло обернуться катастрофой. Он знал, как тщательно осматриваются в этот день все места, где может быть укрыт хотя бы один ниггер. Даже мертвый.
— Так, — повернулся он к механикам. — Сегодня работы не будет. Назначьте дежурных охранять привезенное имущество, а вот этот, этот и вон те два ящика, — ткнул он пальцем в самые большие, — разгрузить и поставить на повозки.
Механики принялись возмущаться, говорить, что в контракте ничего такого не записано, но Джонатан знал, что делает.
Пока он не подписал бумагу о приемке груза, они будут делать все, что он скажет.
— Все, я сказал! — рявкнул Джонатан. — Вы не на Севере! Вперед!
Джонатан выехал на двух повозках. На первой — Платон, на второй, как ни прискорбно, он сам. И в первую очередь он решил очистить те из тайников, что были ближе остальных к городу. Но трудности начались сразу же. Едва завидев на козлах черного, добровольцы останавливали повозки и стаскивали Платона вниз.
— Куда прешь, сука черномазая?!
— О-о… смотри-ка, сам попался!
— А ну, выворачивай карманы!
— У меня нет карманов, сэр, — разводил руки в стороны негр.
— Ах ты, козел старый! Он еще и врет!
Как правило, примерно на этом этапе Джонатан успевал добежать и вырвать Платона из рук нетрезвых добровольцев, но это все повторялось и повторялось, и, пока они вырвались за пределы полыхающего страстями города, старику раз двадцать съездили по роже, порвали куртку, а один раз даже попытались забраться и посмотреть, что там в ящиках.
Джонатан пресек эту, пусть пока и безопасную, попытку на корню, но вздохнул полной грудью, лишь когда они выбрались в поля. Сюда добровольцы должны были добраться не скоро, разве что к обеду. Его все еще душил гнев, но он понимал, что обижаться на людей бессмысленно. Чернь, она и есть чернь — что в Древнем Риме, что здесь.
Весть о назначенном мэром смотре настигла Фергюсона, когда он подъезжал к пристани, чтобы ненадолго съездить в Новый Орлеан.
— Это точно? — нахмурившись, переспросил он дежурящего у переправы констебля.
