Вадим Смоленский - Записки гайдзина
– Влюбился?
– Даже не знаю... Как они, такие скебешные, могут влюбляться? Тут другое слово нужно.
– Зациклился? Заклинился? Запал? Подсел? Подвис?
– Да, вот что-то такое... Ну сам посуди: приходит чуть ли не каждый день, с девяти до трех ночи, и на все это время делает мне заказ. Считай: четыре сэнки плюс две, и все это на шесть часов – получается тридцать шесть тыщ за вечер. Умножь на тридцать дней – миллион! Откуда деньги?
– Может, он якудза?
– Кто, этот очкарик? Он инженер какой-то. Что-то там чертит, я не вникала...
– В серьезной компании могут хорошо платить.
– Да, он говорил, что сделал изобретение и его наградили. Ну и потратил бы с умом! Так нет же, будет каждый вечер на голые титьки пялиться и канючить: «Ай вонт ю!»... «Плиз би май вайф!»... Придурок...
– Значит, жалко?
– Ну да! Ты не поверишь: я его один раз даже поцеловала!
– Не может быть.
– Я тебе говорю! Просто подумала: ну совсем же измучился парень, надо хоть чем-нибудь порадовать. Выпила побольше водки, собралась с духом... Блин, чуть не стошнило. Они вообще целоваться не умеют!
– Кто?
– Японцы!
– Ну, может не все? Может, другие-то умеют?
– Да прям! Девчонки про своих кексов то же самое рассказывают. Они все какие-то богом ушибленные. Мне его жалко, а что я могу? Первый раз сказала: мол, я тебя еще плохо знаю, мы мало встречались, вот встретимся сто раз, тогда сможем стать ближе. Я им это всем говорю – я ж не знала, что он считать начнет. Приходит потом, довольный, рот до ушей – вот, говорит, сегодня ровно сто раз. Что делать? Говорю: это, мол, были слишком короткие встречи, ты должен в общей совокупности пробыть со мной пятьсот часов. Типа в шутку сказала, чтоб отвязался, – а он понял буквально и теперь стаж насиживает.
– Когда насидит пятьсот часов, расскажи ему про пуд соли.
– Нельзя. Отравится. Почки угробит.
– Тогда скажи открытым текстом: «Чувак, извини, ты не в моем вкусе».
– Уже язык не повернется. Он столько денег на меня потратил... Ладно, контракта осталось два месяца, как-нибудь дотяну... Слушай, вот теперь я точно проголодалась. Отвези-ка меня к Макдональдсу.
Мы вышли из кофейни, добрели до машины, остановились у самого рва.
– Видишь листья на воде? – спросил я. – Круглые, большие. Это лотосы. Они тоже скоро зацветут.
– Откуда ты все знаешь? – удивилась Люся. – Ирисы, лотосы...
– Все люди разные, – сказал я. – Кто любит смотреть на голые титьки, а кто на цветы.
– Да уж, – вздохнула Люся и взяла меня за руку. – На нашей работе умом тронешься. Забудешь, что есть на свете нормальные мужики. И когда появляется нормальный, вменяемый, совсем не скебешный – то уже и счастью своему не веришь.
Тут она с какой-то тревогой вгляделась в меня и спросила:
– А тебя правда это дело вообще не интересует?
Я думал долго. Секунды четыре. Потом со всей решительностью ответил:
– Правда.
– Ой, какой ты классный! – выдохнула Люся и сильнее прижалась ко мне. – А ты знаешь, мне уже все девчонки завидуют. Даже Каролина...
Когда мимо проплывало длинное здание краеведческого музея, Люся сладко потянулась и мечтательно произнесла:
– Нет, ну как я все-таки хочу на шест! Ой, мамочки мои дорогие, как я хочу на шест!..
* * *Макдональдс встретил нас бесчисленными плакатами и флажками с художественными изображениями гамбургеров. Мы вышли из машины.
– Слюнки текут, – сказала Люся. – Неужели не хочешь?
– Нет, благодарю. Банку чая возьму и поеду поработаю.
– Ну, ладно. Спасибо за кофе. Как-нибудь еще позвоню.
– Звони.
– Ты такой классный... Я должна тебя поцеловать.
– Целуй.
Она коснулась губами моей скулы. В то же мгновение от угла Макдональдса отделилась рыхлая фигура и сделала робкий шаг в нашу сторону.
– Ч-чёрт! – сказала Люся. – Его тут не хватало.
Жених стоял перед нами во всей своей красе. Белые штаны, красный свитер, толстые черепаховые очки. Волосы ежиком. Отвислые щеки. Пухлые губы.
– На два слова, – сказал он мне.
Мы отошли в сторону, и он заговорил:
– Представляться не буду, формально мы знакомы. Я давал тебе свою визитную карточку – скорее всего, ты ее выкинул, не читая, – но это неважно. Мы знакомы, и между нами женщина. Я пытаюсь ее завоевать уже который месяц. Потратил на нее больше миллиона иен. Облек в пурпур и бархат. Выполняю малейший каприз. Всячески подчеркиваю серьезность намерений. Кое-чего уже добился – она подарила мне поцелуй, для такой женщины это немало. Теперь поставлено условие, пятьсот часов без посяганий, – я принял это условие, сейчас мне остается триста сорок часов, и нет такого условия, которого бы я не принял и не выполнил. Потому что это моя мечта, ты понимаешь – мечта! Жениться на белой красавице – это оправдало бы всё. Это главное и единственное, что я им не отдам, это последний плацдарм моего «я». Тридцать лет я делал то, что мне велели. Я послушно ходил в садик, ходил в школу, ходил к репетитору, ходил в университет, теперь хожу на работу, хожу на собрания, хожу на спортивные праздники, уважаю старших, горжусь фирмой, пью с начальством, повышаю квалификацию, делаю выплаты в пенсионный фонд; мне говорят, что я должен наконец жениться – А Я НЕ ХОЧУ !!! То есть нет, хочу, конечно, – но не так, как хотят они. У меня свои представления об идеале. Моя избранница должна быть большегрудой, длинноногой и белокожей. Не потому, что я хочу всех заткнуть за пояс, вовсе нет. Просто не осталось другого выхода – больше нечем вознаградить себя за столько лет пришибленности. Жертвующий должен быть увенчан, и во имя этого венка я готов пойти на новые жертвы и на новое рабство. Ради моей царицы я проползу на пузе до северных территорий и обратно, останусь гол и нищ, низведу себя до полного идиота, но не отступлю. Возможно, это и не самая эффективная схема, но капля точит камень: сегодня я младший инженер, а завтра старший, это так же неизбежно, как выход на пенсию, такова общественная логика, отчего бы ей и в любви такой не быть? Сто встреч, триста заказов, пятьсот часов; пуд соли, цистерна виски, тысяча голых титек – а там, глядишь, плод и созрел, должна же быть награда за терпение? Да и как жить, если в это не верить? Я и верил бы – но тут появляешься ты. Возникаешь, как землетрясение, чёрт знает откуда. Собираешь вокруг себя кучу девок, надираешься до синих соплей, не можешь попасть в писсуар, будишь оперными ариями полгорода – и после этого моя царица начинает дарить свои поцелуи тебе! С какой стати? За какие заслуги? Ты даже не сделал ей именного заказа! Конечно – я не знаю ее языка, не рассказываю смешных историй, не играю на губной гармошке, не имею вот этого дурацкого иронического прищура, с которым ты сейчас на меня глядишь. У меня только деньги и терпение, больше ничего, – но это большое терпение и большие деньги. Рано или поздно я достиг бы своего, если б ты перед ней не замаячил. Зачем тебе эта женщина, почему именно она? Ты ведь не выбрал Барби – понятное дело, ее кадрит якудза! Не выбрал Анжелику – ее кадрит заместитель мэра! Ты специально выбрал Риту, чтобы вытереть ноги об меня. Что ж, это несложно. Давай, троянский герой, давай, хитроумный странник, доставай стрелы, натягивай лук, мочи меня жалкого, гноби меня ущербного, докажи мне окончательно, что я ничтожество, что я тупая шестеренка, что я не имею права на мечту; давай смелее – заряжай и пли!
Конечно, конечно...
Ничего этого он мне не сказал.
Не надо упрекать меня в завирательстве. Действительно, едва ли он был способен на такую долгую и страстную тираду. Вся эта тирада пронеслась у меня в голове за те секунды, что он ежился перед нами, как выловленная черепашка, неуклюже поводя плечами и силясь что-то произнести. Люся прошла мимо него в двери Макдональдса с гордо выпрямленной спиной, даже не взглянув. Он неловко потоптался, бросил на меня вопросительный взгляд, тут же отвел его в землю, вздохнул – и обреченно последовал за ней. Но до того, как двери за его спиной закрылись, я успел шепнуть ему в ответ:
– Мой бедный скебешный губошлеп! Печальный рыцарь голых титек! Несчастное дитя экономического чуда! Упасите меня боги: я не собирался ни целиться в тебя, ни тем более стрелять. Я гость на твоем острове, а не царь; наша милая Пенелопа тоже далеко не царица; а десять лет под стенами Трои провел скорее ты, чем я. Там, откуда я, вообще давно непопулярны героические осады – может, кстати, оттого так и расплодилась порода циников с дурацким прищуром. Здесь же вы штурмуете крепость за крепостью уже шестой десяток лет, если не четырнадцатый. Понятное дело, вам нужно достойно утереть нос белому варвару, который раньше вас придумал всё самое лучшее и главное: паровой котел, электричество, спутник, железобетон, додекафонию и либерализм. Не говоря уж о кинематографе, о пресловутой фабрике грез, о расхожем голливудском типаже, длинноногом и белокуром, – таком желанном трофее для солдата в сыром окопе. Понимаю тебя, служивый, но хочу сказать вот что: из окопа видно далеко не всё. Прицельная оптика сужает перспективу. Я не хожу под ружьем и мог бы рассказать тебе много интересного – но ты лучше спроси у своих. Ты видел нового зазывалу в клубе «Винус»? Он оболтус, лузер, перекати-поле, дезертир – но он знает кое-что такое, чего не знаешь ты. Поговори с ним о последнем альбоме Рона Джейсона, о мэйнстриме и авангарде, о гитарных примочках и о зигзагах судьбы. Он скажет тебе, что из окопа пора вылезать. Да и сам посуди: белые девки, похожие на голливудских звезд, сплошным косяком прут в ваши края на сомнительные заработки – это ли не знак того, что варварский нос утерт? Спасибо тебе за взятые крепости. Спасибо за автомобили и полупроводники, за качество и надежность, за стабильность и безопасность. Спасибо за государственные субсидии, на которые я тут самовыражаюсь и оттягиваюсь. Спасибо – и хватит. Уже можно отложить в сторону микрофон для караоке, задрать голову в звездное небо – и спеть что-нибудь своим голосом и от души. Если это у тебя получится, то все блондинки всех голливудов станут твоими. Твоими до такой степени, что вовсе перестанут тебя интересовать. Если и не в этой жизни, то в следующей точно. Я буду очень переживать за тебя. Дерзай – и да помогут тебе японские боги.
