Виль Липатов - Игорь Саввович
– Ты спросила, к чему я клоню? – желчно повторил он. – Я никуда не клоню! Вот уже несколько дней, и ты это видишь, я собираю сведения о некоем Игоре Саввовиче Гольцове. Кто такой? Где работает? Как работает? Какой он? Добрый, злой, безвольный, сильный? Черт возьми, я бы никогда не догадался заняться этим делом, если бы следователь Селезнев не поставил вопрос ребром: «Кто есть кто?» – Он неожиданно тихонечко засмеялся. – Вот я и кричу на жену. Если и ты закричишь, произойдет первая ссора… Молчишь? Почему?
Светлана молчала оттого, что курила. Пока Игорь Саввович произносил длинную злую тираду, успела достать сигарету, прикурить, и он – некурящий докторский сын – чувствовал душный запах дорогого табака. Это был первый случай в их жизни, когда Светлана закурила в спальне.
– Игорь, утром ты идешь к следователю, – сказала она. – Поговори со мной откровенно… Скажи правду! Это лучше, чем жуткая неизвестность… – Она поперхнулась от волнения табачным дымом. – Почему моя мама и полковник Сиротин с таким страхом ожидают возвращения из командировки папы? Мама плачет, но ничего не говорит, а мой крестный – старик Кульманаков сказал: «Что же ты с отцом произвела, дура глупая!» – Светлана помолчала. – А сегодня утром к нам домой позвонил председатель Кировского райисполкома – фамилию не помню – и убитым голосом попросил зайти к нему завтра утром… Погоди, не перебивай меня! – умоляюще попросила Светлана, хотя Игорь Саввович и не думал останавливать жену. – Около часу дня в институт ворвалась актриса Голубкина, затолкав меня в самый укромный угол, сказала: «Можете спасти отца, если будете говорить, что заявление на гараж отнес в райисполком ваш муж». Потом она умоляла меня не говорить никому о тех пятистах рублях, которые она получила от меня как аванс… Что все это значит?
Светлана села на постели, обхватила руками коленки; сигаретный дым, расцвеченный всеми оттенками вывески «Химчистка», окутывал ее голову. Это было неожиданно красиво, походило на радугу.
– Я догадываюсь, что все пути ведут к моей машине и гаражу, но… Игорь, я боюсь думать дальше. Что мы купили? Ворованную вещь? Произвели незаконную покупку, и нам позволили это сделать? Боже, я не разговариваю, я лепечу… Объясни, какое преступление мы совершили?
Когда Светлана умолкла, Игорь Саввович переживал ровное, спокойное, мирное настроение. Голос Светланы, надрывные вопросы, мучительно напряженная поза, дрожащие пальцы вызывали жалость и мысли о том, какая она маленькая, хрупкая, терпеливая, добрая и преданная. От матери и отца, как Игорь Саввович от своих родителей, Светлана унаследовала старинное представление о браке, семье, муже и жене. В доме Карцевых и Гольцовых на словах по-разному, а по смыслу одинаково относились к семье, как к святыне. Однажды, например, выяснилось, что мать Светланы и мать Игоря Саввовича, говоря о семье, применяли одно и то же военное слово – тыл, который должен быть прочным, крепким, верным, если человек хотел спокойно жить и работать. Игорь Саввович и Светлана в силу воспитания были семьей, инстинктивно тянулись друг к другу, считали естественным говорить «мы», «нам», «наша», но Светлана только что произнесла «моей машиной», хотя употребляла «мы», когда шла речь о покупке гаража. И она имела право на это местоимение, так как покупала гараж она, Светлана Карцева, а муж, Игорь Гольцов, дал согласие на покупку и даже уплатил деньги. Итак, «мы», когда речь идет о покупке гаража, и «мой», коли говорится об уже приобретенном. Это надо было прочно намотать на ус человеку, отправляющемуся через шесть-семь часов на допрос к следователю Селезневу.
– Меня не надо просить быть откровенным, – сказал Игорь Саввович. – Мне просто-напросто нельзя идти к Селезневу, не поговорив с тобой… Ты кури, кури. Разговор будет длинным, как в моей комнатке. Помнишь?
Речь шла о холостяцкой квартире Игоря Саввовича в Ромске, куда Светлана сначала прибегала в темноте, а убегала, пока еще не рассвело. Почти пять лет прошло с тех пор, но воспоминания были нежны и радостны.
– Перебраться к тебе? – быстро спросила Светлана. – Или нет – потом, потом… Говори!
Игорь Саввович включил лампу для чтения, взял с тумбочки зеленую толстую книгу, развернул, полистал, быстро нашел необходимое.
– Она называется «И все-таки орешник зеленеет», – сказал он. – Это поздний Сименон, мудрый пожилой человек… Вот послушай, что он пишет, хотя кусок длинный… «Каждая супружеская пара – что бы там ни говорили – объединяет не только две индивидуальности, но и две семьи, два клана. Дух новой семьи, ее атмосфера, ее уклад жизни всегда компромисс между двумя укладами жизни, и один из них неизбежно одерживает верх. Это битва, в которой всегда есть победитель и побежденный; естественно, что у побежденного остается чувство если не вражды, то досады»… Все! – Он захлопнул книгу, небрежно бросил на тумбочку. – Цэ трэба разжуваты, вот что я вам скажу, гражданочка… А что ты думаешь по сему поводу?
Жена по-прежнему курила, смотрела прямо перед собой, рубашка свалилась, обнажив маленькое, круглое и блестящее плечо – на нем лежал фиолетовый блик.
– По логике, Сименон наш случай не включает в игру, – раздумчиво произнесла Светлана. – Теперь я, кажется, понимаю, отчего ты начал вспоминать, ссорились ли мы когда-нибудь… – Она быстро обернулась к нему, посмотрела, отвернулась. – Я не испытываю к тебе ни вражды, ни досады. А ты?
Светлана взяла из длинной цитаты главное, однако вместе с этим как бы сфокусировала сложность на важном, но – увы! – не единственном, и сложность исчезла, и приходилось сызнова брать быка за рога. Игорь Саввович подумал еще немного, затем сказал:
– Я тоже не испытываю ни вражды, ни досады… А вот ты обратила внимание на «два клана»? – Он слова произносил осторожно, словно впотьмах пробирался по незнакомой комнате. – Мы с тобой выросли все-таки в непохожей обстановке. Грубо говоря, ты деревенская, я городской, но мы ни разу не почувствовали, что кланы – разные… Мы с тобой из одного профсоюза, как любил говорить мой институтский приятель… Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Понимаю.
Игорь Саввович тоже сел. Со стороны они, наверное, выглядели странно: сидят два человека на кроватях, глядят прямо перед собой, сосредоточенные, каждый на свой лад взволнованный, отчужденный, потому что разговаривают не от естественного желания общаться, а вынуждены обстоятельствами. Оба чувствовали, что теперь, когда речь повелась о кланах, победителях и побежденных, придется зайти далеко, так далеко, что для объяснений может не хватить короткой летней ночи.
– Скажи, Светлана, тебе на самом деле нравится твоя работа? – спросил Игорь Саввович. – Смешно, конечно, что я спрашиваю об этом на пятом году нашего супружества, но скажи: ты увлечена? Я видел тебя за кафедрой – ты мне показалась настоящей. А так ли это в действительности?
Последнюю фразу Игорь Саввович добавил потому, что по себе знал, как могут быть похожи люди, один из которых истинно увлечен работой, а другой только играет энтузиаста. Например, сам Игорь Саввович на многих людей, в том числе достаточно опытных, производил впечатление увлеченного человека. Постоянные телефонные звонки, папка с документами на столе, думающие нахмуренные брови…
– Я люблю свою работу, – ответила Светлана. – Это сейчас единственное, в чем я абсолютно уверена… Игорь, я знаю, почему ты спрашиваешь об этом.
– Почему?
– Тебе хочется понять, отчего ты ненавидишь свою работу?
«Вот это формулировочка!» – ошеломленно подумал Игорь Саввович. Ненавидишь! Больше года он возглавлял отдел новой техники, пятый год – заместитель главного инженера, и когда же Светлана впервые поняла, что он каждый день идет на работу, как на лобное место? Игорь Саввович Гольцов даже сейчас, когда жизнь его ударила лбом о стенку и заставила с лихорадочной поспешностью разбираться в самом себе, трусливо прятался от мысли, что совершена изначальная непоправимая ошибка. А что может быть страшнее, чем узнать в тридцать лет, что занимаешься не своим делом, ненавидишь то, что занимает в твоей жизни треть суток по времени и властно даже над снами.
– Светлана, послушай, Светлана, – проговорил Игорь Саввович. – Когда ты узнала, что я ненавижу трест и все связанное с ним? И почему молчала?
Дым сигареты от движения воздуха изогнулся, опустившись, окрасился в зеленое, похожее на растрепанную колеблющуюся водоросль.
– Давно, – сказала Светлана. – Но я молчала. Почему? – Она жадно затянулась сигаретой. – Думала, что образуется. Не знала, что предложить взамен. Боялась, наконец… В последнее же время…
– Ну! Продолжай, пожалуйста.
– Последние год или полтора я жила в постоянном страхе за тебя, хотя и сейчас не понимаю, чего боялась… Несчастья? – Игорь Саввович почувствовал, что жена горько усмехнулась. – Несчастье пришло, но это бирюльки перед тем, что с тобой происходило и происходит. Я видела, как тебе плохо, а помочь не могла… Казалось, что ты… Нужное слово трудно подыскать… Мне казалось, что ты погружаешься в сон, теряешь личность, словно у тебя нет имени и фамилии. Ходишь во сне, говоришь во сне, думаешь во сне, ни живой ни мертвый. – Сигарета кончилась, слышалось, как Светлана тушит ее в пепельнице. – Я знаю, ты был у врача. Но тебе неизвестно, что профессор пригласил меня, как только ты ушел от него. У психиатров это принято – разговаривать с близкими родственниками. Профессор со мной беседовал два часа…
