Эльмира Нетесова - Запоздалая оттепель, Кэрны
Сергеевна старалась говорить тихо. Но все старики внимательно слушали каждое слово.
— Юра, мне недолго осталось. Сжалься! Дай вернуться домой! Я хоть со стенами прощусь. Тебя благословлю. Тяжко одной помирать. Что? И дома может так случиться? Конечно. Но дома! У себя как человек помру. Тут я вовсе никому не нужной себя чувствую. Покуда на ногах — не бойся. Нет, рак не заразный. Я буду на лоджии спасать, посуду заведу отдельную. И полотенца… Нет, не буду мыться в ванне. В тазике смогу… Свои тряпки отделю в комоде, — уговаривала внука. — Я не кричу по ночам. И от боли. Врача мне не вызывают. Уколов не делают. Обхожусь. И тебя не потревожу. Не разбужу. Возьми меня! — слушала всхлипывая.
Кузьма еле сдерживал подступившую злость.
— Сколько? Дня три подождать? Тогда что-то придумаешь? Хорошо. Потерплю. А ты никуда не уедешь? Не собираешься из дома? Вот и славно! Ну, тогда до встречи, внучек! Жду! — положила трубку.
— Сергеевна! Не рвись к нему! Пусть мы тебе чужие, но не боимся заразиться. Не откажем в помощи и уходе, когда это понадобится. Не оттолкнем от себя. Не потребуем отдельного белья и посуды, отдельной комнаты. Ты с нами. Не просись туда, где тебя не ждут и не хотят. И твой дом не станет греть, коль прижился в нем холодный человек. Видать, на войне он потерял тепло. Его не воротишь и не выпросишь. Ты в том не одинока. У нас не легче твоего. Хоть и не больны. Старые — никому не нужны. Мы еще живы, но нас уже схоронили. Простились загодя. А мы как всем назло. Коль так, не сетуй. Живи с нами. И не береди себя, — подсел к Сергеевне старик, бывший полковник. Он всю войну прошел. От Сталинграда до Берлина. Все пережил. Заплакал впервые в жизни, когда единственный сын, сдав его в стардом, уехал со двора, сказав, что с месяц не сможет навещать отца, уезжает с семьей отдыхать на Ривьеру…
Ничего не сказал, ни о чем не просил старик. Все понял. Лишь себя обругал. За прошлое, в котором слишком жалел и любил. Вслепую, безотчетно, как на войне. Потому проиграл, что не увидел. Не предполагал и не обеспечил свой тыл заранее.
— Вся беда, что жил нараспашку. Так привык. Вот и получил по заслугам…
Сын полковника никогда не навещал отца. И тот не ждал, не звал и не просил.
— Спасибо тебе, Михаил! — повернулась к нему Сергеевна. Уткнувшись в плечо ему, горько заплакала.
— Успокойся! Не реви! Не стоит твой говнюк и одной слезы! Такую родню лучше не иметь. Пошли-ка вот к нашим. Там Глафире подруга пластинку принесла. С нашими песнями. Давай послушаем нашу молодость. С ней, глядишь, старость отступит. Да и что она есть? Седины и морщины? Ну и хрен с ними. Все остальное осталось прежним. Пошли! — обнял за плечи. И, услышав доносившуюся мелодию вальса «На сопках Маньчжурии», поклонился Сергеевне и прямо в коридоре, бережно поддерживая бабку, повел по кругу.
— Молодец! Не разучился Мишка! Так держать, артиллерия! — подбадривали полковника старики, выглянувшие в коридор.
— Эй, пехота! Что-нибудь повеселее заведи! — отозвался полковник, когда вальс закончился. И, не дожидаясь, подвел Сергеевну к столу, заставил играть в лото. Отвлек анекдотами. Рассмешил. Запел вместе со всеми, вовлек старух. Рассказал о смешных случаях на войне. Когда все забыли о горестях и с хохотом разошлись спать, Михаил вышел во двор покурить. Дрожала в его руках папироса.
— Устал балагурить? — подошел к нему Кузьма. Полковник оглянулся.
— Эх, Кузя, нельзя мне в отставку! Видишь, как закручивает жизнь? Я на войне перед атакой ребят своих вот так же успокаивал. Не давал грустить никому. Может, потому в моем полку погибло меньше, чем в других. Жить хотели все. Одно обидно: война обошла смертью, а дома хуже, чем на передовой… Из моих теперь лишь пятеро остались. А было две тысячи… Что покосило? Ведь победили врага! Кто ж убил моих ребят? То-то и оно! Есть пули опаснее тех. И горе страшнее военного. Солдат ко всему привычен. Кроме одного… Предательства в своей семье. Этого никто не пережил. А оно никого не минуло. И меня не обошло. Не захотела невестка жить со мной под одной крышей, и сын предложил разбежаться. Мол, тесна стала землянка, да и командира пришло время сменить, пиши рапорт…
— В стардом. По собственному желанию, — отмахнулся человек и продолжил: — Ну и ладно! Я в отставку, но не в тираж вышел. Живу! Вот только иногда почему-то становится обидно. А для кого жил? Как проглядел? У себя дома не увидел! Слепец! Почему мой сын не стал в семье главой и живет под каблуком? Где в нем мужчина? Да и был ли он им? Хорошо, что жена не дожила до этого позора! Бедная моя девочка! Она всю жизнь прожила в рядовых. Дозорным. И устала. Не дождалась смены караула. Когда она подоспела, было поздно. Да и не смена… Не всякая невестка в дочки годится. Они теперь не дозорными — генеральшами в семьи приходят. Со своими уставами. Нам их не понять…
А через несколько дней умерла Сергеевна. Тихо, ночью, в своей постели. Никого не разбудила, не потревожила. Все последние дни ее ни на минуту не оставляли одну. Приводили в столовую играть в лото, в подкидного, слушать радио, смотреть телевизор, даже газеты читались вслух. Не для одной Сергеевны. Ей не было одиноко. Она перестала выглядывать во двор, ждать внука. Ее, казалось, отвлекли. Но в руке мертвой Сергеевны был накрепко зажат мокрый платок. Она ночами не забывала Юрку. Она молчала. Он так и не приехал в стардом. Никогда.
А на следующий день после ее похорон появился в богадельне рыжий, как подсолнух, парнишка. Лицо веснушками забрызгано. Улыбка от уха до уха. И спросил, где живет здесь Ульяна.
Старуха, едва выглянув в окно, руками всплеснула. Узнала младшего сына, который запропастился где-то на годы с крашеной девкой и не объявлялся в доме. Не писал и не звонил.
— Мамка! Привет! — обнял Ульяну. И, заглянув в лицо, спросил: — Давно ты здесь?
— Третий год как сюда привезли.
— Пошли на скамейку. Поговорим, — увел от любопытных глаз и ушей. С Ульяной он проговорил до темноты.
Бабка, когда сын ушел, вернулась в комнату и рассказала:
— Вот и пойми нынче! Трое старших ребят образование получили. Все при должностях. У всех семьи, дети. Красавцы мои ребята. А последыш мой как гадкий утенок рос. Учиться не хотел. Шалил. С девками баловался. Ничего в руках не имел. Только что с его богатства — рыжесть. Уж и не знаю, в кого такой удался. Связался с какой-то девкой. Юбку выше сраки носила. Работы не было, своего угла не имел. Сколько лет по свету мотался! Думала, загинул. А он объявился! Нынче «крышей» работает.
— Кем? — не поняли старики.
— Бандитом! — уточнила Петровна.
— Не бандит он, а защитник людской. От негодяев и дурной власти. Он мне все просказал, сколь много помог. И сам стал жить как человек. Квартиру нынче имеет. Все купил. Ту девку прогнал. Теперь жениться не спешит! — Заглянула в пузатую сумку, принесенную сыном. Вытащила из нее бананы, колбасу, пирожное, творог, яблоки.
— Хороший иль нет, время покажет, — обронил кто-то из стариков.
— Пошел со старшими поговорить. Хочет узнать что-то. Обещал завтра позвонить.
— От него хорошего не жди, Ульяна! Ну кто он? «Крыша»! Возьмут его за бандитство, а тебе куда деваться? Живи с нами, себе спокойнее, — говорила Петровна.
— Да помолчи ты, дремучая! Вы в партизанах больше бандитствовали, да до сих пор в орденах ходите и льготами пользуетесь! Что вы знаете о «крыше»? — возмутилась Глафира и добавила: — Вон моя подруга недавно влетела. Челночничала. Сдала товар в продажу. Его реализовали. Деньги не хотели отдавать. А сумма немалая. Она, чтоб товар тот купить, кредит взяла в банке, под залог квартиры. И если бы не «крыша», осталась бы без жилья. А тут ей посоветовали обратиться к ребяткам. Нашла она их. Рассказала. Показала накладные, договор на реализацию. В ноги упала, умоляла помочь. Вот такой же рыженький мальчонка взялся. И через два дня вернул моей подруге деньги. Да еще с процентами за прокрутку. А торгашу-мошеннику яйца чуть не вырвали за все. С подруги за свою работу не взяли ни копейки. С того спекулянта жир согнали. Сдернули кучеряво. И пригрозили, коль еще кто пожалуется, всю жизнь будет носом в собственной заднице дышать. Так-то вот. А баба уже руки на себя наложить хотела! Считай, от смерти ее спасли. Вот тебе и «крыша»! Зато тот спекулянт раньше в обкоме работал. Два высших образования. А у «крыши» — только жалость. Спасла человека — и все на том! А ведь куда она ни обращалась! Всюду жаловалась. А толку? Жулику на мошенника жаловаться без проку. Нынче без «крыши» никто не дышит.
— Ульяна! Вас к телефону сын зовет! — крикнули из коридора.
Кузьма хотел позвонить своим. Но звонок Ульяне немного опередил. Столяр отошел в сторону, ждал.
— Я слушаю, сынок! От Лешки звонишь? Набил морду за меня? Не стоило, детка! Я и сама не хотела с ними жить. Что? И Валерке пуговки на кителе посчитал? Да успокойся! Не стоит он того! Я сама в стардом попросилась. А вот это и вовсе лишнее. Не надо было у Данилы бороду на мочалку выщипывать! Что? — рассмеялась на весь коридор. И вскоре сказала сквозь слезы: — Да ты при чем, зайчик мой? К тебе пойду жить! С радостью! С великой душой! Одуванчик мой солнечный. Да зачем сейчас? Уже поздно. Давай утром. Что? Не стоит откладывать? У тебя все готово для меня? Но ведь собраться надо! А за пять минут не успею. Поможешь? Ну давай! Жду тебя! — повесила трубку.
