Дуглас Кеннеди - Покидая мир

— Ты вообще ничего не понимаешь. Ее так уважают в кинобизнесе…

— Если она так уважаема, какого черта решила заниматься бизнесом с тобой?

Я тут же пожалела об этой реплике, едва успела она сорваться с моих губ. Но таковы уж правила выяснения отношений на повышенных тонах. В запальчивости мы выкрикиваем слова, которые потом невозможно взять назад.

— Какая же ты сука, — тихо выговорил Тео.

— Прости… я не то хотела сказать…

— Нет, ты сказала именно то, что хотела, каждое слово… Ты всегда смотрела на меня как на неудачника и жалела, что стала со мной спать. Что ж, пусть. Но знай, пришлось бы мне выбирать между тобой и Адриенной, я выбрал бы Адриенну и даже глазом не моргнул.

Последние слова он выкрикнул и ткнул пальцем прямо мне в лицо. Потом схватил куртку и свою фотокамеру и ушел.

Я не видела его еще три недели. И не слышала о нем ни слова. Я пробовала звонить ему на мобильный. Я посылала бесчисленные сообщения по электронной почте. Через сорок восемь часов я позвонила в Гарвардский киноархив и узнала, что Тео взял шестимесячный отпуск… и что его местонахожение в настоящий момент неизвестно. Тогда я съездила к нему на квартиру. Оказалось, что она сдана гарвардскому аспиранту из Мумбай. У того тоже не было адреса Тео — только номер почтового ящика для писем до востребования. После этого я испробовала другой подход — извинялась перед Тео в многочисленных электронных письмах за то, что не сумела сдержать эмоции, писала, что искренне сожалею о том, какое направление принял наш разговор… предлагала — в самый последний раз — встретиться и искренне поговорить с глазу на глаз.

Ответа не последовало.

Я позвонила Адриенне. Она тоже хранила молчание, не отвечая ни на мои звонки, ни на электронные письма. Я ясно представляла, что они вдвоем смотрят, как на экранах их телефонов высвечивается мой номер, но молчат, потому что сговорились от меня избавиться. Теперь я уже не сомневалась в том, что они живут вместе и состоят в сговоре против меня.

— Конечно, он ее трахает, — сказала Кристи. Она заезжала в Кембридж через несколько недель после исчезновения парочки. — Сама посуди, он мужик. Они клюют на любую бабу, если только она доступна и не возражает. Тут все дело в другом — сколько времени ты еще намерена это терпеть и, если уж на то пошло, с какой стати ты вообще терпела все это до сих пор?

— У нас же ребенок.

— Но он-то давно не занимается Эмили, так что…

— Я понимаю, понимаю…

— Если мужчина, с которым ты живешь, исчезает из твоей жизни на несколько недель, если у него даже не хватает мужества позвонить тебе и сказать, где он и что с ним, позволь спросить — на хрена тебе вообще его возвращать?

Я опустила голову, моргнула и почувствовала, что к глазам подступают слезы.

— Дело не только в этом, есть и другие вещи, поважнее, — начала я.

Тут я рассказала ей про телефонный звонок. Мама позвонила мне на прошлой неделе. Это был наш первый разговор после того неудавшегося визита. Когда родилась Эмили, я отправила маме фотографии, а она ответила вежливой официальной запиской, в которой говорилось, что Эмили, конечно, прелестная девочка и она желает, чтобы дочь принесла мне много радости и счастья. Вот так. Я накатала длинное письмо (мама упорно отказывалась вести по электронной почте личную переписку, хотя и вынуждена была ею пользоваться на работе). В нем я писала, что жизнь коротка и что, если она хочет навестить нас в Кембридже, я всегда буду рада ее видеть. Прошло две недели, я уже собиралась позвонить маме, когда от нее пришла открытка:

Джейн!

Честно говоря, я думаю, что сейчас не самое подходящее время для визита. Возможно, в будущем я изменю свое мнение.

Если это случится, я сама с тобой свяжусь.

Всего наилучшего,

мама.

P. S. Пожалуйста, не пиши и не звони, я не передумаю. Я знаю, что мне по силам выдержать, а что нет.

Я не стала перечить и навязываться с приглашениями, но каждые полгода исправно посылала ей фотографии Эмили, вкладывая в конверт короткую нейтральную записку, что-то вроде: «Подумала, может, тебе интересно будет посмотреть, как быстро подрастает твоя внучка». Мама неукоснительно отвечала вежливой открыткой, отмечая умный взгляд, красоту Эмили и т. п. Однако со мной она явно по-прежнему не желала иметь ничего общего… до той недели перед приездом Кристи, когда вдруг, совершенно неожиданно, раздался ее звонок.

— Буду краткой, — заговорила она подчеркнуто деловым тоном. — У меня обнаружили странную опухоль, доктор настаивает на том, чтобы я легла в больницу в Стэмфорде на обследование. Я сочла, что нужно поставить тебя в известность.

— Что говорит врач, насколько это серьезно? — просила я.

— Не надо делать вид, что ты очень встревожена, Джейн…

— Ты несправедлива, и сама это знаешь. Я всегда тревожусь о тебе. Если уж кто и возводил между нами стену, это была не я.

— С какой стороны посмотреть.

— Ладно, не будем об этом. Можно мне приехать, навестить тебя, пока идет обследование?

— Не вижу в этом никакой необходимости.

— Если ты не видишь необходимости, зачем же позвонила?

— Потому что может оказаться, что я умираю, и моей дочери следует об этом знать.

Мама положила трубку. Через час я ей перезвонила — сердце у меня разрывалось попеременно от гнева и чувства вины. Она не ответила на звонок, и я оставила сообщение на автоответчике. Прошли сутки. От мамы все еще не было ни слова. Я снова набрала ее домашний номер, потом позвонила в библиотеку и поговорила с одной из маминых коллег. Оказалось, что мама легла в Стэмфордский медицинский центр, и коллега дала понять, что дела у нее плохи.

— Как получилось, что мы столько времени вас здесь не видели? — поинтересовалась она.

— Долго рассказывать, — ушла я от ответа.

Я немедленно перезвонила в медицинский центр и узнала, как позвонить в палату. Мама ответила после второго гудка.

— Я ждала, что ты позвонишь, после всех этих сообщений, что ты оставила. Мучает совесть, что бросила меня столько лет назад?

— Как твои дела? — спросила я наконец.

— Мой онколог, доктор Янгер, все возится со мной, проводит исследования, анализы делает. А результат будет один: куда ни посмотришь, везде этот чертов рак.

— Я завтра приеду.

— Что это ты надумала?

— Ты моя мама…

— Приятно, что спустя столько лет ты наконец об этом вспомнила.

— Это несправедливо, и ты это знаешь.

— Я знаю одно: в настоящий момент я не нуждаюсь в твоем обществе, Джейн.

Я хотела бросить все и отправиться к матери немедленно, но не смогла из-за учебного расписания и трудностей с поисками ночной няни. В то утро, когда приехала Кристи, мне в офис позвонил доктор Сэнди Янгер.

— Ваша мать дала мне этот номер, — сказал он, — некоторое время назад, когда мы начали сеансы химиотерапии. Она велела позвонить только в том случае, если дело явно «пойдет к финалу».

Его слова застали меня врасплох. Хотя я и знала — догадывалась на основании скудной информации, полученной от мамы, — что ее болезнь смертельна, но, услышав об этом прямо от врача, почувствовала, как костлявая ледяная рука сжала мне горло.

— Сколько ей осталось? — сдавленным голосом спросила я.

— Может, месяц, не больше. Я бы на вашем месте постарался появиться здесь как можно скорее. На этой стадии заболевания ситуация может ухудшиться стремительно. Простите, что лезу, может быть, не в свое дело, но мне показалось, что вы с матерью в разладе…

— Она так решила, не я, — услышала я собственный голос.

— У каждой такой истории есть две стороны. Но хочу дать совет: примиритесь с ней сейчас. Вам потом будет куда легче перенести все, если сумеете закрыть это дело…

Он так и сказал: «закрыть это дело». Выражение, которое приводит меня в бешенство, поскольку допускает мысль о том, что можно на самом деле перешагнуть через какие-то вещи, что ощущение непоправимой потери и боли можно вот так просто уложить на полку, сдать в архив в папочке с надписью «Пройденный этап». Закрыть можно шкаф, но с людьми такое не проходит.

— …закрыть это дело до ее кончины.

— Хорошо, я буду завтра, — пообещала я.

Когда я пересказала все это Кристи, она без раздумий сказала:

— Не беспокойся насчет ночей. Езжай спокойно, я побуду с Эмили, пока ты не вернешься.

— Я тут думала, может, мама захочет наконец познакомиться с внучкой.

— Когда у меня умирал от рака отец, в последние дни он и меня-то с трудом узнавал. И вообще, если до сих пор твоя мама не проявляла никакого желания взглянуть на Эмили, зачем тащить туда маленькую девочку, да еще и пугать зрелищем умирающего человека? Пожалей ее, избавь от таких впечатлений в раннем детстве.