Юлия Вознесенская - Женский декамерон

Мы все думали, что кончится у них тем, что Белла все же умрет, только что умрет счастливой. Но вышло иначе. Кирилл работал как вол, стучался во все двери, и Беллу нашу лечили лучшие профессора. Возил он ее и за границу и даже на Филиппины к каким-то знахарям. И ведь вылечил! Даже без операции обошлось. И так он ее укрепил, что Белла родила абсолютно здорового ребенка и сама при этом осталась здоровой. А сам он теперь среди наших общих знакомых знаменит как прекрасный специалист по легочным заболеваниям — изучил все что нужно и не нужно во время лечения Беллы.

Как-то мы сидели у нас, Белла с моим мужем разговаривала о фотографии, он ей новые работы свои показывал. И тут я тихонько спросила Кирилла, как он догадался, что может спасти Беллу? А он мне ответил: «Ничего нет в этом странного, я же авиаконструктор. Чего же проще было определить, что Белла — не планер, что не летать ей об одном крыле? Вот она и пошла в штопор, когда у нее второе крыло отняли. Я ничего особенного не сделал, я только вернул ей то, без чего она не могла дальше летать. Чисто техническое решение проблемы». А о первой его жене я никогда Кирилла не спрашивала. Может, и ей летается не очень, не знаю. Знаю только, что не бывает так, чтобы счастья на всех хватало.

— Вот вам и технократы! — воскликнула Эмма. — А говорят, что решение эмоциональных проблем им не по зубам. «Чтобы летать об одном крыле, надо стать планером» — в этом что-то есть! Они переглянулись с Ларисой и улыбнулись друг другу понимающе.

— А что Альбина скажет? — спросила Наташа.

— Нетипичный случай, — пожав плечами, ответила Альбина, со вздохом открывая сумку. — Ты просила не типичный, а великодушный случай. Помада моя?

— Твоя, твоя!

— Отлично! Мои коллеги на работе от зависти поумирают.

— Ну, когда ты еще на работу теперь выйдешь! Год-то с ребенком будешь сидеть, помада как раз и кончится.

— Что?! Парижскую помаду израсходовать за год? Да за кого ты меня принимаешь! Это только по самым большим праздникам. У меня есть еще тушь для ресниц из Англии, так я ею уже четвертый год пользуюсь. А еще есть у меня жидкая пудра загарного цвета, из ФРГ. Считайте, полный комплект буржуазного разложения!

— Да, разлагаться они умеют!.. — вздохнула Иришка. — У меня есть американские тени для глаз, так я всегда взвешиваю, когда в гости иду: тот случай или не тот, чтобы их употребить? Одного я не понимаю, почему наши совершенно не то, ну абсолютно не то закупают на Западе! Я ведь в порту работаю, так я знаю, что от нас за границу идет, а что к нам. Наши все волокут машины да машины, а туда почти один сплошной лес идет. Ну, еще икра и прочая деликатесина. А вот нет чтобы закупить косметики для нас! Мы же тоже хотим красивыми быть. Помните, как года три назад ни в Ленинграде, ни в Москве вообще не было губной помады, даже в газетах об этом писали. Объяснили, что одна фабрика закрыта, а вторая не может обеспечить страну. Неужели Запад не продал бы нам губной помады? У них там, поди, завалы ее, стены можно расписывать.

— Техника для нас важнее губной помады, особенно электронная. Это же все закупается на оборону, — возразила Иришке Валентина. — Можно обойтись и без помады, лишь бы не было войны! Ты же знаешь, что если бы не политика нашего правительства, то на нас давно бы уже напала Америка или Запасная Германия. В 68-м году они, западные немцы, чуть было уже не перешли границу Чехословакии. И теперь, если ослабить оборону, на нас немедленно нападут.

— Да, это верно, — вздохнула Ольга. — Не понимаю, почему эти фашисты никак не могут успокоиться? Все равно же Германия нас не завоюет! Я, помню, сколько раз это Петеру объясняла. Но даже, хоть и любил меня, а врал, что никто в Западной Германии на нас нападать не собирается. Хоть и гэдээровский, а все же немец. Это ж ясно, что нельзя им доверять, немцам! Нет, пусть не будет ни мяса, ни молока, только бы не было войны!

— Ой, девочки, прекратите этот бред, а то я сейчас быстро напишу листовки и начну среди вас распространять! — взмолилась Галина. — Невозможно слушать.

— Ну да, ты, Галина, вражеские голоса слушаешь, ты по-другому думаешь. Неужели ты думаешь, хоть где-нибудь в мире радио Правду говорит? — отрезала Ольга. — Я вот никому давно не верю! А что на нас все вокруг напасть хотят — в это я верю. Иначе зачем бы нашему правительству столько оружия? Вот у нас судостроительный завод, и мы-то знаем, сколько там для войны всего делается. Хоть и считается, что продукция у нас мирная.

А Неля вздохнула:

— Я, женщины, войны больше всех вас боюсь, наверное. И потому, что пережила страшное, и потому, что от природы трусиха. Я тоже так думаю, что и продовольственные наши трудности, и нехватка жилья — это все из-за империалистов. Тут, Галина, вы меня никакими рассуждениями о демократии не переубедите. Ольга права: пусть не будет самого необходимого, мы все выдержим, но пусть нас от войны защитят. А все же одну вещь я бы хотела получить из-за границы: непромокаемые трусики для малышки! Правда, мне обещали в одной семье: они тоже у кого-то взяли, где ребенок подрос. А сейчас у них мальчику уже год, так что скоро они нам их отдадут. Это такая удобная вещь особенно для прогулок! Одного я только не пойму, у них там за границей все есть, зачем им-то на нас нападать?..

Разговор перешел с политики на трусики для детей и возникшее было напряжение спало. Когда же все успокоились по поводу отсутствия в стране пластиковых трусиков, сосок, детского крема и выяснили, что крем можно с успехом заменять кипяченым растительным маслом, а хороших сосок полно в Таллинне и можно за ними съездить в выходные дни по недорогой туристской путевке, настроение опять у всех поднялось.

Тут повела рассказ Валентина.

История четвертая,

рассказанная номенклатурщицей Валентиной. Это повесть о девушке, взявшей на себя огромный материнский труд

Нас в семье было четыре сестры. Самая старшая Катя жила в рабочем поселке под Кривым Рогом, я в Ленинград давно перебралась, третья сестра окончила медицинский и работает врачом в Магадане, а младшая Люба училась. У Кати, нашей старшей, муж был хороший человек, пока не заболел внезапно тромбофлебитом. Отняли у него ногу, а он с горя пить начал. Детей у них было семеро, в провинции это еще не редкость, так много детей иметь. Из всех четырех сестер Катя была самая неудачливая. Жили они бедно, с такой-то оравой, а тут еще мужнина болезнь и пьянство. Остальные сестры, как видите, благополучные были.

А самой талантливой из нас Люба считалась. Она еще девочкой научилась хорошо шить и рисовать, она сама изобретала платья себе и нам, сестрам. Выдумает фасон, нарисует, а потом сама и сошьет. И мечтала она стать художником по дамскому платью, модельером. Поступила в Текстильный институт, правда, на заочное отделение. Она бы и на дневное по конкурсу прошла, но рано вышла замуж, а муж жил в Пскове. У него там дом был, от родителей остался. Думали они с Любой со временем его продать и купить домик поменьше под Ленинградом. А пока жили в Пскове. Люба работала в ателье и училась в своем институте, а Гриша шоферил. И все бы у них со временем выровнялось, но случилось беда с Катей, и эта-то беда повернула Любину жизнь совсем в другую сторону.

Вдруг получаем мы, сестры, телеграммы, что умер Катин муж. Ну, мы послали ей денег на похороны, письма сочувственные, а поехать не смогли, далеко — у кого работа, у кого ребята. И вдруг следом, через месяц какой-то с небольшим, получаем еще телеграммы от соседей Катиных: «Ваша сестра Катерина скоропостижно скончалась. Приезжайте на похороны и за детьми».

Сорвались мы все со своих мест, я, Люба и Нина, что врачом работает. Приехали, Катю похоронили. Она, соседи рассказывали, с отчаяния померла — как жить-то дальше с семью детьми? Одной, без мужней поддержки? Вот и не выдержала. А дети мал-мала меньше: старшему мальчику десять лет, а дальше идут почти погодки, и младшей девочке всего два года. Ну, похоронили мы Катю, вернулись в дом справлять поминки и решаем, что дальше с детьми делать? А они в другой комнате сбились в кучку, будто чувствуют, что судьба их решается.

О младших разговор простой: мы с Ниной решили, что девочку возьму я, а она мальчика трехлетнего. Больше нам не поднять. А старших надо в детский дом сдавать. Беда только, что придется разлучить детей: девочки в один детдом пойдут, мальчики — в другой, а старшего в интернат согласились взять. Мы с Ниной и мужьями нашими обсуждаем все это, а Люба, младшая наша, сидит и слезами обливается. Ничего решить она не может, она без мужа приехала. Так мы ее слезы понимаем. И вдруг Люба встает из-за стола, подходит к дверям той комнаты, где сидели дети, смотрит на них долго, а потом вдруг возвращается к нам и говорит: