Владимир Кунин - Двухместное купе
Толик нажал черную кнопку, тельфер загудел, включился и стал медленно опускать крюк с закрепленным на нем капроновым тросом с петлей...
Когда петля опустилась совсем низко, Толик отпустил черную кнопку.
Гудение электрического мотора под потолком гаража прекратилось, и стало слышно тихое, почти бессознательное оханье Зайца...
Толик поднял капроновую петлю, накинул ее на шею Зайцу и снова взял в руки колодку включения тельфера.
И в полный голос Толик-Натанчик Самошников приказал Зайцу:
— Посмотри на меня, тварь! Подними голову! Смотри на меня!!!
Заяц очнулся, поднял бессмысленные глаза на Толика.
— Ты моего деда-фронтовика и мою бабку, которая всю жизнь людей лечила, старыми жидами обозвал, помнишь? А потом из-за тебя умер мой дед. Ты задушил мою бабушку и убил моего отца...
— И мы тебя приговорили, Заяц! — сказала Лидочка.
И Толик нажал на красную кнопку.
Снова загудел электрический тельфер и подтянул провисающий капроновый трос с петлей на шее у Зайца.
Когда трос натянулся и Зайца стало опрокидывать вместе с табуретом, Толик отпустил красную кнопку.
Лидочку трясло как в лихорадке! Она тяжело дышала, руки были сжаты в кулаки...
— Ты все понял, Заяц? — Голос Толика вибрировал и срывался на крик. — Все?!
Но Заяц уже не мог ответить. Только просипел жалкую фразу:
— Я больше не буду...
— Это точно, — почти спокойно произнес Толик-Натанчик и нажал красную кнопку.
Последний предсмертный хрип Зайца слился воедино с гудением электрического тельфера...
Когда тело Зайца перестало содрогаться и повисло неподвижно, искореженное судорогой смерти...
... Лидочка достала из лифчика ключ от наручников...
...и Толик снял их с рук мертвого Зайца.
Ноги Зайца все еще оставались привязанными к перекладинам табурета.
Освобожденный от веса зайцевского тела табурет опрокинуто болтался вверх тормашками, не доставая до пола гаража.
Толик размотал электрический провод, которым Лидочка привязывала ноги Зайца, свернул его и бросил на верстак. А табурет аккуратно поставил на место.
И тут увидел, что Лидочка едва стоит на ногах и не может отвести глаз от тихо покачивающегося тела Зайца.
Толик взял ее за руку, усадил на тот же табурет, сказал:
— Не смотри. Скоро пойдем. Отвернись.
Он пошарил под верстаком, где стояло несколько канистр.
Брал одну за другой, взбалтывал, слушал — есть ли там горючее. В третьей канистре услышал всплеск...
Открыл ее, намочил тряпку бензином и протер колодку тельфера.
А потом все, к чему прикасались и он, и Лидочка...
Остатками бензина полил почти весь пол.
Помыл и бутылку от ликера. Вытер насухо, всунул внутрь бутылки отвертку и, не прикасаясь к бутылке, несколько раз плотно прижал ее к мертвым ладоням и пальцам Зайца.
Да так, с отверткой, всунутой в горлышко, и поставил бутылку на пол. Вытер ручку отвертки, тряпкой взял тельферную колодку с кнопками...
...отпечатал на ней следы рук Зайца и повесил кабель с колодкой на его мертвое плечо...
Лидочка сидела на табурете, опершись на верстак, и следила за действиями Толика почти ничего не понимающими глазами.
* * *... Свет в гараже потушили, дверь оставили незапертой...
...и ушли напрямик, через забор — прямо на соседнюю улицу.
КВАРТИРА САМОШНИКОВЫХ
В квартиру явились в начале двенадцатого...
— Пойду руки помою, — смущенно сказал Толик и заперся в ванной комнате.
Через тонкую дверь Лидочка слышала, как его рвало. Выворачивало наизнанку.
Потом слышала, как Толик глухо и надрывно рыдал.
А Лидочка Петрова стояла и смотрела на четыре урны за зеркальными стеклами серванта. Две были совсем новыми, а две уже побывали в кладбищенской стене...
Из ванной раздался голос Толика:
— Лидуня! Принеси мне чистое полотенце и трусики. Они лежат...
— Знаю я, где они лежат!.. — крикнула Лидочка.
* * *Из ванной Толик вышел в одних трусах и бабушкиных шлепанцах. Прилизанный, розовый, с запухшими веками. Одежду нес в руках.
— Так душно в ванной, не продохнуть, — сказал Толик, отводя глаза в сторону. — Пойду к бабуле — переоденусь...
— Подожди! — нервно и решительно сказала Лидочка. — Подожди ты одеваться!..
Она обняла его, прижала к себе его сильное, тренированное мальчишеское тело и, целуя его в шею, глаза, плечи, зашептала срывающимся голосом:
— Толик... Любимый!.. Давай поженимся!.. По-настоящему... Пожалуйста, давай поженимся!.. Я умру без тебя...
— Ты что, Лидка?! — опешил Толик. — Кто же нам разрешит?.. Нам же еще ждать столько...
— Наплевать, Толька!.. Наплевать нам!.. Я не могу ждать! Мы через неделю уже в тюрьме сидеть будем за этого Зайца... Я не хочу ждать! Не хочу, чтобы кто-то другой... Я только с тобой хочу... — бормотала Лидочка, тащила Толика к дивану и...
...на ходу лихорадочно стаскивала с себя свитер, маечку, срывала лифчик...
— Помоги, Толинька!.. Расстегни сзади... Пусть все будет по-взрослому! Ты меня любишь? Скажи, Толинька... Натанчик ты мой родненький... Ну давай!.. Не бойся... Я все вытерплю... Я даже не крикну, Толька! Не думай ни о чем, Толинька-а-а!..
* * *Спустя некоторое время одетая и причесанная Лидочка звонила домой...
КВАРТИРА ПЕТРОВЫХ
— Ты где шляешься?! — кричал Николай Иванович в трубку. — Ты хочешь, чтобы я тебя выдрал как Сидорову козу?!
— Не кричи, — строго сказала ему Лидочка. — Так надо было. Мама дома?
Что-то в голосе дочери заставило Петрова сбавить тон:
— Нету мамы! К счастью... На дне рождения у сотрудницы. А то она бы с ума сошла!..
— Очень хорошо, — сказала Лидочка. — Оставь ей записку, что я с тобой. Придумай что хочешь. А сам одевайся и иди к Самошниковым.
— Что случилось?
— Папуль, все потом. А сейчас мы ждем тебя здесь.
— «Мы»?!
— Да. И документы не забудь.
— Какие еще документы?.. — не понял Николай Иванович.
— Права водительские, «ксиву» свою милицейскую. И поторопись, пап!
КВАРТИРА САМОШНИКОВЫХ
Лидочка положила трубку, сказала Толику:
— Так будет вернее. А то час поздний, любая проверка документов в электричке и... И мы — накрылись.
Толик вынул из кармана тяжелый золотой дедушкин перстень, вложил его в Лидочкину ладонь, сказал:
— Спрячь. Поженимся — сделаем из него два тоненьких колечка.
У Лидочки сил не хватило ответить — лишь головой закивала...
НОЧЬ. ПУСТОЕ ЗАГОРОДНОЕ ШОССЕ
Мчится самошниковский «Запорожец» по ночной дороге...
За рулем — подполковник милиции Николай Иванович Петров. Рядом — дочь Лидочка...
Сзади, накрытый с головой клетчатым пледом, лежал Толик Самошников.
— Ты понимаешь, что пролетаешь мимо амнистии, как фанера над Парижем?! — нервничал Николай Иванович. — А за побег тебе еще и срок добавят! И будешь ты сидеть как цуцик, с последующим переводом во взрослую колонию. А там...
— Мы должны были увидеться, дядя Коля! А иначе... — донеслось из-под пледа.
— Что «иначе», что «иначе»?! Вам вот-вот по четырнадцать, а мозги у вас, как...
— Как у взрослых, — резко оборвала его Лидочка. — Только вы с мамой к этому никак привыкнуть не можете! И не гони так. Впереди — пост ГАИ.
— Ты-то откуда знаешь?! — разозлился Николай Иванович..
— Я столько раз проехала по этой дороге, на этой же машине, что все ваши милицейские заморочки знаю на этой трассе! То, кретины, в кустах прячутся, а то за трюндель готовы паровоз остановить!..
Подполковник сплюнул, но скорость уменьшил.
— Толька... Ответь мне на один вопрос.
— Без проблем, дядя Коля, — ответил Толик из-под пледа.
— На что ты надеялся, когда рванул в Ленинград? Что не хватятся? Да? Тебя уже наверняка в розыск объявили!..
— На пацанов надеялся. Обещали прикрыть. И потом... Дядя Коля, я был обязан сегодня быть в Ленинграде!
— Да, — подтвердила Лидочка.
— Перед кем обязан? Перед ней? — в отчаянии закричал Петров и даже дал легкий подзатыльник Лидочке. — Так она бы все равно никуда от тебя не делась! Что же мы с матерью, слепые, что ли?! Обязан он был...
Лидочка не обиделась. Наоборот, наклонилась к рулю, поцеловала правую отцовскую руку, ласково потерлась щекой о его плечо.
Толик не видел этого — сказал жестко, вызывающе:
— Да, был обязан! Перед Лидкой, перед мамой, перед самим собой. Перед бабулей, дедом, отцом...
— Ладно, ладно... — смутился Петров. — Ты на меня-то не напрыгивай! Ничего я такого не сказал. Я ж за тебя боюсь.
— Спасибо, па, — сказала ему Лидочка. — Мы теперь на всю жизнь одна семья. А своих закладывать — последнее дело... — Помолчала и добавила: — Чем бы это ни кончилось.
Вот тут Петров инстинктивно испугался чего-то...
Толик сбросил с себя плед, сел и сказал:
— А еще, дядя Коля... Только вы не смейтесь. И ты, Лидуня... Мне прошлой ночью один пацан причудился... Приснился, наверное. Ни статьи его не знаю, ни когда его к нам кинули... Но уже в робе зэковской, в прохорях казенных... И вроде бы этот пацан называет меня полным именем, которого здесь никто не знает, и говорит: «Толик-Натанчик... Ты совсем не похож на своего старшего брата... Общее что-то есть, но все — другое...» А я его будто спрашиваю: «А ты откуда его знаешь?» А он говорит: «Я его очень любил...» И дает мне две кассеты для магнитофона, и говорит: «Вот возьми. На одной он поет, а на другой стихи читает. И не бойся, нужно будет — поезжай домой и сделай все, что тебе покажется необходимым. А я здесь за тебя побуду». И я взял Лешины кассеты, и... И вроде бы думаю — приснится же такое! А утром застилаю свою койку, а под матрасом — две кассеты заграничные... Я до развода отпросился на секунду в Ленкомнату, сунул одну кассетку в магнитофон (нам шефы-погранцы подарили), включил — а там Лешкин голос...
