Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач
— Да уж… — со знанием дела кивнул автор «Русалок в бикини».
Кокотов с удивлением осознал, что после всех плотских испытаний, обрушившихся на него в эти дни, он уже не чувствует удушливой зависти к необъятному любовному опыту режиссера. Напротив, Андрей Львович теперь слушал его рассказ с пресыщенной усмешкой, мысленно замечая, где тот говорит правду, где загибает для достоверности, а где и вовсе врет напропалую ради художественности.
— В общем, жилет я так и не увидел, а роман наш вскоре угас.
— Почему?
— Видите ли, коллега, когда моя очаровательная судья кого-то оправдывала, то была в постели нежна, покорна и нетребовательна, как жена. Но если выносила обвинительный вердикт, превращалась в ненасытную фурию, истязавшую меня до спинномозгового истощения. А так как отечественное судопроизводство заточено на обвинительный результат, можете себе представить мое положение. Некоторое время меня выручала скоротечность наших встреч. Но однажды ее бдительный муж отбыл в загранкомандировку, и мы провели с ней вместе всю ночь здесь, в «Ипокренине». Накануне Нелли приговорила к пятнадцати годам колонии строгого режима мужичка, скормившего неверную жену аквариумным пираньям!
— Пираньям? — вздрогнул всем телом писодей.
— А что вы так удивляетесь? Довольно распространенный теперь способ избавиться от постылого супружеского тела.
— Я не знал.
— Теперь знаете. Так вот, моя Нелли Петровна пылала, бранила мораторий на смертную казнь и приобщала меня к делу с таким неистовством, что утром я не смог спуститься к завтраку. Еду мне носил соавтор…
— Какой соавтор? — насторожился Кокотов.
— Неважно. Я потом месяц не мог раздеться в присутствии Маргариты Ефимовны и еще двух небезразличных мне женщин: мое тело сплошь было покрыто синяками, ссадинами и укусами страсти. В общем, когда в следующий раз Нелли, сев ко мне в машину, сообщила, что закрыла пожизненно серийного убийцу, я наврал, будто у сына родительское собрание, довез ее до метро, и больше мы не виделись…
— А концовочку-то вы прямо сейчас придумали!
— Верно. Соображаете! На самом деле все было гораздо прозаичнее: муж засомневался и стал встречать ее после работы, будто ребенка после школы. Представляете картина: женщину, которая полчаса назад отправила на нары киллера, берут за руку и ведут домой… Как писал великий Сен-Жон Перс в «Поэме чужестранке»: «Злая прикольщица-жизнь, лучше бы нам не встречаться!» Рассказал я вам все это не случайно. У судьи Добрыдневой тоже есть слезонепробиваемый жилет, но мы должны его пробить. Понимаете? Насквозь! Сначала я хотел сделать это с помощью телевидения. Не срослось. Потом надеялся на певуна Скурятина. Не вышло. Теперь мы сделаем это сами. Больше некому…
— Каким же образом?
— С помощью античного хора.
— А если она уже взяла деньги у Ибрагимбыкова?!
— Ну и что! Поймите, коллега, судья — тоже человек. Ему нужны средства к существованию, как и всем нам. Но вот вы, например, ради того, чтобы подарить Наталье Павловне колечко с камешком, не пойдете грабить на большую дорогу?
— Нет, конечно…
— Добрыднева тоже не пойдет. Как любой судья, она готова поправить свое благосостояние, пользуясь тем, что законы у нас в Отечестве такие же, как дороги: с выбоинами, колдобинами, ремонтами, объездами, а иногда и попросту кончаются в чистом поле, где торчит одинокий указатель «Приехали!». Конечно, есть судьи-злодеи, сросшиеся с преступным миром. Но наша не такая. Она хорошая! Я навел справки: мать двоих детей, любит мужа, кандидата наук, специалиста по прикладной герменевтике. В студенчестве Добрыднева сочиняла песенки под гитару и даже как-то прошла в финал Грушинского фестиваля, где, кстати, познакомилась с будущим супругом, тоже бардом-любителем. И сейчас, служа в суде, она под настроение поет на корпоративчиках свои песенки:
Под черной мантией судьиПростое сердце бьется.Смотри, дружок, не навреди,Невинного не посади,Преступника не прогляди,И это все зачтетсяТебе, тебе, тебе —На Страшном на суде…
Припев:
У нашей Фемиды, у нашей ФемидыВесы и повязка совсем не для виду!Ля-ля! Ля-ля! Ля-ля!
— Вы-то откуда все это знаете? — недоверчиво поинтересовался Кокотов.
— Из интернета, мой заскорузлый друг! Зашел на сайт «Суд & Дело». Рекомендую! Там можно найти даже диету для судей, способствующую правовой определенности. Понимаете, у Добрыдневой две кошки и старенькая дворняжка Дуся, подобранная на помойке. Дети-погодки хорошо рисуют и учат китайский. Муж регулярно сплавляется на байдарках. Она его ждет. Мы обязательно пронзим ее жилет и раним в самое сердце!
— Как?
— С помощью наших знаменитых старичков.
— А если она уже взяла деньги у Ибрагимбыкова? — снова спросил писодей.
— Ну что вы заладили! Большое дело — взяла! Вернет. Она не сможет, глядя в глаза старикам, отобрать у них кров и пустить по миру. У нее самой жив еще прадедушка, ветеран Халхин-Гола. К тому же дело это, как говорится, резонансное. Поднимется шум, старики напишут президенту, выйдут с плакатами «Не троньте нашу старость!». Конечно, Добрыдневой надо кормить детей, кошек, собаку, прадедушку и своего прикладного герменевтика. Но ведь можно отыскать множество других способов заработать, не лишая стариков…
— …Тихой пристани талантов…
— Вы злой, Кокотов! И жизнь вас за это накажет. Но подумайте сами: разве мало в производстве таких дел, когда истец и ответчик — оба как есть вороватые уроды, обобравшие народ, и без того обобранный государством? Кто бы из них ни выиграл суд, Фемида лишь скорбно отвернется и утрет мраморные слезы отчаянья, выкатившиеся из-под повязки. И здесь вступает в силу принцип правовой определенности, который гласит: взять деньги у одного из жуликоватых сутяжников — не только разумно, но и справедливо. Согласитесь, признать правоту мерзавца бесплатно — верх непрактичности. А так все правильно: проигравший жучила теряет, допустим, спорную фирму, а выигравший ловчила расстается с крупной суммой денег. В природе главное — равновесие. Разве это не социальная гармония? Таким образом, оба зла наказаны. Если бы президентом был я, то издал бы закрытый указ: половину полученной взятки судья обязан под страхом отставки анонимно перечислять на счет Национального Фонда Справедливости (НФС). Из этого Фонда будут финансироваться честные истцы и ответчики. Они, конечно, бедны — приличный человек сегодня не может быть при деньгах. А их процессуальные оппоненты отвратительно богаты и судятся, обложившись адвокатами, как стареющий султан Брунея юными одалисками. И вот тогда маленький русский человек не будет чувствовать себя в зале суда, точно бомж в магазине «Картье». НФС наймет честным беднякам ушлых законников, выделит средства на взятку, половина которой вновь вернется в Фонд… Улавливаете?
Возле директорского кабинета соавторов поджидали, волнуясь, обе бухгалтерши.
— Дима, Огуревич задержится! — доложила Регина Федоровна.
— Почему?
— Он сегодня в Международной нано-академии. — объяснила Валентина Никифоровна, скользя по Кокотову тщательно равнодушным взглядом.
— И что же он там делает?
— Ему вручают диплом члена-корреспондента.
— Ого! А дети?
— Дети будут, — кивнула брюнетка.
— И на том спасибо!
— Меделянский тоже опаздывает, — наябедничала блондинка.
— А этому змееведу что вручают? — Жарынин нахмурил кустистые брови.
— Ничего. Он поехал к адвокату Морекопову.
— Хорошо.
— Дим, а можно нам посмотреть репетицию? — попросила Регина Федоровна.
— Нельзя!
— Почему-у?
— Творчество — это одиночество, как сказал Сен-Жон Перс.
— А он? — Валентина Никифоровна с легкой гадливостью кивнула на писодея.
— Он мой соавтор.
— А мы-ы тебе кто-о-о?! — в один голос оскорбились бухгалтерши.
— Ладно уж… — сжалился игровод. — Но сидеть у меня тихо!
28. РЕПЕТИЦИЯ АНТИЧНОГО ХОРА
В холле, возле телевизора, толпились ветераны, пришел даже Агдамыч со своим «дощаником», из которого, как обычно, торчала гадючья головка гвоздодера. В кресле расположился казак-дантист Владимир Борисович, явившийся с фельдшерской сумкой, вероятно, на случай, если кому-то из стариков станет плохо. Чуть в стороне от всех сидел Жуков-Хаит. Шевеля губами и покачиваясь взад-вперед, он читал маленькую книжку в старинном кожаном переплете. На его макушке каким-то чудом, вероятно на шпильках, держалась кипа, напоминающая маленькую тюбетейку.
Ящик по-военному подошел к режиссеру, щелкнул каблуками и вручил листок, неровно вырванный из тетрадки. Заглянув через плечо соавтора, Кокотов увидел перечень ипокренинцев, допущенных на репетицию. Жарынин сверил список со старческой наличностью и остался доволен. Тут был весь цвет Ипокренина: комсомольский поэт Бездынько, кобзарь Грушко-Яблонский, жена внебрачного сына Блока Валерия Максовна, изящная акробатка Злата Воскобойникова, блестящий Ян Казимирович в роскошном шейном платке, акын Огогоев в полосатом халате, звезда Малого театра Саблезубова, композитор Серж Глухонян, архитектор Пустохин, народная певица Надежда Горлова, мосфильмовский богатырь Иголкин, живописец Чернов-Квадратов и его вечный супостат виолончелист Бренч.
