Майя Кучерская - Тётя Мотя

— Мам, ты что, не слышишь?

Теплый громко звал ее, Сергей Петрович звал ее, оба были уже на кухне, пока она стояла в забытьи. Она потерла лоб, виски, двинулась на зов.

В такой же светлой, чистой и аккуратной, как весь этот дом, кухонке их ждал уже разогретый и налитый в тарелки борщ, рядом в миске лежала сваренная картошка.

— Анна Тихоновна, — объяснял Сергей Петрович, — ранним утром еще отправилась в Углич, навестить больную сестру. Но и про нас не забыла…

Сергей Петрович хлопотал, на ее поздние попытки помочь снова улыбнулся безмятежной и мягкой улыбкой. Теплый сидел за столом скромным, воспитанным мальчиком, съел все, что дали, до последней крошки, сказал «спасибо» и попросился в большую комнату, смотреть дальше изразцы, но когда Тетя с Сергеем Петровичем пришли его проведать, обнаружили Теплого на диване — свернувшись калачиком, мальчик спал.

В высокие окна уже вплывал закат, огненные блики ложились на шкаф, фотографии, красили вязаные салфеточки в розовое и золотое, Тетя сидела в ногах у Теплого, слушала его сопение и тихую, журчащую речь Сергея Петровича о Калинове, его работе в школе, о созданном им краеведческом музее, в котором он по-прежнему водит экскурсии, но лишь когда просят. Просят нечасто, увы, и это-то ладно, лишь бы только не пропало все, что мы насобирали с ребятами, с моей бандой…

Она слушала его и не понимала, почему ей так спокойно и хорошо с этим едва знакомым человеком, почему она задает ему вопрос за вопросом и не может наслушаться, наговориться. Говорил он все-таки лучше, чем писал! Он еще раз осторожно спросил ее, не слишком ли она устала, не хочет ли отдохнуть, она не хотела, но снова начала извиняться, что вот ведь свалились на его голову и сами, наверное, не дают хозяину отдохнуть, он только посмотрел на нее с легким укором молча — и она поняла наконец, в чем дело. Комфорт. Не жалящий, не ранящий, не язвящий собеседник — любезный. Хотя и свободный при этом, и страстный, и нервный даже — когда Сергей Петрович заговорил о музее, о том, как собирал его с мальчишками по крохам, как, преодолевая страшные препятствия и клевету, ходил с ними в экспедиции, он даже заикаться начал. И все равно — порода, вот что сквозило в манерах и улыбке. Только как же он вырос таким, при советской-то власти? Ведь он и пионервожатым был, но ничего, ничего пионерского она не разглядела в нем, кроме разве что наивности некоторой и энергии, все еще бьющейся в жестах. Членом партии он так и не стал, — это Сергей Петрович тоже заметил вскользь. И она сказала, наконец, тяжело вздохнув, как поражает ее тот ушедший мир, о котором он рассказывает сейчас, — цельностью, внутренней гармонией, светом.

— Все выстроено, все ясно, путаницы нет, не то что на сегодняшнем масленичном шествии…

Сергей Петрович покачал головой.

— Ну, Масленицу устраивают облисполкомы, или как они теперь называются — люди там сидят не слишком грамотные. Только с гармонией и цельностью ушедшего мира я бы не торопился… Как раз сегодня читал в библиотеке материалы о местном главе уездного дворянского собрания, Владимире Алексеевиче Адашеве, я уже давно им занимаюсь. Сделал он для города много — строил дороги, больницы, школы, человеком был образованным, окончил Санкт-Петербургский университет, факультет права.

— Он был родственником того самого Адашева, поэта? — начала припоминать Тетя.

— Приходился ему родным сыном и жил в собственном доме в Калинове, дома этого, увы, больше нет, но вот адашевская усадьба, Утехино существует. В тридцати километрах, рядом с селом Покровское. Я там регулярно бываю, барский дом жив, а год уже почти как назад… Впрочем, это история долгая, не знаю, стоит ли начинать… Мы же еще в музей собирались зайти…

— Стоит, стоит, если только это не утомительно для вас, в музей все равно уже не успеть, — ответила она и взглянула на часы, — начало пятого, поезд в Москву в семь.

Теплый все спал.

— В Москву вы можете поехать на экскурсионном автобусе, — возразил Сергей Петрович. — Около шести он обычно отходит от музея — договориться мне ничего не стоит. Поздним вечером будете дома. Зима, не сезон, места в автобусе наверняка будут.

Тетя сейчас же согласилась и порадовалась про себя, что не нужно заезжать в гостиницу, за первую ночь они уже рассчитались, рюкзаки со всем содержимым взяли с собой, только щетки зубные оставили в ванной… Ну, да их, говорят, надо менять почаще!

Сергей Петрович рассказал ей об Утехине, о том, как отправился навестить его теплым майским днем, как волновался, не разрушен ли барский дом ураганом, и ведать не ведал, какой клад ожидает его в развалившейся башенке мезонина. Тут он встал и принес Тете тетрадку — самую обыкновенную, коленкоровую, исписанную бисерным почерком, совершенно неразборчивым еще и оттого, что часть страниц была когда-то сильно подмочена и буквы растеклись в неясные, мутные знаки.

— Вот он, тот самый дневник Анастасии Павловны, супруги Владимира Алексеевича Адашева. Или просто Аси, — Сергей Петрович улыбнулся.

— Аси?

— Дочь экономки, из крестьян, она приглянулась барину еще совсем юной — вот он и воспитал ее, образовал, для себя! Осталось предание о том, как Владимир Алексеевич устроил в Калинове бал в честь губернатора. Так общество впервые и увидело Асю. В темном бархатном платье, беленькая, хрупкая, с глазами большими, серыми, кто-то ее даже с Анной Карениной сравнивал, хотя Толстой ведь ошибался, то сероглазой ее делал, то темноглазой, но про Асю мы точно знаем… Она была сероглаза, это и в письмах к ней сохранилось, Владимир Алексеевич писал в одном из них прямо: «Целую тебя в серые и такие чудные глаза твои», — Сергей Петрович потупился. — В общем, отбою от кавалеров не было, и после бала сразу несколько молодых людей немедленно решились просить Асиной руки, невзирая на ее происхождение. Тут-то и выяснилось: надежды у них никакой — через две недели Ася едет с барином в Париж.

— В Париж?! — вскрикнула Тетя. — Но ведь это… на каком положении? И она же совсем юной еще была…

Тетя заговорила громко, Теплый печально вздохнул во сне, зашевелился и отвернулся лицом к стене.

— Ей было около семнадцати лет, — отвечал Сергей Петрович. — И что по этому поводу судачили в городе — неведомо. Но если и шла молва, то потаенная, шепотная, Владимир Алексеевич был человеком жестким… Впрочем, и в Париж, судя по дате в письме матери к Асе, которое из кусочков частично мне удалось сложить, Владимир Алексеевич все равно отправился один — Ася прямо накануне поездки свалилась с горячкой, отложить путешествие было невозможно, ехал ведь Адашев по делу — на Всемирную выставку. А вернувшись, предложил Асе руку и сердце, ему к тому времени исполнился пятьдесят один год.

— Все-таки предложил, — задумчиво протянула Тетя. — Но неужели нельзя было без этого, отказать ему, да и все?

— Ох, Марина Александровна, — вздохнул Сергей Петрович. — Да ведь как откажешь благодетелю, который вспоил и вскормил тебя, незаконнорожденного ребенка?! Пелагея Андреевна, мать Аси, конечно, этого брака совсем не желала — заметалась, хотела даже увезти Асю — хоть куда, но… свадьба, конечно, состоялась, Ася сделалась барыней, Анастасией Павловной, и холопки стали целовать ей руку.

— Что ж, возможно, ей жилось не так уж плохо?

— Судя по дневнику, не так уж, — кивнул Сергей Петрович. — Хотя и без трагедий не обошлось. Мать ее была застрелена в упор своим любимым…

Теплый зашевелился, повернулся и сел на диване.

— Мама, я спал? — потянулся он к Тете, она обняла его, прижала голову к груди, поцеловала в затылок.

— И, кажется, крепко.

Сергей Петрович весело поглядел на него.

— Ну что, дать тебе еще солдатиков, других?

— Нет, — замотал Теплый головой, — можно я лучше порисую?

Вскоре он уже сидел за обеденным столом, стоявшим посреди комнаты, и рисовал что-то разноцветными ручками, которые выдал ему Сергей Петрович. У них оставалось не больше получаса.

— Пелагею Андреевну полюбил учитель местного церковно-приходского училища Умельников, — торопился Голубев закончить историю. — Но Владимир Алексеевич, видно, смотрел на эту любовь косо и отчего-то все никак не позволял им жениться, хотя они просили его несколько лет. Почему они не решались его ослушаться — не знаю… Крепостное право давно отменили, но, видимо, от Адашева полностью зависело их благосостояние и благополучие.

— Может, и из-за дочери? Мать не хотела ссориться с Адашевым?

— Может, и так, только в конце концов получилось все как в самой безвкусной мелодраме, правда, не клюквенный сок — кровь пролилась человеческая, — печально поглядел на нее Сергей Петрович. — Умельников раздобыл где-то оружие, и пошли они в усадебный парк Утехино, в самый укромный уголок за малым прудом. Договорились, что сначала учитель выстрелит в свою любимую, а потом в себя. Первая часть плана удалась превосходно. Соколов нажал на курок, выстрел грянул, Пелагея Андреевна упала замертво. А приложил дуло к собственному сердцу — и не смог.