Ядвига Войцеховская - Крестики-Нолики
Ник курсировал от балконной двери к окну на лестничной клетке — точнее, мотался взад-вперёд, как наскипидаренный, — и пас поляну, то есть всё, что было снаружи. На его шее болтался бинокль-монстр, а вокруг глаз уже угадывались красные надавленные полукружья — с таким усердием он пялился в окуляры.
На дворе стемнело. Я, наконец, закурила. Дым сквозняком вытянуло наружу, и, видать, дымом же, как магнитом, в хату притянуло Ника. Он скатился с лестницы, держа в руках листок, выдранный из своей записной книжки.
— Боюсь спросить: что бы это могло быть? — поинтересовалась я.
— Номера всех чёртовых тачек, — Ник рывком содрал с себя бинокль, оттянувший ему всю шею, и плюхнулся на стул. — Всех незнакомых тачек — и не спрашивай, зачем они мне нужны.
— Хорошо, — покорно согласилась я.
— Надеюсь, ты не против того, чтобы принять вахту? — с подозрением спросил он.
— То есть, взять эту штуку, — я ткнула пальцем в чудо оптики, — плюс твой список, и вести наблюдение за прилегающей территорией?
— Точно, — устало подтвердил он и сунул мне листок.
Я вздохнула и сунула ему пакет.
В этом было рациональное зерно. Всю ночь и весь следующий день мы не отлипали от панорамы двора, помойки и крошечного пятачка, где разворачивались местные тачки. Оказалось, что куча машин были по меньшей мере странными: из них никто не выходил, в них никто не садился, они просто некоторое время стояли прямо возле дома — или в радиусе ста метров, — а потом давали по газам и больше не появлялись. Понятия не имею, в чём был подвох — быть может, только в том, что тогда любая тачка вызывала у нас подозрение, даже если из неё вылезал сосед с пакетами из супермаркета или беременная женщина. Большой Стрём продолжал рулить…
Машины приезжали и уезжали. Мы по-братски делили обязанности, курево и еду. Не знаю, были ли мы правы хоть в одном случае из ста. Проверить мы не могли, да и не горели желанием, а от Эла шарахнулись бы, как от чумного. Впрочем, мы шарахались даже от собственного отражения в зеркале. Телефон был выключен и продолжал мирно собирать под диваном пыль.
Большой Стрём кончился через день после того, как была съедена последняя замороженная пицца и последний кусок чёрного хлеба. Мы выключили воду, засунули пакет обратно в жестяную коробку — и вышли из подъезда, стараясь не особо глазеть по сторонам. Эти пятнадцать минут от никова дома до подземки нам казалось, что мы идём по улице нагишом, а на лбу у нас обоих маячит красная точка лазерного прицела снайпера… Каждая минута превращалась в год. Пятнадцать чёртовых лет мы тащились до ближайшей станции — как в кошмарном сне, когда воздух вокруг становится вязким, словно смола.
— Вроде пронесло, — сказал Ник, отходя от кассы. — Пролетели, как фанера над Парижем.
— Если я доберусь до Эла, то вколочу его в землю по самые гланды, — мстительно пообещала я. — И, честно, для него же было бы лучше оказаться за решёткой.
— Факт, — согласился Ник, подавая мне жетон. — И овцы целы, и волки сыты. И пастуху вечная память.
Его рука не дрожала. Почти. Нас снова пронесло — и это опять был объективный факт этого долбанного мира…
… - Лежать не опухла? — Джонсон подвалила к моей койке и замерла, кокетливо оттопырив задницу.
— Швартуйся, — гостеприимно пригласила я.
— Так как оно? — Джонсон приземлилась. Мебель под ней придушенно всхлипнула, точно собиралась крякнуть и развалиться на части. — Ещё из ушей не лезет?
— Здесь и сейчас я хочу лежать. И я буду лежать, — я подавила зевок.
— Ясен пень, что здесь и сейчас, а не завтра и на луне, — с сарказмом сказала она.
— Я это к тому, что надо жить здесь и сейчас, — философски уточнила я. — Похоже, что только так.
Джонсон завозилась, где-то рядом с моей подушкой звякнуло стекло.
Мне стало интересно.
— Здравая мысль, — невинно сказала она. На тумбочке стояла бутылка. — А не ударить ли нам внезапно кувалдой с тыла?
Чёрт подери, ведь мне не хотелось выпить. Мне почти никогда не хотелось выпить, хотя бы потому, что я всегда вовремя вспоминала, что бывает после, и это самое после — в таком виде — меня не радовало.
— Здравая, — неожиданно для себя согласилась я и встала, чтоб притащить банку с водой, или с компотом, или ещё какой-нибудь жидкостью в качестве растворителя.
— Ты куда? — быстро спросила Джонсон, будто испугалась, что я решу слинять.
— Вода, Джонсон, — наставительно пояснила я тоном гурмана. — Включи мозги. Прошлого раза мне хватило выше чердака.
— Погоди, — сказала она и тут же извлекла из-под своей койки бутылку, в каких обычно продавали минералку.
Чёрт подери, даже Джонсон заранее запаслась водой, а, значит, и закуской, и, может, снова чем-нибудь ещё… Даже она видела, что я не пошлю её к едрене-матери и ко всем дьяволам преисподней. И — да, мне было уже всё равно, если это стало видно невооружённым взглядом. Мало того, я бы не сказала ни слова против, если бы вместе со спиртом невзначай материализовалась пара ампул промедола.
Или чистой аптечной морфы.
Мне просто не фига было делать. Думать я резко не хотела, а не думать не могла. Морфий подвесил бы меня здесь и сейчас, в центре этого дня с прозрачным воздухом и запахом прелых листьев.
А потом бы я пошла к Адели, и она сказала бы… эээ… сказала бы, например: "Это плохо, Ева", или что-нибудь вроде того. И я бы ответила "ну, прости", или "извини" — и это "извини" теперь получилось бы, как по накатанной… А она сказала бы: "Это твоё решение, Ева", и принялась бы протирать свои очки, нарочито спокойно — только она могла устроить такое шоу всего лишь из протирания очков. А может, я просто не встречала раньше кого-то похожего… И мне тут же стало бы стыдно, хоть немножко, а её глаза были бы, как всегда, немного припухшими… А потом мы смотрели бы в окно — просто так; и пили бы чай — тоже просто так. И это ничего не значило бы — кроме того, что мы хотим смотреть в окно и пить чай. Вдвоём, здесь и сейчас…
Но здесь и сейчас я была в компании Никсы Джонсон и спирта. Она разлила его в чашки, стоящие на полу, и задвинула бутылку под койку.
Надо же, сейчас это было уже не так страшно. Может, в этот раз она налила побольше воды, а, может, мне просто стало настолько до лампочки…
Джонсон извлекла из-под подушки пакет с дарами местных огородов, с подозрением посмотрела его на просвет и вытащила огромный помидор. Разделав его своей выкидухой, она насадила четвертинку на лезвие и с аппетитом задвигала челюстями.
— Не чавкай, — строго сказала я.
— Не завидуй, — благодушно сказала она и протянула мне следующую четвертинку.
На ярко-красной мякоти медленно таяли большие серые крупинки соли. Помидорный сок тёк по пальцам, подбородку и по джонсоновской выкидухе. Алкоголь уже начал разливаться по телу, и всё вокруг становилось красивым — и совсем не страшным.
— Быстро выпитый стакан не считается налитым, — пошутила Джонсон и икнула.
— Как скажешь, босс, — я сунула ей свою чашку. Джонсон завозилась в районе пола; снова раздалось бульканье и звон стекла.
Я сделала из подушки трубу и подсунула её под голову.
— Ах, да, — невинно сказала Джонсон. — Я решила, что ты тоже не откажешься.
Мне показалось, что я сплю. У неё и впрямь имелся промедол.
Джонсон сидела напротив и дирижировала знакомой упаковкой.
— Только без этих твоих штучек, — она извлекла две ампулы. — И поаккуратнее.
— Слушай, не учи дедушку кашлять, — авторитетно заявила я, размышляя, что именно она имеет ввиду, и какой такой есть повод для столь небывалой щедрости. — Кстати, каких штучек?
— Ну, этих… авгуров и прочего дерьма, летящего на крыльях ночи, — Джонсон хрюкнула. — И без операций "Мочи козлов".
— Так уж и быть, — покровительственно сказала я, про себя поражаясь, что ей, похоже, снова удалось развести меня на коктейль. — А ты волшебник, Джонсон. Как?
— Можно я отвечу, что молча? — саркастически спросила она.
— В госпитале распродажа уценённой наркоты? — подковырнула я.
— Расслабься, Ковальчик, — снисходительно сказала Джонсон. — Отныне с этим дерьмом не должно быть проблем.
— Проблемы есть всегда и везде, — возразила я, думая о своём.
— Только не с крошкой Вудстоун, — она сосредоточенно выгоняла наверх пузырьки воздуха.
— Крошка Вудстоун — ха-ро-шая девочка. Она выдаст тебе купон постоянного покупателя с правом на скидку в десять процентов? — нараспев сказала я, глядя на эти пузырьки, словно на них сошёлся клином свет. — Э-ли. Ты знаешь, Джонсон, её зовут Э-ли. Милое имя. Наверное. А нАверно я ничего не могу сказать. В кои-то веки. Только представь.
Я молола всю эту чушь куда-то в пустоту, просто так, не понимая, зачем я это делаю. И что я вообще делаю.
— Забей. Плевать, кто она там, — рассеянно сказала Джонсон. Она несколько раз сморгнула, пытаясь восстановить фокус и поймать в него ампулу.
