Ольга Токарчук - Дом дневной, дом ночной
И — как это ни странно — несмотря на то, что они отдалялись друг от друга, их желания совпадали. Она тоже хотела умереть. Лелеяла такую надежду; так было бы лучше всего. Мысль, что ей придется вернуться в большой холодный дом, вставать утром, чтобы идти в аптеку, на обратном пути заходить в магазин, пересаживать цветы, бренчать на пианино и бесконечно листать журналы мод, причиняла ей физическую боль. Она скучала только по Агни. Найдет ли Она в себе силы сказать ему о том, что с ней сделали, что теперь Она, как скорлупа, пустая, и решится ли он тогда погрузиться в пустоту, которая теперь в ней? Рана в животе болела, швы не хотели рубцеваться, видимо, потому, что в ее мыслях произрастала теперь смерть. Ведь и муж мог бы умереть, его служебная машина могла бы врезаться в дерево, или мог бы произойти несчастный случай в «Бляхобыте». Она не испытывала чувства вины, когда так думала. Ее совесть теперь была на ее стороне. Потом как-то ночью ей приснились сестры-близнецы в лагерных полосатых робах. Они показывали большие шрамы на животе. «На нас ставили эксперименты, — сказали они, — вырезали нам все: сердце, печень, легкие, но нам это совсем не мешает». После этого сна Она начала выздоравливать.
Когда жена была еще в больнице, Он снял на окраине маленькую сырую комнату с отдельным входом со стороны загаженного курами двора. Стены комнаты были зеленые, с неровным белым рисунком. Там стояли железная кровать с грязным, в пятнах, матрасом, голый столик и два стула. На стене висел Иисус, проповедующий с лодки. Там Он назначил встречу Агни, но не смог заниматься любовью. Не понимал почему. Его охватило отчаяние: ему со всем этим не справиться, Он оказался в ситуации, из которой действительно нет выхода. Он уткнулся в маленькую девичью грудь и плакал.
— Я бы хотел, чтобы она умерла, — сказал и испугался своего голоса.
Агни отодвинула его голову — так, чтобы видеть лицо. Ее чистые юные глаза показались ему какими-то плотоядными. Этот взгляд Он уже где-то видел.
— Что ты сказал? Повтори.
— Я бы хотел, чтобы она умерла, — повторил Он послушно.
Ее тело было невероятно гибким, напоминало ему шелковую шаль, в которую можно завернуться. Он мог бы окутать себя дивной Агнешкой, абрикосовым телом Агни. Она была как вода, ей ничего не стоило от него ускользнуть, если бы захотела. Он не смог бы ее догнать, поймать, удержать. И какое же это было чудо, когда она останавливалась и стекала на него. Он упивался ею — захлебываясь.
Он ни с кем ее не сравнивал, ее невозможно было ни с кем сравнить, но иногда, когда Он проваливался в сон, а потом вдруг пробуждался, ему казалось, что Он лежит возле своей жены. В панике отыскивал в памяти ее имя, которое напрочь забыл. И с облегчением обнаруживал, что лежит с Агни, и вновь не мог надивиться ее эфемерности. Его жена была твердым сосудом, глиняной амфорой. Занимаясь с ней любовью, ему приходилось ее переворачивать и укладывать, пользоваться ею, как вещью. Она была худая, как щепка, и с занозами. Ее тело приносило ему такого типа наслаждение, которое где-то на самом дне всегда было мучительным и механическим. Прежде Он не подозревал об этом, полагая, что так и должно быть, потому что не знал Агни.
Агни была чудо.
Он хотел ее удержать — если бы только мог. Непрестанно дотрагивался до нее, когда они спали. Когда сидели за столом, Он то и дело поглаживал указательным пальцем ее руку, словно давал понять: будь здесь, не уходи, останься. Он любил слушать, когда Агни что-то делала в крохотной кухоньке однокомнатной квартиры, — слышать позвякивание стеклянной посуды, стук чайника о поверхность кухонного стола, ее шаги. Ему нравилось, когда эти звуки раздаются где-то у него за спиной, потому что они были как опора, как стена, которая его поддерживает, как прочная граница мира. Но она производила очень мало такого надежного, обыденного шума. Агни была легкой и маленькой, ее босые ноги ступали по деревянным полам всегда беззвучно. Кричи, говорил Он ей, когда они соединялись в любви. Кричи. Но даже его семя не наполняло ее так, как должно наполнять. Ему казалось, что оно лишь проплывает через ее тело и впитывается в постель.
С тех пор, как жена вернулась из больницы, Агни больше не появилась. Он обезумел. Выскальзывал из дома и бродил по городу, но не решался расспрашивать людей. Ему чудилось, что с ней что-то стряслось, что у нее неприятности, может быть, несчастный случай. Он ежедневно читал местную газету, но в ней ничего не говорилось об Агни. Подолгу просиживал в ресторане возле самого витринного окна и, опорожняя рюмку за рюмкой, всматривался в каждую молоденькую девушку. Как-то раз ему даже показалось, что Он ее увидел. Выбежал, но был слишком пьян, чтобы что-либо предпринять. Рыдал потом в ванной. Еще год Он продолжал снимать ту квартиру и оставлял ей записки на двери, но они только желтели на солнце, и слова на них блекли. Казалось, что Он этого не переживет, умрет изнутри, что это конец. Умрет весь его дом, вместе с женой, этим грустным движущимся предметом, умрет время.
— Я знаю, что стала брюзгливой и злобной, — говорила жена, — а все потому, что у меня не было детей.
Хотя знала, что это не так. Детей у нее не было — с ним. Она могла бы иметь их с Агни, если бы он опять появился. Но Агни исчез. Вернувшись домой с пустым животом, Она надевала шубу и, сославшись на то, что идет к портнихе, бродила по пустым промозглым улицам, заглядывала в окна домов, внутрь ресторанов. Провожала взглядом каждого мужчину. Иногда в приступе отчаяния шла на окраину города, туда, где уже не горели фонари, было темно и сыро, текла зловонная речушка. Уткнувшись лбом в какой-нибудь забор, какое-нибудь дерево, Она повторяла: Агни, Агни, Агни, как будто бы ей было необходимо каждый день некое число раз произнести это имя, как будто без этого не могла дышать. Она шептала: Агни, Агни, Агни и ждала потом, веря, что это магическое заклинание преодолеет пространство, а может, и время, и в конце концов приведет к ней Агни. Она представляла себе, как имя вылетает из ее рта и с жужжанием мчится над горизонтом, падает где-то на любимую голову, запутывается в волосах и приводит этого юношу сюда, к ней. Порой мимо проходили запоздалые прохожие. Они, должно быть, думали, что Она пьяна и бредит. Иногда кто-нибудь с ней заговаривал, и Она прятала лицо в воротник — кончилось тем, что ее все в городе знали. Выставить себя на посмешище из-за любви к мальчишке-бродяге, к молодому мужчине, который год не стригся. Выставить себя на посмешище из-за любви. Выставить себя на посмешище. Казаться смешной, потому что одержима чувством, смысл которого виден лишь изнутри, со дна той могильной ямы, какой является каждый человек. Быть смешной оттого, что остаешься непонятой извне. Быть смешной, потому что вызываешь удивление, смешанное с сочувствием. Смириться с тем, что ты вызываешь смех. Давать объявления в газеты. Приставать к людям на улице, теребить их за рукав и спрашивать: «Вы не видели…» Простаивать на автобусных остановках, возле лицеев, у интернатов. Умолять мрачного милиционера, чтобы проверил свои секретные данные обо всех людях. Непрестанно посещать морги. Разделять целующиеся в парке пары и всегда ошибаться, извиняться. Натирать грудь и живот детским питательным кремом. Нежно прикасаться к себе своей же рукой, обманываясь, что это его ладонь. Плакать в кухне, когда моешь посуду, режешь хлеб, слушаешь модный шлягер, банальный, пошловатый: «Ты ушел потом так внезапно, лист, сорванный ветром, упал к моим ногам…»
Она спала, а когда просыпалась, раздумывала, как покончить с собой. В темных лабиринтах своей печали рассмотрела все варианты — от возможности броситься под поезд до удушья от газа собственной духовки. Но даже ни разу не попыталась. Однажды у нее из рук выпали ножи, которые Она мыла и раскладывала в ящике. Она присела, чтобы взглянуть на их лезвия, — все они легли крест-накрест. Коль скоро каждая, даже самая малая вещь является частью большей, а та в свою очередь — составляющей грандиозных, мощных процессов, то каждая самая малая вещь должна иметь значение, вносить свой вклад в общий смысл. Разве не так? И что же означают скрещенные лезвия лежащих на полу кухонных ножей? И почему они скрестились, почему не упали вдалеке друг от друга, в нестрогой равноудаленности, в безопасном отдалении?
С тех пор она ежедневно бросала пучок ножей на пол — такое придумала гадание. Острия всегда тянулись друг к другу, в своем, непонятном для людей мире ножей хотели то ли прижаться друг к другу, то ли противоборствовать, как будто иной развязки не было.
Спустя какое-то время, когда закончился больничный, Она вернулась на работу в аптеку и, как только выдавалась свободная минута, изучала полки с ядами. А еще через несколько лет, уже на пенсии по инвалидности, Она снова занялась просмотром модных журналов и заказывала у портнихи костюмчики стального цвета, похожие один на другой, как униформа.
