Корнель Филипович - День накануне
Кот Киллер долго стоял неподвижно, всматриваясь в то место, куда проследовала крыса, — но крыса больше не появилась. Докучливые звуки, которые издает город, совсем затихли, словно наглухо позакрывались все окна, выходящие в тот, чужой мир. Киллер подождал еще минутку и двинулся дальше, в глубь своего мира. Он идет, ступает бесшумно. Поднимает левую переднюю лапу, чтобы перешагнуть ветку, лежащую поперек дороги; если б он до ветки дотронулся, она бы зачем-то подала голос. Затем переносит левую заднюю лапу через эту веточку, не коснувшись ее, даже не оглянувшись, будто у него в лапе глаз. Разумеется, лапой видеть нельзя — ну и пусть нельзя! Кот Киллер проделывает левой задней лапой именно такое движение, какое нужно, чтобы не задеть ветки, — и все тут. Потому что кот Киллер каждое свое движение — шагнет ли он, остановится, повернет или прыгнет — должен проделывать безукоризненно. Ведь мир Киллера со всем своим, так им ценимым постоянством и устойчивостью тем не менее весьма разнообразен — настолько разнообразен, что, кажется, беспрерывно меняется. Дабы существовать в этом мире, Киллеру надлежит быть мягким, гибким, движения его должны быть плавными и никогда не повторяться. От каждого движения требуется, чтобы оно было непохожим на предыдущее, но обязательно точным. Тело Киллера не может быть твердым и угловатым, как бетонная ступенька, как край подоконника, как железный поручень. Киллер — не творение человеческих рук, он не выструган из дерева и не высечен из камня. На земле, под небом, среди растений и животных он — одна из частиц, составляющих мир (а может, и вселенную?), разве что более компактная, самобытная и в высшей степени самостоятельная; это и есть главное в жизни Киллера. Но известно ли что-нибудь об этом коту Киллеру? Кот Киллер и не должен ничего знать, ибо он сам — эта жизнь, это существование. Достаточно, если у него, как я уже сказал, сохранится ощущение, что он не является ни кем и ни чем иным, кроме как самим собой. Что он аутентичен, как говорят люди. И в любую минуту, когда только вздумает, сможет сделать то, что необходимо сделать. Вот, например, неподалеку от Киллера вдруг выскочила из травы небольшая четвероногая тварь, подпрыгнула кверху и плюхнулась обратно в траву. Киллер замер, но лишь на мгновенье: на таких тварей он не охотился. Он позволил ей удалиться. То была всего-навсего лягушка, существо довольно-таки смешное (Киллера, когда он был помоложе, созданьица эти очень забавляли, он их подкарауливал, делал вид, будто нападает, подбрасывал лапой), к тому же мягкое и скользкое, однако обтянутое такой прочной кожей, что ни когтем, ни зубом не возьмешь. Так что Киллер позволил лягушке спокойно удалиться. Глянул еще разок в ее сторону: она сидела в траве на корточках, подпершись передними лапками, и смотрела на него выпуклыми, широко расставленными глазами. Отвернувшись от лягушки, Киллер пошел дальше, по направлению к груде кирпичей и камней. Путь по-прежнему пролегал через высокую мокрую траву, кот вздрагивал, отряхивался, но шел. Приближался к месту, где трава была низкая и редкая, земля усеяна гравием и мелкими камешками вперемешку с хилыми пожухшими ромашками. В этом месте часто что-нибудь случалось, и Киллер имел обыкновение, прежде чем подойти вплотную, некоторое время присматриваться издалека. Никогда не следует опрометчиво строить надежды, но и неожиданностей исключать нельзя. Надо быть готовым ко всему. И вот Киллер видит, слышит и чует в самой середине этой лысоватой полянки — мышь. Стоит на задних лапках, в передних держит кусочек хлеба — хлебную корочку — и грызет ее. При этом то и дело поглядывает по сторонам, но Киллера не видит. Зато Киллер отлично видит мышь, хотя ему немного мешают стебли травы. Киллер голоден, он ничего не ел дня три, а то и все четыре. Чтобы приблизиться к мыши на расстояние, с которого можно совершить прыжок, ему нужно по уши погрузиться в еще более густую и мокрую траву, нужно обойти мышь сзади. Киллер поворачивает голову направо, потом налево, проверяет, что происходит рядом, в той части пространства, где размещается сейчас самое главное: мышь, грызущая хлеб. Головой Киллер вертел, поскольку хотел видеть все, что имело отношение к сцене, которая в ту минуту оказалась как-никак в самом центре мира. А может, и в центре вселенной? Кот Киллер осматривался еще и для того, чтобы, оставаясь не замеченным мышью, выяснить, не угрожает ли что-нибудь ему самому. Не получилось ли так, что, охотясь, он сам стал предметом чьего-то внимания и вожделения? А мышь тоже косится то вправо, то влево — хоть и занята едой, хочет, просто обязана знать, не грозит ли ей что-нибудь. Была у кота Киллера еще одна, казалось бы, смешная причина, заставлявшая его отрывать взгляд от мышки: он хотел убедиться, не привиделась ли ему она. Мышь ему не привиделась, она была реальностью: сейчас, не выпуская из лапок хлеба, она смотрела куда-то вправо, в сторону кустов сирени; что-то, должно быть, ее встревожило. Однако это продолжалось совсем недолго, и мышка снова принялась за свою корку. Тогда Киллер двинулся вперед; теперь он был вдвое меньше ростом, он почти полз на брюхе в мокрой холодной траве, от прикосновения которой его бросало в дрожь. Так он был абсолютно невидим, заметить его мог бы только кто-нибудь сверху, но в данный момент Киллер на это плевал. К тому же он был неслышим, ибо передвигался так осторожно, чтобы самому себя не слышать. А если он себя не слышал — кто ж мог услышать его? Киллер был голоден, и, возможно, кого другого на его месте нетерпение давно бы заставило совершить какую-нибудь ошибку, оплошность — сделать лишнее движение, раньше времени прыгнуть. Но то был бы не кот Киллер. Кот Киллер по мере приближения к цели становился все осторожнее, все собраннее, движения его настолько замедлились, что почти не были заметны глазу. Вот он уже совсем близко. Еще два шага, еще только напрячь мускулы перед прыжком, остановиться, отыскать наилучшую позицию для толчка задними ногами… как вдруг что-то произошло: мышь исчезла, словно ее ветром сдуло. Но это не он, не Киллер ее спугнул. В воздухе что-то задрожало, громыхнуло, кот на этот звук особого внимания не обратил, но мышь услыхала будто бы секундой раньше — и Киллер увидел брошенную хлебную корку, пустую землю, неподвижные камни, еще вздрагивающую травинку. По саду шла женщина с ведром; подойдя к железному контейнеру, она высыпала мусор и повернула обратно к стене, в которой была дверь. Остановилась на пороге, переложила ведро из руки в руку, закрыла за собой дверь.
Кот Киллер еще долго стоял не шевелясь, потом вышел на открытое пространство, на то место, где только что была мышь. Отряхнулся от усеявших его шубу капель. Он был зол и неспокоен, нервно подергивал хвостом. Из города, из чужого мира, неслись звуки, которые Киллер не выносил: гудки, дребезжание, скрежет. Прежде чем двинуться дальше, надо было навести порядок в мире, утихомирить трамваи и автомобили, отделить шум от тишины. Это заняло довольно много времени. О неудаче, постигшей его минуту назад, Киллер не думал. Ведь неудача, как известно, только приближает успех. Пускай хоть десять, хоть двадцать раз не повезет — кот Киллер не перестанет охотиться. Ибо охота — его страсть и насущная потребность.
Я говорил, что кот Киллер стар. Но он никогда не умрет, во всяком случае не умрет от старости, как те безобразные, толстые и неуклюжие собаки, которых в конце концов приходится усыплять у ветеринара. Киллер никогда не умрет, разве что его кто-нибудь убьет или задавит машина. Если Киллер не умрет насильственной смертью, тела его никто никогда не отыщет. От него не останется ни единой косточки, ни клочка шкуры. Киллер просто-напросто исчезнет. Однажды я не увижу его сидящим в оконной нише или бредущим неторопливо по саду. Как бы я ни всматривался, мне не увидеть больше той точки, в которой материя столь чудесным образом сконцентрировалась в столь совершенную форму подвижного, живого, видящего и чувствующего существа. В опустевшем воздухе передо мной будет только земля, камни, трава. Если я перестану видеть то, что видел прежде, — у меня как будто отберут вещь, которая прежде мне принадлежала. И мне станет грустно.
— Папа, правда кошки злые, хитрые и кровожадные? — сказал Анджей отцу. В слове «кровожадные» он особенно выделил буквы «р» и «ж».
— Что ты говоришь?
— Кошки хитрые и кровожадные, — повторил Анджей и повернул голову, чтобы посмотреть на отца. Для этого ему пришлось на секунду оторвать щеку от приклада духового ружья, лежавшего на подоконнике. Его глаз перестал видеть прорезь, мушку и цель. Отец сидел в кресле, уронив на колени газету, и смотрел на экран телевизора: диктор с аккуратным пробором говорил о катастрофическом падении фунта стерлингов, о незначительном увеличении курса доллара и о повышении цен на золото. Потом он перевернул бумажку и стал говорить о другом — о войне в Африке. Отец глянул на сына и сказал:
