Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина

Человек, за которого я признавался в любви, подошел, ко мне слишком близко — так близко, как не подпускают, друзей или родных. Он приблизился ко мне, и, пока я писал его письмо, совпадал со мной, менял меня, мутил мою душу. В этих письмах он был мной, я — им, а значит, ни один из нас не был самим собой.

Не успел я довести дело и до середины, как мне стало хотеться одного: чтобы были только я и вы. Никого между нами. Когда переписка прервалась (точней, прекратилось мое участие в ней), боль принесла мне, как ни удивительно, какое-то облегчение. Словно эти письма были воспаленной, изувеченной частью души, которую судьба хирургически отняла без анестезии. Но стоило вам появиться, и я понял: ничто не прошло, напротив, все только начинается. Теперь отнять часть не получится, я весь пропитан вами. Нет ни одной клетки, ни одной кровинки, ни одной буквы, которая не рвалась бы к вам.

Вика! Я не знаю, как жить дальше. Не знаю, просить ли вас о встрече, захотите ли вы меня видеть. Но ради всего святого, не запрещайте писать вам, называть по имени, выпускать на волю слова, которые я не могу удержать в узде. Если я не отпущу их к вам, они разорвут меня на миллион глупых и любящих вас восторженных кусков.

Слова «любящих вас» он хотел вымарать, но не смог, просто переписал страницу заново. Рано было говорить о любви — не потому, что он не любил, а потому, что не хотел обязывать девушку преждевременным признанием. Приложив пальцы ко лбу, он ждал чего-то необычного — обжигающей температуры например. Или даже, что головы не окажется на месте и пальцы пройдут сквозь пустоту. Он чувствовал себя бесплотным, превратившимся в солнечное колыхание вдохновения. Но голова оказалась на месте, температура обычной, и только пальцы холодны, как январская луна.

Голос в мембране был настороженным. Зная, что непременно станет запинаться и мямлить, Стемнин записал первую фразу на листочке.

— Виктория… Вика, я в большом затруднении. У меня есть для вас важное послание, но настаивать на встрече я не могу. Нет ли какого-нибудь укромного места, где я мог бы оставить для вас письмо?

Каждая секунда ее молчания отнимала волю, силу, высоту.

— Это письмо от кого? — спросила она наконец.

Стемнин почувствовал, что душно краснеет.

— От меня. Никто его не диктовал. Пожалуйста, Вика, не нужно меня подозревать, пусть даже и по заслугам. Это тоже есть в письме. Мне не хотелось бы отправлять его по интернету.

— Ну да, да. Письмо по интернету нельзя к щеке прижать.

Он должен передать письмо прямо в руки. Вика не назвала своего адреса, дав ему понять, что не хочет ждать так долго. Давая отбой, Стемнин подумал, что главное — даже не их встреча, а ее чтение. Точно в письме он подходил к ней гораздо ближе. Совсем близко.

2

— Тимур Вадимыч, давай не будем делать из мухи осла. Не о чем говорить. Мероприятие дай бог на час, вам даже идею не пришлось придумывать. — Веденцов махнул в сторону Кемер-Кусинского, который поклонился, не снимая выражения скуки с заспанного лица.

Летучка проходила в департаменте «Особый случай», так бывало каждый понедельник, если Валентин оставался в Москве, а не летел в Швейцарию, в Лос-Анджелес или в Ачинск. Все лампы были зажжены, отчего ноябрьский день за окнами казался синим.

На летучку собирались руководители департаментов и отделов. Интересно было наблюдать, как ополовиниваются, обмирая в полуофициальности самые яркие и свободные личности артистической Москвы. «Особый случай» занимал просторную комнату с круглым столом посередине. На стенах были развешаны огромные карты Москвы и Московской области, утыканные разноцветными кнопками, поэтажные планы каких-то зданий, светились несколько мониторов, которые выключались на время летучек. На столах вели безмолвную перекличку потрепанные телефонные книги. Комната напоминала диспетчерскую.

— Валентин Данилыч! — взмолился Чумелин, и галстук его выпал из-под пиджака. — Ну и пускай «Торжества» займутся! Их идея, им и карты в руки!

— Знаешь что, Чумелин, — глаза Веденцова посветлели, — ты это брось! Разведка — только одна задача твоей конторы. Она важна, не спорю. Но проектов с вас никто не снимал. Ну или хочешь, урежем тебе штат, помещение подберем поскромнее, а все особые случаи передадим другому отделу. Вот Соболевскому, например…

Валентин хищно взглянул на сухощавого господина с нитяными усиками, у которого нервно дернулась бровь, а потом под усиками криво нарисовалась улыбка.

— …Только тогда уж не обижайся.

— Понял, понял, Валентин Данилыч! Это ж я так, из уважения к автору, — добродушно закудахтал шпион. — Сделаем мы этот синхрофазоскоп, или как там его, в лучшем виде, не подколупнешься.

Сидевшие за столом повеселели, как бы изменив позицию «к бою» на либеральное «вольно»: назревавший скандал отменился.

— Другое дело. Когда представите образец?

— Вообще-то образец уже как бы есть. На всякий случай.

— Так чего ж ты молчишь! Подавай его сюда!

Либеральное «вольно» преобразилось в совсем уж живое движение, и через минуту в середине стола поблескивал никелированными вставками странный черный прибор, отчасти напоминающий игровой джойстик, отчасти — аппарат для измерения давления, только без трубочек и манжет. Воцарившись на столе, прибор притягивал удивленные взгляды присутствующих. Даже флегматичный руководитель Отдела торжеств слегка ухмыльнулся. Аппарат казался трофеем с инопланетного корабля. Обтекаемые, как бы оплывшие формы, каждый изгиб безупречно срифмован с комфортом. Рычаг с вдавлинами для пальцев, три узких табло на панели, зеленые и оранжевые кнопки, похожие на драже.

Все глядели на устройство с насмешливым восхищением: мол, самое оно.

— Ну скажи, Илья Константинович, купил бы ты такой дивайс? — спросил Веденцов у Стемнина.

— А что это, собственно?

— Это? Это изобретение Андрея. Хрономодератор. Правильно я говорю, Андрей?

— Мне как раз кажется, для продажи нужно более… коммерческое название, — вяло ответил Кемер-Кусинский.

— Предлагаю «Остановись, мгновенье», — сказал Чумелин.

— «Машина времени»?

— Вызывает законное недоверие.

— Пэ-эр-тэ сто двенадцать, — ввернул Соболевский.

— А это что за гусь?

— Персональный регулятор темпа. Просто, сухо и технологично.

— А почему сто двенадцать?

— А почему нет?

Все прикасались к прибору, гладили рукоять, тыкали в кнопки, но включить все-таки не решались.

— Послушайте, — поколебавшись, решился Стемнин, — неужели вы думаете, что кто-то в такое поверит?

В комнате стало тихо. Было слышно, как, помигивая, одна из ламп издает звук ломающейся льдинки. Стараясь не менять выражения лица, присутствующие посмотрели сначала на Стемнина, потом, еще осторожнее, — на Чумелина и наконец совсем робко — на Валентина. Каждый за столом отчетливо понимал, что доверчивость объекта имеет решающее значение. Стоит ему усомниться — и весь сюжет, вся подготовка пойдут насмарку.

— Во-первых, мы провели исследование, — откашлявшись, произнес Чумелин. — Настольные книги, любимое кино, адреса, по которым объект ходит в интернете. Во-вторых, дома он держит коллекцию магических сигиллов со всякими пентаклями и прочей, извините за грубое слово, лабудой. На шее носит свой знак зодиака…

— И какой же? — поинтересовался Томас Баркин, глава «Блюза», задумчиво глядя на свои ухоженные ногти.

— Овен, Томас Робертович. Это как, хорошо? — вежливо уточнил Чумелин.

— Неважно.

— В прошлом году дважды посещал занятия по холотропному дыханию.

— В смысле лечился?

— В смысле расширял сознание.

— Это как?

— Ну так. Подышит, подышит — и отождествится с кем-нибудь. С животным каким-нибудь, например. Или с планетой.

— А, понятно.

— В Воркрафт играет, — продолжал кляузничать Чумелин. — Такому человеку скажи, что пиццу возят из параллельного измерения, он и поверит…

— Место выбрали? — перебил Веденцов.

— Есть три варианта, — переглянувшись с Чумелиным, ответил вместо него Кемер-Кусинский. — У Никитских Ворот, на Покровке и около Неглинной.

— Смотрите, друзья, из бюджета ни шагу. В прошлый раз на две штуки вылетели — нормально?

— РЖД, чтоб их! Что хотят, то и делают, — плаксиво запричитал Соболевский, задирая морщинами те места, где предполагались брови. — Могли и вовсе отказать. Но, Валентин Данилович, дорогой, заказчик ведь все оплатил!

— Вы профессионал, Роман Тимофеевич? Профессионал. Во всяком случае, зарплату плачу как профессионалу. Значит, должны планировать и в смету вписываться.

— Так мы…

— Что, РЖД до прошлого месяца были гибкими, чуткими и недорогими? Только с нами почему-то закапризничали?