Николай Крыщук - Кругами рая
Алеша незаметно сбежал в сад и забрался в свое укрытие. Часа через два к открытому окну в доме придвинули радиолу и гости вывалились танцевать под плодовые деревья. Обязанность ставить пластинки была за ним, но никому в голову не пришло его окликнуть: пластинки ставила какая-то девчонка, из гостевых, старше его года на три. О нем забыли.
Такого поворота Алеша не ждал, испытание не удалось, слезы текли по холодным щекам. Теперь он убежит по-настоящему, решено, у него вырастет борода и большой горб, и когда он постучится в дом к похудевшим от тоски родителям, они его не узнают. Представив эту картину, мальчик разрыдался. Ему стоило большого мужества подавить громкие всхлипы, чтобы не быть услышанным. Теперь он уже страстно хотел, чтобы о нем никто не вспомнил.
Незаметно Алеша заснул и так же внезапно проснулся от холода. Темнело. Небо подрагивало и позванивало последней синевой. Дальние деревья по-прежнему освещались окнами, рыжие кроны казались теплыми и приветливыми, а над его шалашом проступали звезды.
Никогда он не чувствовал себя таким никому не нужным. Он был еще более одинок, чем шляпа, которая из года в год пылится и мокнет на их крыльце. Однажды в утюжке этой шляпы вырос карликовый одуванчик.
Потом, конечно, выяснилось, что Алешу искали и очень беспокоились. У мамы были вспухшие от слез глаза, когда отец растерянно и неумело забирался на яблоню, чтобы передать сына ждущему внизу Станиславу Николаевичу. Тот вдруг объявился и ввиду этого происшествия остался ночевать. Алеша как будто успокоился и с аппетитом поглотил отложенные для него куски торта. Но обида, созревшая в укрытии, никуда не ушла. Этого бесполезного ожидания в ветках, на промокших досках, этой загомонившей вдруг во всех любви и испуга он никогда не простит. Алеша ждал момента, когда его отправят спать, чтобы снова сосредоточиться в одиночестве и продолжить мечтать о побеге.
* * *– Домечтался, – бормотал одинокий прохожий, вышибая танцующими кроссовками пыль из дороги. – Осталось отрастить горб и бороду.
Родителей, как уже сказано, Алексей не видел почти год. Отец вдруг стал тараканить в его фельетонах, вынюхивая профессорским носом то, чего там отродясь не было. Должно быть, поводил туда-сюда в воздухе невидимым штангенциркулем и гневно убедился, что греза о наследнике не совпадает с реальным сыном. Болтики и гаечки из разных комплектов. Он ведь, при своем домостроевском нраве, всегда шел от мечты.
А и мать на старости лет рванула вдогонку за талантом, упущенным в молодости. Теперь пишет своих тотемов даже зимними утрами, при дневных лампах. Друг с другом живут параллельно, как и полагается двум гениям, запихнутым в коммуналку. Алексей устал разбираться в причинах их молодежного раздрая.
Таким образом, бродяжничество его случилось само собой, не во исполнение детской мечты. Но в то же время он понимал, что как бы и во исполнение.
Его манера теряться, пропадать из виду, пойти не туда, куда объявил. Сюда приехал мистером Иксом, сбежав, можно сказать, от славы.
Еще до этого случилось так, что и его собственная утлая семья распалась в одно мгновенье. Жена его слишком близко к сердцу приняла дистрофичные стандарты топ-моделей, страдала анорексией и всегда казалась немного отрешенной, каждая клеточка в ней исходила сексуальным томлением, и ей приходилось скрывать это, как мечту. Свою несчастную, большеглазую, сексапильную Анечку он застал однажды наездницей на друге-художнике. Увидев его в дверях, та не остановила скачку, наоборот, еще прибавила, продолжая косить на мужа молящим и одновременно смеющимся глазом. Алексей молча побросал свои вещи в сумку и вышел.
Как ни странно, это не затронуло его слишком глубоко, осталось резью в памяти, как бывает резь в глазах. Ну, повелся на запах и изящество мормышки, заглотил, попался – сам, в сущности, виноват. С его комплексами любое сексуальное внимание способно было спровоцировать платоновское воспоминание. Но все это шло мимо любви.
Месяца через три в Домжуре, во время раздачи «золотых перьев», одно из которых причиталось ему, Алексей познакомился с Таней и впервые влюбился по-настоящему, по-старомодному, с ревностью и темнотой в глазах. В присутствии Тани он становился косноязычен и туповат, чего уж подлинней? Таня и нашла для него эту дачу знакомого академика, но, кажется, для того и нашла, чтобы он теперь только и думал, что о характере их отношений со знакомым академиком.
Еще эта неожиданная встреча с Мариной. Она его, несомненно, любила. Пристань, о которой мечтает всякий бродяга. Но от Марининой проницательной предупредительности и напевной нежности ему стало душно, как когда-то. К тому же рядом неизвестно от кого прижитая Ксюша. Такая получилась бы запоздалая, компенсаторная семейка на старость.
Оставалось бродяжить. Алексей понимал остатком честного здравомыслия, что трагедией здесь не пахнет. Так, ноющая тоска сосредоточилась на себе самой и себя же поедает.
Уже свернув к поселку, он увидел женщину в шелковом восточном халате. Рядом с ней белобрысый мальчик в гольфах тянулся пальчиком к земле и тут же резко отдергивал его.
– Мама, я боюсь жука. Он меня укусит.
– Не укусит, сыночка, – ответила женщина. – У него зубки вырваны.
Этот стоматологический и по-матерински теплый способ успокоить сына заставил Алексея замедлить шаг.
– А он губами, – капризничал мальчик.
– Губами он может только улыбаться.
Войдя в дом, Алексей первым делом выпустил из аквариума ящерку. Черт знает, чем ее кормить! И вообще, по какому праву он лишил ее воли? Прощай, радость! Встретимся на климате.
Глава двадцать седьмая
ТАНЯ И ГМ ПЫТАЮТСЯ УСМЕЯТЬ ДРУГ ДРУГА, КАК ДЕТИ; ПОД ЗВУК ГОБОЯ ПРОФЕССОР УЗНАЕТ О ВЕЧНОЙ ОШИБКЕ МУЖЧИН
Крупные капли дождя падали и медленно испарялись на остывающем асфальте. ГМ с Таней шли под руку, обгоняя прохожих.
– Не понимаю, почему всегда правы те, кто идет медленнее? – сказал профессор. – Вы заметили?
Им обоим было весело. Запись на радио прошла удачно. Таня смотрела на ГМ сквозь двойные стекла операторской, наслаждаясь тем, как тот парирует остроумные наскоки своего бывшего ученика Кости Трушкина. Теперь оба чувствовали себя отработавшими урок и могли просто болтать.
– А спортивный комментатор был хорош, – сказала Таня. – Как он понравился писателю Г. Михайлову? – До начала записи они невольно слышали окончание какой-то передачи о спорте.
– Превосходный экземпляр: итальянцы все такие рослые, огромные. На фоне нашей команды выглядели как гренадеры. Прямо рыцари какие-то! – Передразнивая журналиста, ГМ перешел на восторженный визг. Прохожие оборачивались.
Таня от сгибающего ее хохота обожгла сигаретой ладонь и тут же стала зализывать ранку языком, продолжая при этом смеяться и говорить:
– У моей подруги дочка, три годика. Она поводит, поводит по бумаге карандашами, прибегает и спрашивает: «Мама, посмотри, что я нарисовала?»
– А этот даже не спрашивает, – смеялся профессор. – Такой в купеческом раже может заказать шубу из «Хоря» с подкладкой из «Калиныча».
ГМ обернулся и несколько мгновений, не сбавляя хода, смотрел вслед удаляющейся женщине. В его возрасте это было подобно рискованному цирковому номеру: идти вперед затылком. Тане пришлось буквально тащить профессора за собой.
– Одноклассница, – объяснил он наконец. – По одним сведениям – умерла, по другим – фиктивно вышла замуж в Израиль.
– Израиль, да, – мечтательно сказала Таня. – Вы были в Израиле?
В Израиле ГМ не был. Два раза срывалось чтение лекций в Хайфе и Тель-Авиве, а ездить туристом он не любил.
– Израиль, да, – повторил ГМ вслед за Таней. – Когда заговаривают о туризме, вспоминается мне канадец, который сделал бизнес на русской глубинке. Он купил заброшенную избу в Вологодской области. Тараканов и клопов выводить не стал. К паутине тоже отнесся бережно. Замазал печную трещину, из которой валил дым. Чудом сохранившуюся мельницу привел в порядок и из муки грубого помола пек хлеб. Своя картошка, лучок. Развел кур и гонялся за ними с тесаком, на глазах у падающих в обморок туристов. Доил корову, гнал самогон. Да, купил несколько пар резиновых сапог, чтобы иностранцы из лимузинов могли добраться до его гостиницы. A la guerre comme A la guerre. То есть действуем по обстоятельствам, или «на войне как на войне». Ну, рядом банька еще. Разумеется, топили ее по-черному. Не помню, как строилась реклама, но заканчивалась так: «Приезжайте! Вам здесь не понравится». Цены умеренные.
– Неужели нашлись охотники? И что, разбогател?
– Во всяком случае, на обратную дорогу заработал.
Они хохотали, как расшалившиеся и решившие усмеять друг друга дети, когда поводом для смеха становится все, и не дай бог попасться им на глаза.
– Костя сегодня был в ударе. Очень старался. Вы учеником довольны?
– Слишком он уверен был в моей либеральной благонадежности. Вам не кажется? Это стесняет, знаете, всегда хочется выкинуть фортель. Между прочим, наши политики, которые думают, что овладели пафосом масс, в действительности очень рискуют. Тут ведь не обязательно кровавый Пугачев (им Пугачев все мерещится), но может быть и какой-нибудь Подколесин. Что как вся страна попятится тихо да и выпрыгнет в окно?
