Вадим Давыдов - Год Дракона
– Какая?
– Будить творческое начало. Вы посмотрите, как подпрыгивают мои мужчины, чтобы понравится моим женщинам. Я, когда это вижу, сам подпрыгиваю…
Елена, представив себе подпрыгивающего Майзеля, засмеялась.
– А почему на два часа меньше работают? Что, мужчины выносливее?
– Не в этом дело. А носик, как вы говорите, попудрить? Я причесаться-приодеться перед романтическим вечером? Пани Елена, женщина в отличном настроении способна на такие трудовые и творческие подвиги, какие мужчине не снились. Мужчину, наоборот, нужно все время манить несбыточной целью, фата-моргану ему рисовать…
– Ну да. Я знала, что вы редкий циник, но такого…
– Разве это цинизм?
– Нет. Конечно, нет, это просто фигура речи… А люди знают, что вы про них понимаете?
– Не знаю. Мы ладим…
– Я заметила.
– И это – главное… Я вам еще одну вещь скажу, дорогая, которая вас, возможно, удивит, или испугает, или оба вместе, как говорят… Я просто очень люблю женщин, пани Елена.
– Ну, это мы уже выяснили…
– Я не шучу, на самом деле.
– Вот как… Что это значит?
– Это значит, что я не могу видеть женских слез. Не могу ударить женщину. Не могу видеть мертвых женских тел. Детских тоже, но это немного другое… Не могу ни понять, ни простить насилие, направленное на женщину. Я столько видел этого, и в Африке, и в Азии… Я этого не могу переносить, понимаете? У меня такое включается внутри… Не могу. Знаете, за что я ненавижу Сталина?
– Это тоже связано с женщинами?!.
– Обязательно… Когда Красная армия вошла в Германию, вы знаете, вероятно, что началось тогда… Все участвовали в этом. И солдаты, и офицеры. И фронтовые части, и тыловые… Больше тыловые, конечно. У них было больше сил… – он усмехнулся, и Елену передернуло от этой усмешки. – О, нет, не было никакого приказа, отпечатанного на машинке верным Поскребышевым, грифованного и пронумерованного… он был мерзавцем, великий вождь, но не был идиотом… Люди, озверевшие от войны. Он просто не остановил этого. Не только взрослых женщин, – и девушек, и девочек, всех подряд. Действительно всех подряд, везде. И это не было стихией, как подается сейчас, которую, якобы, удалось позднее обуздать. Нет. То есть это была стихия, но ожидаемая им и желанная для него. Он знал, что она будет. Знал – и ничего не сделал, чтобы остановить это в самом начале. Это был хладнокровный, рассчитанный удар прямо в сердце народа. Прямо в душу. И этот удар достиг цели, пани Елена. Даже притом, что они остановились на Эльбе. Теперь в Германии вместо мужчин рождаются ходячие заводики по переработке сосисок и пива. Я не хочу обсуждать, кто там что заслужил, почему и прочее. Это сейчас неважно… – Майзель снова вздохнул, покачал головой. – Я много думал об этом и понял – я бы не смог… Если бы даже я знал, что не могу остановить это, что это невозможно, я бы попытался. Он потом издал грозный приказ… Но потом. После. Не до. Хотя должен был – до.
– Я понимаю, что вы хотите сказать, – Елена посмотрела на него и вздохнула. – Я ненавижу войну… Это всегда происходит, когда идет война…
– Да. Обязательно. Первое правило победителя – насиловать женщин, чтобы унизить врага, растоптать его, напугать навеки. Но такого, как тогда… Такого никогда не было. То самое количество, которое перешло в качество. И даже при зачаточных коммуникативных возможностях середины двадцатого века это стало известно всем. И все испугались до смерти, и немцы в первую очередь. Он добился своего. Ему почти ничего не удалось из задуманного и начатого, а это – удалось. И я задаю себе вопрос – почему? Почему именно это?
Майзель замолчал, глядя в окно.
– И чучмеков я тоже за это ненавижу, – вдруг сказал он. – Там вообще нет женщин, понимаете, пани Елена? Коровы, детородные машины, собственность, что угодно… Они потому такие уроды, полулюди, что у них женщин нет…
Боже мой, подумала Елена. Боже мой, что ты за чудище…
– И несмотря на все это… Совсем никого?
– Никого.
– Не хотела, но спрошу, пожалуй. Уж очень любопытно.
– Вы о чем?
– Что это за история с Габриэлой Златничковой?
– Это не с ней, – усмехнулся Майзель.
– Пан Данек, я не имею намерения уличать вас в непоследовательности или чем-нибудь таком. Эта история вызвала столько разговоров в Праге. И не только в Праге… Да и удивительного ничего в этом нет, предосудительного – тем более. Она красавица, знаменитость, вы…
– Вы думаете, я постеснялся бы признаться в этом?
– Но это ведь вы избили ее друга, не так ли?
– Друга? – удивился Майзель. – Друга? Вы называете другом женщины говнюка, который сначала сделал ей ребенка, а потом начал гулять направо и налево, раздавая при этом интервью таблоидам и причитая, что она не может понять его тонкую творческую душевную организацию?! Разумеется, что, столкнувшись с ним нос к носу, я ему сунул прямо в бубен, как следует.
– Пан Данек. Нельзя избивать человека…
– Человека нельзя. Ни в коем случае, – согласно покивал Майзель. – А подонку нужно совать в бубен прямо там и тогда, где и когда. Понимаете? Что такое, черт побери?! Одна из красивейших женщин планеты любит тебя, живет с тобой, захотела родить от тебя ребенка, – а ты что творишь, урод?! Крутил ей мозги черт знает сколько лет, то женился, то не женился, кобель вонючий…
– О Господи. Вы ненормальный. Какое вам-то до этого дело?!
– Мне не было и нет никакого дела до их отношений. Мне есть дело до поведения этого сморчка, который полощет на весь свет доброе имя чудесной женщины, к тому же моей соотечественницы…
– Но послушайте. Если она сама…
– Она женщина, пани Елена. И потому имеет право – и ошибиться, и на то, чтобы мужчина, которому она доверилась, по крайней мере, вел себя прилично. А мужчина, который не умеет вести себя как мужчина, должен получить в бубен. Вот как хотите.
– Это возмутительно. У вас с ним несопоставимые весовые категории.
– То есть?!
– Во-первых, вы явно сильнее, моложе и наверняка лучше владеете приемами… э-э-э… рукопашного боя…
– Обязательно, – кивнул Майзель.
– Во-вторых, ваш общественно-политический и финансовый статус…
– Статус здесь совершенно ни при чем. Если бы я захотел использовать свой статус, его бы приволокли ко мне связанного, как барана, а после душеспасительной беседы изготовили из него ящик собачьих консервов. А что касается приемов… Я подошел к нему при всем честном народе и прямо спросил: стыкаться будем? Причем сразу же сказал, почему. И предупредил, что мне все равно, будет он защищаться, или нет, и чем. А он… Ну, сказал бы – это наше дело, мы с ней сами разберемся… Да я и не бил его совсем… Так, стукнул разочек… Тем более, она же просила его не трогать…
– Ах, так все-таки…
– Ох, да нет же… Ну, я просто… Я просто ее выслушал. Она в самом деле чудесная и милая девочка. Неудивительно, что я взбесился. Меня всегда от женских историй выворачивает наизнанку. Да еще когда этот хорек пытается заработать на своей подлости… Их отношения – это их отношения. Но это отношения двоих, а не всего света, который следит за знаменитостями, пуская слюни от любопытства. Вот я ему и предоставил возможность зарабатывать на том, на чем он только и достоин зарабатывать – на разбитой морде лица.
– Вы не можете броситься сразу на все амбразуры, пан Данек…
– Да. Уж это вряд ли, – вздохнул он. – Увы. Но когда мне удается заткнуть хотя бы одну, я чувствую, что не зря живу на свете. В наш пошлый век, восторженно любующийся своей пошлостью, век вездесущего гламура и бесконечно кривляющегося постмодернизма, кто-то должен иметь мужество и возможность вступиться за честь женщины, пани Елена…
– За всех?
– И это невозможно, – он так горько вздохнул, что Елене стало его жалко. – Ну, хотя бы за наших… Которых мы знаем…
– Невозможно наказать всех, кто этого заслуживает. Вы же не Бог, в конце концов…
– Ну… Я думаю, к этому следует стремиться, – он усмехнулся. – Хотя бы самых наглых, что лезут в глаза и выставляют напоказ свою мерзость… Может, на кого-то это подействовало, как ушат холодной воды… И скажите спасибо, что это сделал я, а не его величество.
– Что?!?
– А он мог. Но я не мог ему этого позволить, потому что он король, публичная персона и у него множество дел… И вообще семья…
– Вы… Вы серьезно?!
– Обязательно.
– Ах, так кроме Ланселота, у нас есть еще и король Артур…
– Нет только королевы Гиневры, – улыбнулся Майзель. – То есть, королева-то есть, нет истории…
– Мне трудно поверить, что пани Габриэла была в восторге от вашей выходки. Если бы не это, их отношения с… о, Боже, как его зовут-то… Неважно, – могли бы вернуться в нормальное русло…
– Нет. Никогда. После нашего разговора – нет.
Ничего удивительного, подумала вдруг Елена со злостью. Поговорив с тобой, она в тебя втрескалась по самые уши. И поэтому не проронила ни полсловечка на публике о том, что встречалась с тобой… А чего еще можно было ожидать?! О, Господи…
