Тонино Бенаквиста - Сага
Луч солнца падает на наш стол. Несколько бегунов трусят друг за другом мимо окна.
– Как здорово, что ты здесь, парень! Я знал, что ты совершаешь глупость, оставаясь в Париже. До меня дошли слухи, что 80-ю серию приняли плохо.
Он не спрашивает меня о шраме на физиономии – подарке от «Саги». Красивая звездочка в углу глаза даже похожа на специальную татуировку – знак, имеющий символическое значение. Доктор обнадежил меня, что к осени шрам исчезнет.
– Ты хочешь услышать истинные фразы или мне нужно ходить вокруг да около?
– Истинные.
– Страна в огне и крови, и я враг нации номер один.
– Когда пишешь страшные истории…
– Сегюре проявил чудеса изобретательности, чтобы вывалять меня в дерьме.
– Я и забыл это имя… Сегюре… Когда смотришь на него вблизи, видишь перед собой какое-то недоразумение. А отсюда он вообще кажется козявкой. По сравнению с ним, любой американский продюсер выглядит принцем.
Он замолкает, чтобы сделать глоток вина. Подростки, каждый на три головы выше меня, высыпают на баскетбольную площадку. Здесь все King Size, даже подростки.
– Ты когда возвращаешься в Париж?
– Еще не решил.
– Я запланировал приятный вечерок, но пусть он будет сюрпризом. Чем ты желал бы заняться вечером?
– Мне бы не хотелось отвлекать тебя, если ты работаешь.
– Ты, мой второй брат, боишься мне помешать? Скажи, чего бы тебе хотелось? У тебя наверняка есть сокровенное желание, у всех появляются желания, когда они приезжают в Нью-Йорк.
– Под знаком этого города прошло мое детство. Мне хочется познакомиться с ним поближе.
– Видишь дома, там, между деревьями? За ними как раз 42-я стрит.
– Forty second street?
– Она самая.
Мне нравится, как он говорит: «Ты у меня в гостях и ты еще ничего не видел». Он с удовольствием покажет мне Нью-Йорк. Мы так часто говорили о нем по ночам, на левом берегу Сены, попивая обжигающую горло перцовку.
Через час я сижу в «Taxi Driver». За окном – проститутки, сутенеры, нищие, дымящиеся канализационные колодцы, реклама кока-колы. От захлестнувших чувств чешутся глаза и щекочет в носу. Чтобы скрыть глупое волнение, принимаю непринужденный вид и насвистываю мелодию из какого-то ковбойского фильма.
После двух телефонных звонков мне доставили смокинг, а внизу нас ждет лимузин с шофером.
– Ты так и не скажешь, куда мы отправляемся?
– В кино.
Я не умею завязывать галстук-бабочку. Жером справляется с этой проблемой на удивление ловко. И это тип, который три месяца назад не мог правильно застегнуть рубашку! С невинной улыбкой он лезет в шкаф и достает оттуда бумажный пакет, перевязанный ленточкой.
– Это мне?
– Тебя это должно позабавить.
Развлекательная игра, с доской, кубиками, пешками и картами. Называется «Фантасмагория».
– Как-то вечером во время грандиозного празднества в Лос-Анджелесе я беседую с Верноном Милынтейном…
– Продюсером «Боевых игр»?
– Он больше известен как продюсер «Клуба капитанов», но этот сериал не шел во Франции. Я рассказал ему, что придумал игру, где нужно создать настоящую историю от начала до конца, пользуясь подсказками, делая ставки, выполняя инструкции и избегая ловушек. Через два месяца игра уже готова и вот-вот поступит в продажу во всех пятидесяти двух штатах. «God, bless America!» 13.
Несомненно одно: я никогда не буду пытаться играть с Жеромом в «Фантасмагорию».
Лимузин останавливается перед «Театром Зигфилда», сияющим тысячей огней. Здесь сегодня премьера «Ночных звонков», сентиментальной комедии о войне между бандами гангстеров. Зрелище скоро начнется. Возле входа толпятся сотни зевак, которые пришли сюда специально, чтобы поглазеть на парад кинозвезд.
Портье открывает дверцу автомобиля. Если бы у меня хватило нахальства, я бы тоже мог встать на красный ковер, попозировать фотографам и дать интервью трем телеканалам. Но об этом не может быть и речи.
– Чего ты застрял?
– Мне страшно, Жером…
Он вытаскивает меня из машины. Десять шагов, отделяющих меня от холла – самые великие шаги в моей жизни, как в прошлой, так и в будущей. Отныне моя жизнь будет одним сплошным закатом. В холле я вижу людей, известных миру лучше, чем американский президент. И все они подходят к Жерому, чтобы пожать ему руку. Актрисы, при виде которых млеет весь мир, бросаются ему на шею. Не проходит и минуты, как я уже весь покрыт звездной пылью и сам себе кажусь сверкающим. Все это не как в кино. Это и есть кино.
– Слушай, Жером, видишь ту даму в длинном платье? Когда я был мальчишкой, у меня на стене висел ее портрет.
– Я представлю ее тебе, ты увидишь, какая она прелесть.
Я сидел рядом с ней на протяжении всего сеанса. Когда зажглись люстры, она спросила, что я думаю об увиденном. Чтобы не скомпрометировать себя, я ответил, что такой фильм мог быть сделан только в этой части света. После небольшого коктейля в частной резиденции, где мы напились как сапожники, мы с Жеромом оказались в Вилидж Уангард, месте, где родился джаз и где он, может быть, умрет. Основательно захмелевший, я не смог отказаться от очередного стакана, предложенного мне барменом. Жером рассеянно слушал какой-то старый бибоп.
– Те, кто говорят, что американцы делают фильмы для двенадцатилетних пацанов, в то время как старушка-Европа трудится над возвышением души, – кретины.
У меня кружится голова, Жером ничего не замечает и продолжает рассуждать.
– Подобные заявления обнадеживают глупцов. Но если американцы захотят, они заставят проливать слезы всю Землю.
По тому, как после каждой фразы он яростно трясет головой, я понимаю, что он пьян не меньше меня.
– А если я скажу, что меня скоро пригласят в Белый дом?
Я должен любой ценой протрезветь, прежде чем рухну в какую-нибудь постель. У меня очень мало времени, и завтра, может быть, мне не удастся поговорить. А я приехал сюда поговорить. Только чтобы поговорить.
– Мне нужно кое о чем попросить тебя, Жером.
– Все, о чем хочешь. Ты – мой второй брат. Все, о чем хочешь, за исключением одной вещи.
– Мы должны исправить то, что сделали.
– Именно это я имел в виду!
– Мы должны переделать последнюю серию, и ты больше никогда не услышишь о «Саге».
– Пошел ты!
– Мы должны закончить то, что начали. Иначе в мире никогда не наступит порядок.
Он хватает меня за отвороты смокинга и смотрит в глаза с яростью, как может смотреть только брат.
– Ты должен уехать из той страны, таких, как мы, там не ценят. Рай для сценаристов – только здесь!
Я пытаюсь успокоить его, но у меня ничего не получается. Он опрокидывает локтем стакан, не обращая на это внимания.
– Здесь тебе не нужно месяцами таскаться со своим сценарием, пока какой-нибудь чиновник не удосужится его прочесть. Ты заходишь в контору, и тебе позволяют произнести семьдесят пять слов, чтобы убедить всех, что ты написал что-то стоящее. Если ты выдерживаешь испытание, то выходишь на улицу с контрактом в кармане. Во Франции, если ты не входишь в круг избранных, ты будешь бесконечно обивать пороги, прежде чем тебя соизволят заметить.
Мне нужно держаться. Я приехал сюда, чтобы убедить его. Но ему наплевать на это, он продолжает свою речь.
– Во Франции, если ты имел хотя бы небольшой успех, ты можешь существовать за счет своей репутации и писать всякое дерьмо лет десять. Здесь ты имеешь право на одну, максимум на две ошибки, после чего ты вне игры. Во Франции ты обязан преклоняться перед «гениальностью» некоторых режиссеров-кретинов, на счету которых хорошо если есть хоть одна короткометражка. Здесь же автор нередко имеет больше власти, чем режиссер. Во Франции даже не читают то, что ты написал, потому что там мало кто умеет читать. Здесь с тебя будет литься пот с утра до вечера, а иногда и большую часть ночи, а на следующий день – все сначала, еще и еще, пятая, десятая, пятнадцатая версия, пока не получится то, что надо.
– Ты нужен мне там, Жером.
– Оставайся здесь, со мной, мы одной крови! Ты даже более чокнутый, чем я! С твоей башкой можно написать десять «Саг». Здесь нужны такие люди. Через полгода ты уже что-нибудь напишешь для Голливуда. Это же более потрясающе, чем любая твоя детская мечта! Только ради этого мы и работаем!
– Мы должны закончить «Сагу». Всего одну серию…
– Разве они недостаточно поиздевались над нами? Оставайся здесь, говорю тебе… Можешь даже не возвращаться назад. Завтра к вечеру у тебя будет вид на жительство на любой срок, рабочая карта, квартира на Манхэттене и контракт. Чудеса – это наша работа, парень.
– За месяц мы завершим «Сагу», а потом я сделаю все, что ты хочешь.
Он смотрит на дно своего стакана, делает глоток бурбона и закрывает глаза.
– Лучше сдохнуть.
Остров.
Впереди, по правому борту. Как удается этим островам выглядеть такими гордыми перед теми, кто собирается на них высадиться? Этот расстилается предо мной во всей своей величественной красоте. Не могу понять, что испытываю в эти минуты, сидя на палубе корабля и наблюдая, как мы приближаемся к берегу. Какое-то незнакомое чувство. Вроде почтения.
