Отар Чиладзе - Годори

Дрнг. Дрнг. Дрнг… Что же касается столицы Гренландии, то, кажется, он никогда и не знал ее… Ах, если бы вся его вина была только в этом, жизнь еще имела бы смысл! Вина Элизбара неизмеримо больше: он послал дочь на испытание — ей и другим. Не имеет никакого значения, веришь ты тому, что говорят, или нет, — людям рты не заткнешь. Существует единственный выход: начать все сначала, родиться заново, то есть, не раздумывая, без сожаления отречься от прошлого, отмеченного распутством и убийством, и так же, не раздумывая, без сожаления отсечь от себя самых дорогих и близких, равно осуждаемых и людьми, и Богом. Так что ваша гибель неизбежна, батоно Элизбар. Дрнг. Без прошлого ты ничто. Дрнг. Шариковая авторучка, только уже без пасты. Нет, без той оторопи, страха, унижения, боли сожаления и гнева, которые ты испытал благодаря самым близким и дорогим людям, ты даже не пустая авторучка. И в этом не только твоя беда, но и твое счастье; не только божья кара, но и награда. Главное, насколько ты готов принять то и другое. Вместо того чтобы плакаться на судьбу, прими достойно награду и так же достойно встреть наказание. Чем менять биогенетику и биографию, лучше сгореть в огне ползучей войны. Лучше. Дрнг. Дрнг. И Квишхети тоже только подготовка к наказанию, и ничего больше. Ты играешь в прятки не с Ражденом Кашели, а с наказанием, через Раждена Кашели шаг за шагом свыкаешься с неизбежностью встречи со смертью. Дрнг. Но каждый раз глупо радуешься, когда директор писательского дома отдыха с подчеркнутой сердечностью говорит тебе (сколько бы раз на дню ни встретил), как молодо ты выглядишь, будто, чем будешь моложе, тем легче примешь смерть. Ему приятно поболтать с писателем, возможно, он и сам втайне пописывает; мало что понимая в твоих переживаниях, он восхищен, к примеру, твоей последней статьей в «Литературули Сакартвело» и искренне переживает, что тебе приходится растрачивать свой «божественный дар» в полемике с недостойными оппонентами. «Вы должны писать романы. Писать много. Людям нужны ваши книги». Неправда. Неправда. Неправда. Но льстивое слово все-таки обманывает. Оно может выманить змею из гнезда, может вернуть интерес к жизни. Побудить к работе. Однако для этого недостаточно лишь желания. Не вздумай бороться дрнг с чистым листом, вооружившись дрнг только желанием дрнг. Он победит. Опозорит. Ничего не получится. Это как мужская сила — если не иссякла, непременно возродится и восстанет, если же истощена, ничто ее не возродит. Моря камнями не закидать. Пора надеть шляпу и удалиться. Разве что перед уходом попросишь прощения у чистого листа бумаги, как у женщины, раздетой понапрасну. Хоть за вежливого сойдешь. Зачтется. Но от стыда не спрячешься. В какую бы щель ни забился, найдется хоть один бесцеремонный придурок и встанет над головой с вопросом: «Что новенького пишете для нас?» — как будто все «старенькое» он уже прочитал, как будто его интересует что-нибудь, кроме собственного брюха. Где он был, когда в Тбилиси горели книги? Дрнг. Прятался? Легально обруганный и оскорбленный, перешел на нелегальное положение. Исчез с глаз долой временно, пока чуть не силком вытолкнутое на сцену новое правительство демонстрировало свои возможности на вполне любительском уровне. Лале, лале, дивлидала, лале, дрнг, дрнг, чем тебе не рифма для генацвале дрнг. Хоть и трудная нам выпала доля, но слишком уж дружно мы поглупели. Вернее, наша благословенная Богом сторона оказалась оптимальной теплицей для разведения акакиевских летучих мышей[9]. Впредь обитателям тьмы надлежит жить до скончания дней во мраке, ибо так повелеваем мы, Николай, Николоз, просто Коля. Клочок же той тьмы в позолоченной раме повешу в красном углу, дабы поклоняться ему во веки веков. Аминь. Аминь. Дрнг. Вот и вся наша история. Собираемся ли мы освободить страну сами или освобождаемся в соответствии с указаниями покорителя, нам все-таки хватает наглости лицемерить и обманываться; вроде как мы тут ни при чем, не по нашей вине оплошали. Вашу супругу намедни напугала корова. Но ведь корову убили?! Откуда здесь моя жена? Не волнуйтесь, не здесь, а в Квишхети, и не намедни, а давно… Вы вообще не совершаете прогулок или до нас не снисходите? Можете считать ее коровой, но рога-то бычьи. Выходит — гермафродит. Или того хуже изменила пол по последней моде, как люди. Бык с быком в одной упряжке сменит цвет или… Вы думали, характер?[10] Нет, это раньше так было, а теперь пол сменит. Зоотрансвестит… Корова с бычьими клыками. Ничего, наши ученые и с этим справятся. В этой сфере они молодцы. Может быть, и не впереди прогресса, но что не отстают — это точно… Человечество без потомства гораздо легче поставить на карту. Массовая гибель несравненно проще индивидуальной смерти… Однако дела и впрямь из рук вон плохи. В Кахетии не слышно ослиного вопля. А что за Кахети без ослов?! Да что ослы — похоже, мы и от детей успешно избавляемся. Опростали руки от забот и лишнего груза. Одних подарили Кашели, других отдали за рубеж, чтоб затем и самим отправиться следом. Сперва они, потом мы. Дети легче привыкают к чуждому окружению. Рионских рыбок пустили по Рейну. В добрый путь! Вкусят тамошней водицы и водорослей, дрнг, попривыкнут к уступам и расщелинам рейнского дна, укрепят плавники и позовут нас. И тогда — привет! Дрнг. Дрнг. Ауф фидерзеен! Глядишь, постепенно, постепенно все отсюда слиняем. Друг за дружкой. Как однажды уже слиняли при Лодовико из Болоньи. Человек из Рима добирался в надежде на нас, искал, волновался, а нас просто не оказалось на месте. По сей день небось ищет. Стыдно. Ей-богу! Дрнг… Но разве так можно, батоно Элизбар? Разве ж так можно? Дрнг. Это уже слишком. Во всем видите только плохое дрнг. Разве Давид Строитель не посылал юношей учиться за рубеж?! Посылал, разумеется, посылал, но посланные Давидом Строителем возвращались философами, а на посланных нами по возвращении пробы негде ставить. Будь моя воля, научил бы их уму-разуму, обломал бы рога и воткнул в то самое место, которое используют не по назначению. Но это уже другой разговор. Это уже, выходит, демократия. А вообще-то говоря, кому какое дело! Дрнг. Вас послушать, так мы все изменники и предатели. Ну и что? Что в этом нового? Так устроен род человеческий: или ты изменяешь, или тебе изменяют. Не говоря ни о чем дрнг другом, дрнг, дрнг придет время — собственная память изменит. Дрнг, дрнг и еще раз дрнг. Не надо над всем насмехаться. О черешне и «Энисели», надеюсь, не забыли? После ужина. Помним дрнг, помним. Ужин еще не скоро. От черешни с «Энисели» все беды, с них все и пошло. Человек не может сказать правду. Даже если не робеешь — неловко: ты гость, он хозяин… Будет, Бога ради, будет! Так все можно оправдать. Дрнг. А ты попробуй не оправдай. Сейчас в моде открытые письма. Время закрытых писем прошло. Валяй, что хочешь. Раз такое дело, давайте опять послушаем Элизбара. Он все собирается, собирается, но никак не разродится… Большое спасибо, не скрою — очень волнуюсь. Никогда бы не подумал, что придется выступать перед вами, тем более здесь, в этом земном раю. Скажем так — в комфортабельной и жестко лимитированной эмиграции. С одной стороны, ты в самом центре родины, в ее сердце, и вместе с тем невероятно далеко. Как сказано у поэта — келасурские чайки[11] кричат над Курой, просят помощи, но мы не слышим.

Что-то в этом роде я и сам недавно сказал, но, кажется, во сне… То есть в более основательной эмиграции, в Германии, в Ванзее… Наверное, это тоска по милому Квишхети откликнулась во сне Ванзее… Впрочем, взор юной еврейки, исполненный грузинского достоинства, дает нам надежду, что мы непременно спасемся, даже не пошевелив для этого пальцем. (Молодец, Элизбар, браво!). В самом деле, здесь, в этом Эдеме, трудно поверить, что где-то льется кровь. К тому же не чья-то, а твоя. Что горит земля. Твоя земля… Все мы знаем Зураба. Он охотно показывает свой шрам от горла до живота, похожий на границу разорванной пополам страны. Вывалившиеся в траву внутренности он сумел запихнуть назад прежде, чем потерял сознание. А как только пришел в себя, вместо автомата взял в руки косу. Косит траву в лугах над Квишхети… Шсшсшсшс… Сшсшсшсш… Сшсшсшсш… Нам напоказ широко и ладно машет косой, словно хочет сказать, что это дело ему по душе… Рад зрителям. Зритель — единственная награда за проявленную на войне смелость, если угодно, за глупость в нынешнем понимании. Мы же, заложив руки за спину, разглядываем его издалека, как музейный экспонат, как последнего представителя исчезнувшего вида. Сшсшсш. Шсшсш. Парень худой, но жилистый. Гибкий, как камча. Всем твердит одно и то же: если б нас не продали, мы уже раз десять могли бы выйти к Псоу[12]. Досадует. Переживает. Мается. А мы отдыхающие — улыбаемся. Не верим. Вообще не верим, что такую страшную рану он схлопотал на курорте. Скорее всего, попал в аварию, а нам лапшу вешает на уши, выдает себя за героя — заступника отечества, патриотствует, как какой-нибудь кандидат в депутаты. Мы многозначительно улыбаемся друг другу матерые свидетели всевозможных хитроумных комбинаций… Рады бы, но не верим. Дрнг. На нашей башке разве что мельничный жернов еще не вертелся, а все остальное было. Дрнг. Батони Леонтий бежал из тюрьмы еще во времена Тифлисской и Кутаисской губерний, причем дважды. Один раз через подземный лаз. Сам его копал вместе с другими. Копал, копал и докопался — вылез в республике грузинского Ноя. На радостях забыл об опасности и недобрым словом помянул бывшего шефа полиции дрнг дрнг, в результате еще до возвращения домой был жестоко избит на улице неустановленными лицами, но это не сказалось на горячих чувствах к обновленной родине, и в конце концов ему пришлось выпрыгивать из того печально знаменитого вагона, в котором старший Ражден Кашели расстрелял участников волнений двадцать четвертого года дрнг, кровь ручьями текла из щелей, а заколоченные в вагоне пели «Мравалжамиэр», но не добитые Ражденом Кашели вскорости попали в руки Антону Кашели, на допросе у которого батони Леонти дрнг оставил на столе два передних зуба, в чем открылся за несколько месяцев до смерти в тени душистой липовой аллеи, гудящей от пчел, только эту обиду с собой уношу, не могу себе простить, дрнг, признался простодушно. А батони Пимен, по обыкновению, обсмеял эмоциональное признание и утешил в своем стиле — умный человек, а о зубах печалишься, не зубы мы теряем, милый ты мой, а землю, море, небо теряем, дрнг, солнце и луну (наших отца с матерью)[13] вместе с сонмом звезд (сестричек и братьев), дрнг…