Алексей Слаповский - Анкета. Общедоступный песенник
К Сергею приехали на работу, взяли его, привезли, вволокли в подвал какой-то, темный, сырой, связали руки и ноги и подвесили на железный крюк. Как Буратино в сказке, вспомнил Сергей детство и заплакал.
И Лидия стала жить одна, Сергей ушел от нее к маме жить.
Пхай-Пхай сказал Лидии: давай и правда поженимся. Она сказала, что не хочет. Он приезжал на машине с цветами и шампанским. Нет, не хочу, извини, говорила Лидия. А вот я тебя на крюк, пошутил Пхай-Пхай.
Пошел ты, ответила Екатерина за Лидию. Она у нее каждый вечер теперь. Подруга. Надоела.
Пхай-Пхай повесил Лидию на крюк. Через сутки пришел, спросил: ну как? Сволочь, сказала Лидия. А Екатерина в это время — к Филафонтову. Филафонтов в этот подвал и Пхай-Пхаю: тебе велели? Снял Лидию, хотел Пхай-Пхая на крюк повесить, но передумал и убил.
Филафонтов погладил родинку, а потом стиснул пальцами живот Лидии. Он любил это. Лидия хотела отравиться, но подумала, что смерть еще хуже жизни. Она встретила Сергея и рассказала ему: так и так. Сергей пошел к Капитану.
Капитан и Филафонтов встретились для разборки. У Капитана давно было зло на Филафонтова. Он придрался через причину Лидии. Убил Филафонтова. Лидию взял себе. Он любил быть нежным и сосал у Лидии ухо.
Сергей попросил, и Капитан отдал ему Лидию. Они опять стали жить вместе. Он купил ей кожаное пальто. Она купила мебель для кухни. Родила дочь. Ей сейчас уже полтора года.
Екатерина вытягивает ногу, покрытую мыльной пеной, и думает, что ведь много красивых женщин. Почему не она?
И я слишком устал от предательств и боли.Но меня лишь поймет тот, кто горе узнал.Так налейте ж за наше здоровье на воле,А назавтра за вас я налью свой бокал.
(И т. д. — четырнадцать куплетов, с чувством, со слезой, но с достоинством, с мужской гордостью.)
Ноябрь 1995
КУМИР
Рок-баллада
1Этого маршрута в расписании нет.Я в толпе не стоял, я не брал билет.Но, тем не менее, воды набравши в рот,Я еду в этом поезде — и даже вперед.
Андрей Антуфьев живет в городе Москве, а Сергей Иванов живет в городе Саратове.
Но это неважно.
В Саратове миллион жителей, а в Москве раз в десять больше.
Но это тоже неважно.
Москва — столица нашей Родины, а Саратов — столица Саратовской области.
Но это уж тем более неважно.
Андрей Антуфьев — рок-музыкант, рок-поэт, рок-певец, рок-человек, а Сергей Иванов никогда ни на чем не играл, не пел, стихов не сочинял, но он тоже рок-человек.
Это, пожалуй, важно.
Андрею Антуфьеву сорок лет; а Сергею Иванову двадцать два года. Вот уж что совершенно неважно! — ибо во всяком мире несколько миров, есть мир, в котором нет отцов и детей, нет старших и младших, есть только музыка и слова — и все остальное соотносится лишь с музыкой и словами и ни с чем другим. Да, еще голос. Это даже первое. Голос. Цвет голоса. Потом музыка и слова. На десятом месте внешность. На двадцатом — биография. Остальное — с большим отрывом — на сто сорок четвертом месте. Нелепо даже подумать, что Антуфьев юноше Сергею Иванову «годится в отцы», хотя Антуфьев начал заниматься рок-музыкой еще тогда, когда Иванова и на свете не было. В этом мире все равны. Сергей Иванов не может быть без Андрея Антуфьева, но и Андрея Антуфьева нет без Сергея Иванова.
Это тоже важно.
Андрей Антуфьев живет с третьей женою в шестнадцатиэтажном доме на проспекте Мира, а Сергей Иванов в доме на улице Перспективной в доме пятиэтажном, панельном, в двухкомнатной квартире — с мамой и папой, с кошкой Фенечкой.
Абсолютно неважно.
Комната Сергея Иванова увешана портретами, плакатами, афишами Антуфьева, а в комнате Андрея Антуфьева голо и пусто, лишь мягкий ковер на полу и иконка в углу. Полгода назад в приступе артистического бешенства он выбросил из комнаты всю мебель, а заодно и картины, и книги — «всю эту дрянь, которую мы вешаем на себя, как папуасы пуговицы от кальсон!» Слова эти опубликованы были в двенадцати газетах и семи массовых журналах. Откуда узнали, сволочи?
Ладно, неважно.
Самая ценная вещь в доме Антуфьева — гитара, которую подарил ему пятнадцать лет назад Джон Маклафлин. Самая ценная вещь в комнате Сергея Иванова — ковбойский сапог со шпорой, в котором Антуфьев выступал в Подольске, в 87-м году, когда не распалась еще его группа «ОСД» («Одиночно стоящее дерево»).
Но Сергей Иванов — не фанат Андрея Антуфьева. Он вообще не любит этого жаргона: «фанат», «фан» (или «фэн»), «крутой саунд», «джем-сейшн», «тусовка», «тусня» и т. п. Он даже слова «кайф» не употребляет, он, истинный профессионал любви к рок-музыке, перешагнул этот хвастливый полудилетантский порог, он уже совершенно спокойно может говорить обо всем нормальными русскими словами. Сборная солянка, скажет он о концерте, где собрались поиграть музыканты разных групп — а не «джем-сейшн». Оригинальная одежда, а не «стремный прикид», скажет он, усмехаясь потугам сверстников казаться знатоками и пересыпать речь словесными побрякушками, «фенечками» (в честь чего он иронически и кошку свою назвал).
И это, и это неважно.
Сергей Иванов одинок, Андрей Антуфьев, по мнению Иванова, тоже одинок. Вот что самое важное.
Некоторое время назад Антуфьева, обнаружившегося после долгого молчания с группой «Другое дерево», вдруг «раскрутили» радио, телевидение и студии звукозаписи; кроме старых песен (любимых песен Сергея Иванова), появилась куча новых, Антуфьев как-то быстро «запопсовел», начал заниматься «чесом», то есть объезжать страну вдоль и поперек с концертами на предмет хлеба насущного. Сергей Иванов рассорился с теми, кто упрекал Антуфьева в продажности, он говорил, что такой человек, как Антуфьев, многое себе может позволить — в том числе и любовь к себе со стороны простолюдинов.
Но понимал, что все же истина ему не менее дорога, чем Платон, и Антуфьев, пожалуй, слишком уж как-то неразборчив стал. Ему даже приснился однажды длинный сон с подробным разговором: они выпивают с Антуфьевым, и Сергей говорит, говорит ему, объясняет, объясняет, Антуфьев слушает печально и мудро, соглашается, кладет руку ему на плечо… Это прикосновение на своем плече Сергей чувствовал потом несколько дней.
И настал момент, когда Сергею Иванову нестерпимо захотелось увидеть Антуфьева живьем. Может, поговорить с ним, если удастся. Если это выйдет ненавязчиво. Как-нибудь само собой. Он полгода продумывал, какой может быть эта встреча, как ее можно устроить, собрался уж было ехать в Москву (точный адрес Антуфьева ему, конечно, известен, — но письмо, подобно влюбленной школьнице, он не собирался писать), и вдруг, в начале лета 96-го года, известие: Антуфьев гастролирует по Волге, в Саратове один день, в помещении цирка. За неделю до концерта Сергей Иванов купил билет. Он купил билет и сказал себе, что надо успокоиться и забыть. Но, конечно, не сумел забыть — и к дню выступления дошел до такого состояния, что утром вынужден был выпить немного вина. Он пил вино, включив на полную громкость песни Антуфьева. Родители уехали на дачу — по его просьбе. Он был для них мальчик в общем-то тихий и спокойный, просто еще не определился, не нашел себя в жизни, но иногда становился нетерпеливо настойчив, нервно-упрям, и они пугались этого — и спешили пойти ему навстречу. Сергей Иванов пил вино и оглядывал комнату, фантазируя, что Антуфьев может оказаться у него в гостях. Почему нет? Наверняка его будут зазывать «крутые» люди — на волжский берег, на дачку с банькой, на шашлык и тому подобное, а он, Сергей Иванов, улучит момент, подойдет и скажет с достоинством: «Здравствуйте, Андрей Викторович. У меня нет ни дачи, ни машины, у меня есть только пять бутылок портвейна и несколько слов для вас, которые могут быть вам небезынтересны, пойдемте ко мне в гости?» И если Антуфьев остался в корне своем Антуфьевым, он должен отвергнуть все заманчивые «крутые» предложения и уважить просто простого парня — это, в конце концов, ему плюс, прибавление к его легенде, Сергей Иванов хоть и с некоторой брезгливостью относится к самотворным легендам, но понимает их игровую прелесть, их важность для «фанатов», склонных придавать судьбоносное и почти мистическое значение мельчайшим поступкам кумира — и мельчайшим, кстати, его привычкам, включая то, какой бритвой он бреется и какие сигареты курит. Антуфьев курит «Беломор».
Чтобы не смутить гостя, Сергей Иванов содрал все его изображения со стен. Остались светлые прямоугольники, окаймленные выгоревшими дешевыми обоями бледно-зеленого цвета. Сергей Иванов сел на пол, стал смотреть на них — и пустоты эти вызывали в нем мучительные и прекрасные позывы на какие-то очень важные, очень умные, жизненно-необходимые мысли, мысли-открытия — он никак не мог оформить их в своем уме, но сладость доставляло уже само ощущение их близости, сама уверенность, что никуда они не денутся, рано или поздно — придут. И все станет ясно. До конца.
