Гаррос-Евдокимов - Серая слизь
“А мне насрать!” – неожиданно громко: женщина. Точно Кристи! Ругаются, ну да…
Я – у самого угла, я боюсь из-за него показаться, несмотря на темень: слишком уж ЭТИ близко. Метрах, может, в четырех. Если не в трех. Дьявол, ни слова не разобрать… Дождь висит на плечах, как экспедиционный рюкзак, с козырька капюшона – струйки.
Вдруг голоса замолкают – им на смену приходят быстрые и совсем уж невнятные звуки. Вроде короткой возни, чьего-то оханья. Небольшая пауза. Шаги? Какие-то неровные… Удаляются? Кажется… Я наконец высовываюсь из-за угла. И ничего, конечно, все равно не вижу.
Звонкий хлопок – как автомобильная дверца. Или капот, или багажник. Где-то у выхода из подворотни. Еще такой же хлопок. Начинает урчать стартер, и одновременно метрах в пяти-шести передо мной загораются красным задние фары машины. Я шарахаюсь назад – здесь, в этом каменном коридоре, я как на ладони. Но машина стоит ко мне боком – я вижу только багажник. Странно покатый багажник. Какая-то, кажется, сильно старая тачка…
Машина чуть сдает задом – кажется, это старая “Волга”, воспетый Рязановым “ГАЗ-21”, что вдруг сделался в последние годы культовым и дорогим. Разворачивается – мордой в противоположную от подворотни сторону. Я бегу вперед, выскакиваю под ливень – в следующий крошечный дворик. “Волга” притормаживает на выезде из него, собираясь сворачивать на Дунтес, пропуская идущие по ней тачки. Она в этот момент стоит под фонарем, и я разбираю, что стекла у нее тонированные, что “двадцать первый” покрашен в тот самый сиреневато-розовый цвет, какового цвета “кадиллак”, фигурирующий, помнится, в “Wild at Heart” и “True Romance”, Элвис – если опять же верить кино, “Достучаться до небес”, – подарил некогда своей маме. И еще разбираю – номер. DH-1777. Латвийский.
Через пару секунд “Волга” мягко газует (может, и движок ей сменили), выруливает на Дунтес и исчезает в сторону центра. Вот и все.
Я бессмысленно топчусь во дворе, потом зачем-то возвращаюсь в кошками воняющую подворотню. Отбрасываю капюшон. Что тут произошло-то? Достаю зажигалку. Щелкаю, свечу по сторонам. Пятна на стенах, полустершиеся граффити. Свечу под ноги. Делаю пару шагов, снова свечу вокруг. Вниз.
Я стою прямо в небольшой темной луже. Я приседаю, опускаю зажигалку. Что растеклось по растрескавшемуся асфальту, понятно сразу – хотя в таком количестве я ее не видал, наверное, все-таки никогда. Кровь.
26
Звонит Лера – опять что-то случилось. Маховский пропал.
“То есть?” – “Ну, пропал. Никто не знает, где он. Ни родные, ни адвокат. Даже Круминьш ни хрена не понимает: ни разу не помню, чтоб он был таким – откровенно прибалдевшим…” – “С-слушай, давай пересечемся. Быстрее по возможности. Как у тебя?..”
Пересеклись в барчике метрах в тридцати от биофака, прилепившемся к теннисным кортам (на зиму их превращают в каток – а сейчас они праздно зависли в межеумочном состоянии).
– На сегодня психиатрическое обследование его было назначено. – Лера единым круговым движением свежует пачку “Caines”, комкает целлофан, кидает в пепелку. – А его нету нигде. Все. С концами.
Шарю по карманам в поисках зажигалки – дать ей огоньку. Забыл зажигалку. Впопыхах.
Лера достает свою. Перенимаю ее из Лериной руки, скрежещу колесиком… ни фига себе огнемет… но Лера, видимо, приноровилась – заранее отвела ладонью волосы… Разглядываю зажигалку – никогда у нее такой не видел… Лера усмехается.
– Прикол… – Возвращаю ей. – Из чего это?
– Из пулеметного патрона. Говорим о процессе – нервно. Что, не будет теперь никакого процесса? Ну а как ты себе это представляешь – в отсутствие обоих подсудимых? Них-хрена… Значит, ты все правильно предполагала… Что это – менты следы заметают? Очень не исключено… Выходит, в натуре варка – мама не горюй…
(…И странно загнувшийся месяц назад Леонид… И Кристи – что с ней произошло?.. Действительно ж никого не осталось уже, кто более-менее в курсе дела… Нич-че себе зачисточка… Менты, значит… Менты.)
– …Я одно точно знаю: нам сейчас отсвечивать никак, ну вот никак не стоит… и тебе, Дэн, в особенности… Ты понимаешь, Дэн?
Да… Попробуй тут не отсвечивать…
Закуриваю. Зажигалка, бензиновая – из гильзы длиной в палец. Бутылевидной. Самопал. Но стильный.
…Пояснять ей – рассказывать про вчерашнее? Не пояснять?.. Не пояснять.
– Слышь, Лер… Э-э… Ты не можешь… Извини, что я опять тебя юзаю…
Смотрит внимательно, чуть прищурившись: я даже глаза опускаю… целлофановая обертка в пепельнице ежится от стряхиваемых горячих крупинок.
– Можешь ты номер автомобильный пробить?
– А что за номер? Отдуваюсь, мычу, собираю лоб гармошкой…
– Ладно, – Лера. Грустно. – Диктуй.
– Дэ Ха один-семь-семь-семь.
– Сейчас… – Записывает на треугольной салфетке, складывает пополам.
Снова беру ее зажигалку:
– А от какого пулемета гильза, не знаешь?..
– Не помню. От немецкого какого-то. Киваю. Киваю. Поднимаю глаза:
– Откуда она у тебя такая… если не секрет? Медлит:
– А что?
– Да не, ничего… прикольно просто… Молча улыбается: так… про себя.
– Подарок?
– Допустим…
Пять лет назад, в июне девяносто девятого, в Таллин с концертом приезжала “Металлика”. Это был единственный тогда концерт Хэтфилда с компанией (еще той, классической, с Ньюстедом на басу) в Прибалтике – и билеты на него продавались в Риге тоже. Мы с Лехой Соловцом, понятно, не поехать не могли.
Вышло так, что для меня это был первый визит в соседнюю столицу – по городу водил и в марках эстонского пива просвещал меня Сол. Ну, вечерком мы, естественно, вдоволь напрыгались на концерте, сорвали голоса – оба… Обратные билеты у нас были на первый утренний автобус – часов в шесть. Всю ночь – белую, короткую – мы превесело проквасили на смотровой площадке в Вышгороде. С видом на весь Старый город, порт и залив. Оглашая исторический центр ангинными версиями “Гив ми фьюэл” и “Анфогивена”. Пили, как сейчас помню, местную водку “Виру”. Часа за полтора до автобуса, когда пузырь закончился, двинули в сторону автовокзала – городской транспорт еще не ходил. Но по пути еще намеревались затариться добавкой: пьяны были покуда в меру. То есть это мне так казалось.
Дело в том, что то был еще и мой первый совместный опыт более-менее масштабного бухалова с Лёшичем: я не был знаком с его особенностями индивидуального ужора. Особенности же эти для собутыльника чреваты: командный центр в Соловом мозгу перестает функционировать так внезапно и бесповоротно, словно его захватывает вражеский спецназ. То есть по пути с горки Леха еще пытался бойко клеить припозднившихся аборигенок, но к подножию уже перестал реагировать на внешние раздражители, сел – лег – на первую же скамейку и покинул мир живых.
И вот за час до отбытия я оказываюсь не только без представления о дальнейшем маршруте посреди абcолютно безлюдного незнакомого города, но и с трупом на руках, с обратными билетами на конкретный рейс – и практически без денег. (Труп тут не фигура речи. Из приподнятой активной жовиальности Сол скачкообразно переместился в ту стадию опьянения, когда человек представляет собой “вещь, предмет, может быть, тело”: этот телефон не работает…)
Роуд-муви наша дальнейшая заслуживает, бесспорно, увековечения гомеровским гекзаметром; возможно, дожив до пенсии, я этим займусь. Факт то, что кое-как добрались. Потом уже я имел неоднократное счастье наблюдать процесс (если корректно именовать процессом нечто практически одномоментное) Лёшичева срыва в штопор. Помнится, в конце декабря того же самого девяносто девятого по пути в Прагу, где мы встречали миллениум-demo, упитый Леха отключился в сортире “Неоплана”. Через какое-то время свет в “экологическом туалете”, как положено, вырубился. Еще через какое-то время Сол очнулся. И обнаружил себя – ничего спьяну не соображающий! – в теснейшем замкнутом пространстве в кромешной темноте. Ужас похороненного заживо: автобусный салон огласился глухими воплями и гулкими ударами в сортирные стенки…
Почему-то сортир вообще был постоянным соловским порталом для нуль-транспортировки в иную реальность. Кажется, в девяносто девятом (опять же) на собственном дне рождения (в сентябре) Леха пал смертью Винсента Веги на толчке в тогда еще красном “Красном”. Удача: он не озаботился защелкнуть дверь. Мы вдвоем с ФЭДом снимали тело с очка, застегивали пряжки и пуговицы, производили вынос, ловили такси, паковали в салон, волокли на третий этаж в “хрущобе” на Марупес и сгружали на руки безутешным родным, предварительно расшнуровав Лехины ботинки.
А на обратном пути, тут же, на выходе из шашечного строя серокирпичных пятиэтажек, на траверзе анонимного (то есть он, разумеется, называется как-то – но каждый раз, оказываясь у Сола, я забывал глянуть – как) шалмана нас встретили “марупские пацаны”. Актанты Лехиных баллад, коих криминальную грозность я, не столкнувшись с ними ни разу за пару лет, совсем было списал на простительную патриоту родного района и творческой натуре склонность к гиперболизации. Числом четыре (вечная паскуднейшая тактика гопоты: докапываться только при безусловном превосходстве…).
