Эдуард Лимонов - Апология чукчей
Вход в тюрьму с Энергетической улицы. Но нам туда не надо, во вход. Мы шагаем по двору жилого дома, где скрыт от досужих глаз высокий забор. Дождь всё идет, он согнал со двора всех старушек. Вот она — грейдерная башня. Может быть, она и не грейдерная (то есть допотопный холодильник прошлого века), и не считается башней, но в течение пятнадцати месяцев я лицезрел эту башню с другой стороны, из камеры № 32. Впрочем, лицезрел я ее только в летние месяцы, когда нам позволяли открывать окно с 06:00 до 18:00. Я с вожделением глядел на ее осклизшие бревна и ржавые кирпичи фундамента, предполагая, что за башней — свобода, и свежий ветер, и верные друзья в автомобиле. Побег. Любой узник мечтает о побеге.
Я не предполагал, что за башней — спокойный длинный московский двор, где бабки сидят у подъездов в дни, когда нет дождя… И вот я шагаю именно там, куда хотел бы вырваться в моих тюремных лефортовских снах…
Я бы посмотрел на окно камеры № 32, но из-за забора можно увидеть только последний этаж, а тридцать вторая ведь на первом…
— Домой, — спрашивает Колян, — или на Пироговку, к Новодевичьему?
На Пироговской улице я жил в начале семидесятых годов, молодым поэтом в красной рубашке. И у Новодевичьего монастыря встречался с девушкой в белом платье, девушку тащил за собой белый пудель. Девушка собирала крапиву у стен Новодевичьего, чтобы варить пуделю щи с крапивой. На руках у нее были красные резиновые перчатки. В пруду тогда жило семейство белых лебедей.
— Домой.
Хватит сантиментов.
Отцы родные
Когда я отсидел и освободился из лагеря, то обнаружил, что ко мне, видимо, стали хорошо относиться в криминальном мире. Зашел я, по-моему, на третий день свободы, с парой нацболов в ресторан на Поварской… Вдруг подходит большой кавказский человек в черном костюме к нашему столу, улыбается, бутылку шампанского протягивает:
— Эдик, с освобождением тебя! Я в прошлом году освободился.
И поворачивается уходить…
— Выпейте с нами! — говорю я ему.
— Спасибо, не хотим вам мешать… Мы там, в углу сидим! — И скромно удалился.
Я посмотрел. В углу сидела большая компания серьезных мужчин.
А то пришли мы в ресторан «Гладиатор», я там недалеко жил на Сыромятнической, никакого центра искусств там еще не было. «Мы» — я и адвокат Сергей Беляк. Сидим, беседуем, выпиваем, шашлыки заказали. Ресторан недорогой, еда свежая, азербайджанцы хозяева. Людей немного, но сзади, слышу, два типичных тюремных голоса переговариваются. Через некоторое время подходит официант с бутылкой коньяка. Мы коньяк не заказывали.
— Вот, вам велели передать, — говорит официант.
— Кто? — спрашиваю я. Официант кивает мне за спину. Оборачиваюсь. Два мужика, один лет сорока, другой помоложе. Они стоят и, по всему судя, уже уходят.
— С освобождением! — говорит старший.
— Поздравляем! — говорит тот, кому тридцатник. — Нормально сидели?
— Хорошо сидел, — отвечаю. — Так, может, выпьете с нами?
— Спасибо, не хотим вам мешать…
Так вот. Знаки внимания от будто бы грубых тюремных натур… А потом произошло вот что… По делу о «захвате приемной Администрации Президента» у меня сели сразу тридцать девять человек. Попали они в разные тюрьмы Москвы. И вот в одной из тюрем, не хочу сказать, в какой именно, на одного нашего парня наехали, старший по хате. Парень наш какой-то там воровской порядок нарушил якобы, и ему за это назначили к выплате некую сумму. Меня в эти дни в Москве не было, я бы дело разрулил. Но я отсутствовал, а наши ребята на свободе взяли, поторопились и выплатили сумму. Это был поступок идиотский, чреватый последствиями, поскольку в той тюрьме у нас сидели десять наших парней. Вернувшись и узнав об этом, я схватился за голову. Сказал, что следует ожидать больших проблем… и оказался прав.
Через три недели смотрящий за этой тюрьмой вор в законе потребовал от десяти наших ребят по тысяче долларов с каждого. Якобы они нарушили тюремный закон тем, что в пересылаемых друг другу малявах обсуждали возможность голодовки. Мол, права такого по тюремным законам они не имели, должны были поставить в известность смотрящего за тюрьмой. На самом деле, как я потом узнал, голодовать они не собирались, да и я бы не дал им разрешения: голодовать было не за что, по сути дела, сидели они нормально. Статью о захвате власти им сменили на 212-ю: «массовые беспорядки». Просто была найдена придирка, чтобы снять с них деньги.
Платить было нечем. Платить ни в коем случае было нельзя. Потому что тогда требованиям конца не будет. Я стал думать. Думаю я обычно, расхаживая из угла в угол, руки за спиной. Как в тюремной камере. Подумав, я достал одну из визитных карточек (у меня шесть книг с визитками) и набрал номер. Спокойный голос ответил. Я просто сказал, что имею проблему, и договорился о встрече. С владельцем визитной карточки я познакомился на дне рождения у одного бизнесмена. Крупный человек с громкой фамилией и интересной биографией сам тогда подошел ко мне. Визитная его карточка выглядела хрупкой в его больших руках. На том дне рождения присутствовал также, помню, министр нашей культуры. Все весело отплясывали. Русское общество удивительно элитарно. Похвально элитарно.
В офисе у крупного человека висели иконы и стояли очень красивые букеты голубых и желтых ирисов. Я коротко изложил ситуацию. Мне по-деловому предложили выяснить несколько дополнительных деталей. Я сообщил, что время поджимает, что на моих ребят оказывают давление, в нескольких хатах их не подпускают к кормушкам, что назначен срок выплаты. Крупный человек вызвал еще более крупного, и они обменялись мнениями. Еще более крупный сказал, что нужно собирать Совет. Мне предложили явиться назавтра на Совет, сюда же. И хорошо подготовиться, обосновать свою, что называется, жалобу. Совет решит.
Назавтра, когда я вошел, а я никогда не опаздываю, в просторном офисе уже находилось пятеро. Седые люди, одетые очень просто, похожие на зажиточных пенсионеров. Только один, помоложе, лишь частично седой, был в пиджаке. Все поздоровались со мною за руку и заняли прежние свои места. Они сидели и стояли вокруг стола с чайными приборами, сладостями и фруктами. Дверь на террасу была широко открыта, за окном — красивый летний день. Приходили и уходили две стройные секретарши в шелковых платьях.
Хозяин предоставил мне слово. Я изложил дело, сказал, что мои ребята неопытные, первоходы, но против тюремных законов не идут, что тюрьму на голодовку подымать не имели намерения, просто опрометчиво обсуждали, что им делать, в малявах. Мне задали вопросы. Я ответил. Самый старый из них, очень худой, в скромной клетчатой рубашке с короткими рукавами, под рубашкой — белая майка, говорил вынужденным шепотом, то ли голос его был сорван, то ли он его начисто потерял. Он спросил, есть ли у меня мобильный смотрящего за тюрьмой, ему сказали, что есть. Я подтвердил и дал ему листок бумаги с номером.
Они встали и вышли на террасу. За исключением самого молодого, в пиджаке.
— Пей чай, Эдик, — сказал он с еле уловимым акцентом. — Всё будет хорошо. Не переживай. Я понимаю, ты переживаешь за своих ребят.
Сказано это было заботливым, душевным голосом. Я заметил, что на столе стоят тыквенные семечки в сахаре! И совсем нет никакого алкоголя.
Часть участников Совета вернулись в офис. Только хозяин и почтенный старик в клетчатой рубашке остались на террасе и расхаживали, попеременно разговаривая по мобильному. Я отщипывал виноградинки от большой кисти и пил чай. Члены Совета степенно переговаривались. Вернулись с террасы переговорщики. Сели за стол.
— Всё хорошо, Эдик, — прошептал старик. — Больше никто не будет обижать твоих ребят. Я говорил со смотрящим за тюрьмой.
Я поблагодарил их, пожал им руки и вышел. Хозяин пошел меня провожать по коридору до лифта.
— Спасибо огромное, никогда не забудем оказанной помощи, — сказал я, пожимая большую руку Хозяина. — Если вам будет нужна наша помощь, скажите.
Хозяин улыбнулся и посмотрел на еще более крупного своего сотрудника. Они улыбнулись и мне, и друг другу. Я вошел в лифт.
— Если будут еще подобные проблемы, там скажите, что за вас впрягся… — тут Хозяин произнес имя худого безголосого старика, которое я не стану вам называть.
— Ну как? — спросили меня в машине мои охранники.
— Как отцы родные, — ответил я.
Вечером мне позвонили ребята из тюрьмы. Радостные. Давление на них прекратили. Все требования сняли. К кормушкам подпускают. А всё отцы родные…
Суды и судьи
Последний десяток лет я провожу массу времени в судах. Бывали такие недели, когда мне приходилось посещать суды по три дня на неделе. Приплюсовывая мой уголовный процесс, длившийся десять месяцев (в Саратовском областном суде), я, по всей вероятности, провел в судах, может быть, полных года два!
