Татьяна Соломатина - Девять месяцев, или «Комедия женских положений»
– Как ты изменилась!
– Повторяешься, подруга. Изменилась – и рада этому. Не меняются только окаменевшие скелеты динозавров. Да и они меняются. Только очень медленно в сравнении с такой текучей формой жизни, как человеческая. Вернее сказать – скоротечной. И вот за те три месяца, что очень быстро протекут, пролетят и канут, – я не хочу иметь ни малейших проблем. Ни крохотных. Ни одной! Во всяком случае, в той части спектра, на которую я имею возможность воздействовать, – в административной. С лечебной ничего не поделаешь, неприятности случаются, ну так мы знали, какое ремесло выбирали. А если и не знали прежде, то теперь-то уж это знание на подкорке вытутаировано. Свет, ты хороший врач, но у тебя отвратительный характер и рано проклюнувшаяся тяга к рвачеству. Видимо, с самого детства. Не то чтобы я этого раньше не разглядела, но раньше это была не моя проблема. А если и была – то так, по житейским мелочам. А теперь – это проблема вверенного мне отделения. Не думаю, что Пётр Валентинович не делал тебе замечаний и предупреждений. Не такой уж он был слепец, чтобы не замечать творившегося у него под носом. Но он оперировал куда больше меня, принимал роды в немыслимых количествах, гонял в гинекологию оперировать и аборты делать... И, заметь, наш дорогой учитель редко когда и у кого что-то вымогал, а уж тем более таким склочным образом! Он сперва заработал репутацию, а уж после репутация работала на него. Ежедневно подтверждаемая репутация. Ему сами несли. И он был благодарен за пачечку долларов ровно столько же, сколько за бутылку шампанского. Потому что уж кто на что горазд и кому на что совести или соображения хватает. Он больше всего дорожил плюшевым медведем, что подарила ему девочка, пришедшая сюда рожать не так давно. Совсем кроха, лет шестнадцати – сама ещё ребёнок. Принесла потёртого плюшевого медведя и попросила, чтобы он его взял. Потому что это её любимый медведь, а теперь пусть будет его любимый медведь. Уходя из этого кабинета, медведя он забрал. А весь стратегический запас высококачественного спиртного – стоимостью в смету небольшого коттеджа – сгрузил Любовь Петровне, кроме разве что не самого раритетного крымского портвейна – любит он его очень... Видишь, я всё это о нашем общем учителе знаю. А ты – нет. И я не знаю, в чём тут дело – в генах, в воспитании или в избирательности слуха... Не знаю. Но вот что я точно знаю, дорогая подруга: пока я тут исполняю обязанности, тебя здесь не будет. Я достаточно продолжительно жила с тобой в слишком близком соседстве, чтобы не отдавать себе отчёт в том, чем это чревато. Поэтому-то я с тобой так и разговариваю, прости. Прости за то, что не делала этого раньше. В общем, вот бумага от Загоруйко. Давать или не давать ей ход на уровне Романца? Решение принимать тебе. Уйдёшь в дежуранты – и я выброшу... Нет, знаешь, буду честна – не выброшу. Дома буду хранить до тех пор, пока меня не освободят от этой сомнительной привилегии исполнения обязанностей заведующего. А вот потом уже с радостью выкину, потому что не так уж и приятно дома всякую пакость хранить.
Светочка вдруг заплакала. В голос. По-бабьи приохивая и по-детски всхлипывая.
– Ну вот! Взрослая женщина называется! Злой безотказный монстр Софья Заруцкая обидела капризную деточку Светочку, – мягко произнесла Соня. – Свет, возьми себя в руки.
– Всё плохо, всё так плохо, а ещё ты... – продолжала хлюпать Светочка.
– Свет, ты же, в принципе, совсем не так плоха. И всё у тебя не так уж и плохо. В конце концов, мы же дружили, и я помню, что ты отлично готовишь, у тебя всегда чисто... Ты... – Соня мучительно вспоминала что-нибудь приличествующее случаю. – Ты... Ты прекрасный рассказчик, вот! И люди всё это заметят. Простые, хорошие, добрые, окружающие тебя люди всё это заметят и оценят, когда ты перестанешь на них давить, орать, перестанешь жадничать по мелочам – я сейчас даже не о мизерном твоём вымогательстве на работе, а хотя бы о том памятном для меня дне, когда я в каких-то своих треволнениях позвонила в твою дверь, наивно полагая, что меня выслушают по дружбе. (Простите, дорогой читатель, что вмешиваюсь в Софьин монолог. Тому есть причина. Помните, в первой части третьей главы автор обещал вам «кофейный эпизод»? Пришло его время!) По дружбе, заметь, по дружбе! А не потому, что моя кухня всегда была твоей кухней, с того самого момента, как ты переселилась в тот дом. Не потому, что моя съёмная квартира была твоей квартирой, надеялась я на сочувствие в тот приснопамятный вечер, звоня в дверь твоей собственной квартиры. А лишь на дружественное сочувствие рассчитывала я. На дружественную чашку кофе и дружественную сигарету после того, как у самого нашего подъезда трое подошли ко мне и, слава богам, всего лишь отобрали сумку. Сумку и с деньгами, и с сигаретами, и даже – надо же, какое комедийное стечение обстоятельств! – с целой, запечатанной банкой кофе. Ну, назвали сукой, ну, вырвали сумку. Не избили же, не изнасиловали! Какая ерунда! Я позвонила тебе, если честно, даже не за сочувствием. Какое сочувствие нужно молодой здоровой девке, отделавшейся от лёгкого испуга сумкой с почти пустым кошельком, пачкой сигарет и банкой кофе? Я позвонила, чтобы попросить тот самый кофе и ту самую сигарету. И что же ты сказала мне, помнишь?.. А я помню, прекрасно помню. Ты сказала, что кофе у тебя ровно две ложки – одна на вечернюю чашку, а другая – на утреннюю. И ровно три сигареты в пачке. Одна на вечер и две на утро, потому что ты утром куришь дважды: в туалете и перед выходом из дому. Такие у тебя правила и ритуалы. И если ты сейчас со мной поделишься, то это привнесёт дискомфорт в твою жизнь. Почему я даже тогда не удивилась, не знаешь?.. Конечно-конечно, ничего такого особенного! Мало ли сколько детишек по всему свету голодают и сколько бомжей и зэков мучаются без кофе и сигарет, не говоря уже о пациентах психиатрических лечебниц. Что же теперь, каждому обеспечивать комфорт, мечась по планете и позабыв о собственной жизни? Так что, поверь, я на тебя не в обиде. И тогда не была. Ну, вот такая ты форма существования белковых тел. Такая, и никакая другая. Так что я тебя не упрекаю. Какие упрёки, о чём ты? Тем более спустя столько лет с того забавного эпизода в ряду многих. Просто он особенно показателен именно для сегодняшнего положения вещей. Ты в качестве ординатора обсервационного отделения вносишь дискомфорт в моё исполнение обязанностей заведующей. Но как человек человеку ты мне нисколько не мешаешь, как те самые бомжи и зэки – ровно до тех пор, пока они от меня дистанционированы.
Соня замолчала. Нажала кнопку чайника, стоявшего тут же, на столе. Достала из ящика стола чашки, ложку, банку кофе и сахарницу. Чайник быстро забурлил. Она смешала тёмно-коричневый порошок с белыми кристаллами в обеих чашках и залила смесь кипятком. Встала, раскрыла окно, достала из кармана пачку сигарет и зажигалку. Света успокоилась, лишь изредка судорожно вздыхая.
– Иди, выпей кофе, покури, успокойся. Не выйдешь же ты в таком состоянии туда. Там только и ждут какого-нибудь шоу. Все. Даже интеллигентнейший Григорий Эдуардович не чужд обычного земного любопытства, мол, «как же это всё у вас развивалось». Давай не будем теми самыми гладиаторами, калечащими друг друга на потеху плебсу. Мы, в конце концов, свободные люди. Свободные, в том числе, друг от друга.
Светочка молча поднялась со стула и подошла к широко распахнутому окну. Поставила на подоконник чашку кофе и взяла из пачки сигарету. Соня поднесла ей зажигалку. Некоторое время они молча курили.
– Совет не заведующей, не бывшей подруги и не прочей стервозной твари. А просто как женщина женщине – помирись с Серёгой. Как угодно, какими угодно путями, средствами и способами – но помирись. Ты такого больше не найдёшь.
– Пыталась. Да всё, привет! Тинка беременная.
– Да, такие, как он, беременных не бросают... Тинка. Да, я помню Тинку. Тину. Тихую твою хорошую подругу. Я видела её раз в год на твоих днях рождения. Она всегда дарила тебе определённую марку духов. Достаточно дорогих, кстати, для всегда скромненько и простенько одетой Тины. Но она всегда дарила именно их. Потому что ты ей всегда заказывала именно такие. А что ты ей дарила на дни рождения, я не знаю. А я бы знала, если бы ты дарила ей что-то стоящее. Потому что ты бы говорила и говорила об этом, говорила и говорила. О том, что ты подарила. Если бы это стоило дороже килограмма бананов. Наверное, ты ей ничего никогда не дарила, как и мне. Потому что, вероятно, она никогда не делала дней рождений, как и я. Не на что особо было. Мы, помимо всего прочего, должны были копить на подарки тебе. Она – на духи. Я – на тональный крем, который себе бы никогда не купила. Из-за цены. Тинка. Да. Ещё одна твоя бывшая подруга. Я бы на твоём месте села и подумала холодной головой, как бы подогреть своё сердце и больше не пачкать свои руки. Особенно по мелочам... Ладно, сама со своей жизнью разберёшься. Допивай кофе, докуривай, пиши заявление о переводе и иди домой. Никакой острой необходимости сегодня в тебе нет. У Романца я сама подпишу. Пойду я, загляну в родзал. Будешь уходить, окно не закрывай. Пусть проветрится, а то Пал Петрович из меня фарш сделает за курение, если, не дай господь, учует... Свет, тебе и в самом деле будет полезно отдохнуть от меня. У тебя столько сил уходит на турниры по замеру харизмами с окружающим миром вообще и со мной в частности, что как только ты отойдёшь немного в сторону, тут же сможешь направить их, эти силы, на себя, любимую, и на прочие благие дела.
