Элис Сиболд - Счастливая

— Я хочу, чтобы все закончилось, — сказала она. — Потому и ставлю на этом крест.

— От этого так просто не отмахнешься, — сказала я.

Но она, как я заметила, пыталась делать именно это. Сдав экзамены, она уехала домой до окончания рождественских праздников. Мы планировали жить вместе в общежитии для магистрантов. Ее семья собиралась подарить ей машину, так как это был единственный способ добираться оттуда до кампуса и обратно — не считая, конечно, автобуса, на котором собиралась ездить я.

Мне уже никогда не узнать, что сказали ей полицейские и сумела ли она опознать своего обидчика среди мужских лиц на фотографиях. Я не понимала ее решения прекратить дело, хотя поначалу думала, что все понимаю. У полиции была версия, что на нее могли напасть из мести. Доводов было несколько. Хотя Мэдисон сидел в Аттике, у него были дружки. Ему дали максимальный срок — от восьми лет. Насильник знал мое имя. Надругался над Лайлой на моей кровати. Расспрашивал обо мне. Знал мое расписание, знал, что я подрабатываю официанткой в «Космосе». Все это либо служило доказательством его связи с Мэдисоном, либо свидетельствовало, что преступник основательно подготовился, чтобы застать жертву в одиночестве. Я и по сей день считаю, что ужас этого преступления отчасти состоит в чудовищных совпадениях. Возможность злого умысла казалась мне слишком надуманной.

Лайла ничего не желала знать. Она хотела с этим покончить.

Полиция допросила моих друзей. Копы явились в «Космос», чтобы побеседовать с хозяином и с продавцом, который зазывно подбрасывал пиццу за стеклом витрины. Но в этот период были зафиксированы и другие случаи изнасилования, совершенные тем же способом. Коль скоро Лайла забрала заявление, любые ассоциации со мной были теперь несущественны. Нет свидетеля — нет и дела. Полиция прекратила расследование. Лайла уехала домой до января. Она дала мне свое расписание, и я объяснила ее преподавателям, почему ее не будет на последних занятиях семестра. Обзвонила всех ее подруг.

Жизнь моя обеднела, да к тому же начались всякие побочные осложнения.

На Рождество я поехала домой.

Сестра ходила как в воду опущенная. Она окончила университет и съездила на стажировку по Фулбрайтовской стипендии, но сейчас жила с родителями и работала в цветочном магазине. Ее специализация в арабистике не принесла ей желаемой должности. Я зашла к ней в комнату, чтобы ее приободрить. В какой-то момент она сказала:

— Да что ты понимаешь, Элис? Ты счастливая, тебе все так легко дается.

Я ахнула, не веря своим ушам. Между нами выросла стена. Я перестала общаться с сестрой.

Теперь у меня случались еще более явственные ночные кошмары, чем прежде. Мои эпизодические дневниковые записи тех лет изобилуют их описаниями. Наиболее часто повторялась реально увиденная мною сцена в кинохронике о холокосте: пятьдесят или шестьдесят истощенных трупов, белых как мел. Без одежды. Кинопленка показывает, бульдозер сваливает их сплошной массой в глубокую открытую могилу. Лица, рты, черепа с глубоко провалившимися глазами — и в них разум, изо всех сил стремящийся уцелеть. А потом темнота, смерть, грязь — и мысль о том, что там, в этой массе, возможно, кто-то барахтается и бьется, стараясь не умереть.

Я просыпалась в холодном поту. Иногда кричала. Обычно отворачивалась лицом к стене. Затем наступил следующий этап. Уже бодрствуя, я сознательно проигрывала сложный сюжет своей чуть не наступившей смерти. Насильник находится в доме. Поднимается по ступенькам, инстинктивно зная, которые из них выдадут его скрипом. Крадется по коридору. Из окна тянет сквозняком. Даже если кто-то в других комнатах не спит, он не станет беспокоиться. Все чувствуют запах чужого человека, но он, как и легкий шум, не предупреждает никого, кроме меня, о том, что вот-вот случится неизбежное. Затем я чувствую, как открывается моя дверь, чувствую еще чье-то присутствие в комнате, а также вытесненный им из помещения объем воздуха. Что-то вдали, у моей стены, вдыхает мой воздух, крадет мой кислород. Дыхание у меня становится реже, и я даю себе обещание: сделать все, что захочет этот мужчина. Он может насиловать и резать, отсечь мне пальцы. Он может лишить меня зрения или искалечить. Мне же хочется одного: жить.

Приняв это решение, я собираюсь с силами. Чего он тянет? Я медленно поворачиваюсь в темноте. Там, где он стоял, нарисованный моим воображением, совсем как живой, никого нет: только дверь стенного шкафа. И все. После этого я, как правило, включала свет и проверяла дом, подходя к каждой двери и поворачивая ручку, совершенно уверенная в том, что дверь откроется и он будет стоять за порогом, смеясь надо мной. Пару раз от поднятого мною шума просыпалась мама.

— Элис? — окликала она.

— Да, мама. Кто же еще — конечно я.

— Ложись спать.

— Ложусь, ложусь, — отвечала я. — Хотела чего-нибудь пожевать.

Поднявшись к себе в комнату, я пробовала читать. И не смотреть на стенной шкаф или, чего доброго, на дверь.

Я не давала себе труда задуматься, что со мной происходит. Все казалось нормальным. Действительно, опасности подстерегают всюду. Нет безопасного места или человека. Моя жизнь сложилась не так, как у других; естественно, я и веду себя по-иному.

После Рождества мы с Лайлой пытались снова наладить нашу жизнь в Сиракьюсе. Я хотела оказать ей помощь, но и сама в ней нуждалась. Мне верилось, что большую пользу приносят беседы о случившемся. Чтобы не оставлять ее одну после наступления темноты, я уволилась из «Космоса». Это не составило труда, поскольку никто меня не удерживал. Когда я пошла узнать о работе в дневную смену, хозяин повел себя высокомерно и пренебрежительно. Потом ко мне подошел парень, который подбрасывал пиццу в витрине.

— Ты что, не врубаешься? — спросил он. — Здесь были копы, задавали вопросы. Кому это надо?

Я ушла в слезах, наткнувшись при выходе на какого-то покупателя.

— Смотри, куда идешь, — рявкнул он.

Падал снег.

Из «Ревью» я тоже уволилась. Автобус, на котором приходилось ездить, постоянно ломался. Тэсс была в отпуске. Ходить на поэтические чтения не было никакого интереса. Однажды вечером я возвращалась домой чуть позже обычного, уже затемно, и на пороге меня встретил Стив.

— Где ты была? — спросил он сердитым, недовольным тоном.

— За продуктами ходила, — ответила я.

— Мне позвонила Лайла: ей страшно. Просила, чтобы кто-нибудь с ней посидел.

— Спасибо, что приехал, — сказала я.

В руках у меня был пакет из продуктового магазина; я замерзла.

— Вечно ты где-то ходишь.

Я вошла в дом, глотая слезы.

Когда Лайла сказала, что ничего не получается, квартира ей не нравится и она уедет на несколько недель домой, а потом переедет к своей новой подруге Моне, у меня случился настоящий шок. Я-то думала, мы всегда будем вместе: клоны.

— Элис, — сказала она, — у нас просто ничего не клеится. Я не могу беседовать на эту тему, как ты требуешь, и здесь я чувствую себя в изоляции.

Единственными, кто регулярно заходил к нам в дом, были Стив и Марк. Оба, хотя и старательно избегали друг друга, готовы были — можно сказать, горели желанием — нас охранять. Но они были моими друзьями — точнее, бойфрендами, — и Лайла это знала. Они приходили в первую очередь ради меня, то есть хотели помочь ей, чтобы мне стало легче. Ей нужно было определиться. Но до меня это дошло только сейчас. Тогда же я считала, что меня предали. Мы перебрали наши пластинки и другие вещи, которыми владели сообща в течение двух с лишним лет. У меня текли слезы; если ей хотелось взять что-то себе, я отдавала. Отдавала и то, что она не просила. Себе оставляла какие-то мелочи, чтобы отметить ими новое место жительства. Смогу ли я когда-нибудь вернуться туда, где была раньше? Туда, где это случилось? Туда, где я была невинной? Первокурсницей? Восемнадцатилетней?

Иногда я думаю, что больнее всего меня укололо решение Лайлы перестать со мной разговаривать. Это означало полный разрыв отношений. Когда мне наконец удалось выведать через общих знакомых ее номер телефона, мои звонки оставались без ответа. Сталкиваясь со мной на улице, Лайла не говорила ни слова.

Я окликала ее по имени. Ноль эмоций. Я преграждала ей путь — она меня обходила. Если она была с подругой, они просто пялились на меня, кипя ненавистью, понять которую я была не в состоянии, из-за чего переживала еще острее. Я переехала к Марку. За четыре месяца до окончания университета. Никуда не выходила из его квартиры, кроме как на занятия. Он возил меня, куда требовалось, безропотно исполняя роль личного шофера, но большей частью вел себя отчужденно. Допоздна просиживал в архитектурной мастерской и нередко оставался там на ночь. Когда он бывал дома, я просила его, едва заслышав какой-нибудь звук, посмотреть, что там такое, проверить замки или просто обнять меня.