Алексей Рыбин - Ослепительные дрозды (Черные яйца)
Поклонница Отрадного, снова впав в транс, медленно двинулась к столику, за которым сидел ее кумир, опустивший в стакан известный всей стране длинный холеный нос со съехавшими на самый его кончик не менее известными, являющиеся неотъемлемой частью имиджа артиста, затемненными очками.
— Тебя как зовут-то? — спросил Леков, когда девчушка остановилась у их столика глядя прямо перед собой и всеми силами стараясь сделать так, чтобы взгляд ее не упал на артиста, который, впрочем, кажется, не обращал на нее ни малейшего внимания. Несколько комсомольцев в черных пиджаках взяв пиво без очереди устроились за соседним столиком и навострили уши.
— Наташа, — гордо ответила девчушка.
— Лет сколько? — с интонацией опытного следователя спросил Леков. На лбах некоторых из компании сидящих за соседним столиком комсомольцев выступил пот.
— Двадцать.
— Сколько-о?!
— Ну, двадцать.
— Ага. Ты хорошо сохранилась, маленькая. Поехали тогда.
— Куда?
— А в гости. Поедешь?
— Куда?
— В хорошее место. Не бойся, Наталья. Не обидим.
Леков хмыкнул.
— И Сергей едет.
Отрадный еще глубже погрузил свой нос в стакан.
— Да? Я не знаю… А где это?
— В центре, — сказал Кудрявцев. — Поехали, господа. Решили, так решили. Я тоже выпить хочу. А за рулем, знаете ли…
* * *— Ты же всегда пьяный ездил, — сказал Леков, когда «Волга» Кудрявцева выехала на Кутузовский проспект. Он сидел рядом с Романом, на заднем сиденье съежилась девочка Наташка и, рядом с ней замер Отрадный, молча пялившийся в зеркало над водительским сиденьем.
— Ездил. На других машинах, — усмехнулся Кудрявцев. — Я, ведь, всю жизнь на отечественных марках езжу. Это у меня от папы. Если хорошо машину довести до ума, то вполне можно по городу рассекать. И меньше шансов, что угонят. Или разденут… Я же «Кадиллак» привез из Штатов — две недели простоял. Все.
— Угнали? — осипшим голосом спросил Отрадный.
— Ну да. Теперь где-нибудь в Грузии мой «Кадди» живет. Или в Эмиратах. Так что, думаю — ну его в задницу, хорошие машины. Гаража у меня нет, охраны нет… А «Волгу» мне тоже папа посоветовал взять. Если над ней поработать ничего, ездить можно. Одна только проблема.
— Что такое? — спросил Отрадный. Ему явно было не по себе.
— Да, понимаешь, Сережа, номенклатурная машина.
— В каком смысле? — спросил Отрадный, а Леков понимающе кивнул и хмыкнул.
— Точно, — сказал он. — Это ты верно подметил. Официоз, мать его.
— Да, Вася, официоз. Замучил меня этот официоз.
— Чем же? — снова включился Отрадный.
— Я же с детства за рулем, — с удовольствием, которое звучало в его голосе всегда, стоило только ему выйти на автомобильную тему, ответил Кудрявцев. — Я машины очень люблю. Я их понимаю. И я всегда с машиной общаюсь, как с живым существом.
— Ну это уж, пожалуй, слишком, — бросил Леков.
— Нет, ничего подобного. Ты, вот, с гитарой… И ты, Сережа — вы, музыканты, вы с инструментом, ведь, тоже, общаетесь как с другом? Да?
— Ну, это другое, — начал было Отрадный, а Леков криво усмехнулся и промолчал.
— Да нет, я думаю, тоже самое. Кому что. У вас — гитары, у меня машины. С ними общаться нужно, любить их. Тогда и они не подведут. Я, знаете, парни, на каких развалюхах иногда ездил? И денег не было ни хрена. Так вот, едешь на гробике таком, все трясется, зараза…
Девушка Наташа на заднем сиденье вздрогнула и съежилась еще больше. Кудрявцев заметил ее реакцию на мат, усмехнулся и продолжил:
— Ну да. Сволочь такая, трясется все, громыхает, чувствую, сейчас встану. Я ей и говорю — милая! Потерпи пожалуйста. чуть-чуть еще, потерпи, доедем, я тебя подлечу, я тебя поправлю, помою, почищу, мастера хорошего позову, доктора твоего… Он тебя на колеса поставит… Иной раз даже скажешь — «на ноги». Так-то вот.
— И что же? — спросил Отрадный.
— Доезжал до места. Всегда. Доедешь, встанешь — и все. Кранты. Уже машинка не заведется, пока обещание свое не выполнишь. Пока мастера не приедешь, пока не подлечишь, не помоешь… А вы говорите…
— Рома, а что ты там про «Волгу»-то начал? — спросил Леков.
— Ах, ну да. В общем, действительно, всю жизнь я пьяный ездил. Ну, не то, чтобы слишком, а так, ну, ты знаешь, Василий… Я же за обедом всегда рюмку-другую выпиваю. И ничего. Привык. Без проблем. А с «Волгой» — такая история… Я же говорю — номенклатурная машина. Не везет она пьяного. Не хочет. Отторгает. Садишься за руль — не принимает тебя машина. Не верит тебе. Такое в ней поле… Мощное.
— Да уж, — важно кивнул Леков. — Понимаю.
— Советское поле, — заметил Отрадный. — Совковое.
— Нет, — Леков повернулся к артисту и, невзначай рыгнул в сторону девушки Наташи отчего та еще сильнее уменьшилась в размерах и стала почти потерялась рядом с огромным гитарным кейсом Отрадного.
— Нет, — сказал Леков. — Не совковое в ней поле.
Он глубоко втянул воздух, демонстративно поводя носом, обнюхивая салон машины. — Не совковое, Нет. Но — имперское. Уважаю.
После этого Леков отвернулся от артиста и замолчал.
— Василий у нас уважает империю, — сказал Кудрявцев после паузы. — Я знаю… Да, Вася?
— Да, — спокойно ответил Леков совершенно трезвым голосом. — Уважаю.
* * *Водки Кудрявцев купил в магазине, который находился совсем рядом с его домом. В том же магазине Лекова, увязавшегося за Романом стошнило — не очень сильно, но, все же Несколько покупателей, толпившихся возле прилавка начали было поговаривать о том, что не худо бы вызвать милицию. Этого же мнения придерживалась и продавщица, но Кудрявцев быстренько вывел ослабевшего товарища на улицу, сунул в машину, прыгнул за руль и «Волга», в мгновение ока растворилась в темноте арки двора.
В лифте Лекову снова стало плохо, он побледнел, на лбу его выступил пот, но до тошноты дело не дошло — питерский гость громко рыгнул, обдав окружающих густым пивным духом и, в очередной раз заставив девушку Наташу скукожиться. Отрадный же, по своему обыкновению делал вид, что все происходящее вокруг его совершенно не касается, а Кудрявцев пристально посмотрел на своего товарища и спросил:
— Нехорошо тебе, Василий?
— Нехорошо матом ругаться при детях. А мне дурно, — просто ответил Леков. — Но это сейчас пройдет. Вы не бойтесь.
Он посмотрел на девушку Наташу.
— А я и не боюсь, — ответила та, глядя на Лекова снизу вверх.
— И правильно, — согласился Кудрявцев. — Вася — он хороший.
— Да я вижу, — кивнула Наташа. — Вижу.
— Вот только не надо иронизировать, — строго заметил Леков, утирая пот со лба. — Не надо, девушка. Вы такая красивая, а такие глупости начинаете говорить. Мы ведь с вами совсем незнакомы. Как же можно-с, вот так, незнакомого человека смешивать прилюдно с говном-с? А? Хорошо ли это?
— Приехали? — с надеждой спросил Отрадный, когда лифт остановился и двери его со скрипом разъехались в стороны.
— Да. — Кудрявцев сделал рукой приглашающий жест. — Прошу на выход. С вещами.
* * *В квартире Романа Отрадный, наконец, расслабился. Он, явно, чувствовал себя в своей тарелке — даже облик его очень хорошо сочетался со шкафчиками карельской березы, с мягким, старинным кожаном диваном, на резную деревянную спинку которого Отрадный небрежно закинул руку, с тяжелыми бархатными портьерами, закрывающими окна, с иконами и картинами, висящими на стенах.
Отрадный, пожалуй, единственный из всей компании выглядел в апартаментах Кудрявцева на своем месте — даже хозяин в своих потертых джинсах и кожаном пиджачке казался гостем в собственном доме, не говоря уже о покачивающемся Лекове и окончательно потерявшейся девушке Наташе, которая, войдя в квартиру юркнула в массивной кресло и затихла, снова сосредоточив все свое внимание на Отрадном.
Артист сидел, закинув ногу на ногу и курил дорогую, длинную сигарету. Поблескивал очками, поглядывал по сторонам.
— Хорошо у тебя, Рома, — наконец, молвил артист. — Я, знаешь, редко в гости хожу… Все работаю, работаю… А у тебя — просто прелесть, что за дом. Можно посидеть по-человечески…
— Сейчас, сейчас, все будет по-человечески, — пробормотал Леков, срывая винтовые пробки с водочных бутылок.
Когда Кудрявцев, гремевший на кухне тарелками и хлопающий дверцей холодильника появился в комнате с подносом, на котором лежали закуски копченая колбаса, буженина, хлеб, зелень, тонко нарезанный, ароматный сыр, Леков уже выпил свои первые двести грамм.
— Не гони, Василий, — строго сказал Роман. — А то вырубишься раньше времени.
— А когда, позволь спросить, это время, до которого мне нельзя вырубаться?
Лекову, очевидно, стало лучше. Пот на лбу высох, лицо порозовело, в глазах заиграли злые, веселые искорки.
