Иосиф Гольман - Игры для мужчин среднего возраста
— А вдруг в ней не одна остановка? — это уже подошедший Птицын спросил.
— Глебовка — маленькая деревня. И прямо на трассе стоит, — успокоил Ефим, перед каждым этапом тщательно изучавший карту. — Подберем женщину и довезем до райбольницы.
— Конечно, конечно, — одобрил Птицын. Он был готов опоздать на рейс еще раз, если это кому-то пойдет на пользу.
Гаишники тем временем начали свои измерения. Пьяного водителя увезли на другой — не дэпээсной — машине. Василий с Доком и ребенком умчались дальше по трассе.
Пора было ехать и остальным.
Глебовку Ефим с Птицыным, пересевшим на переднее место, в четыре глаза определили быстро. Молодая женщина уже стояла у остановки. Ефим остановился, вышел из машины и, стараясь не напугать, объяснил ситуацию, напирая на то, что мальчуган невредим.
Потом довезли ее до районной больницы. Когда она скрылась в дверях, поехали дальше.
Вообще-то этот переезд планировался как один из недлинных. Но сначала «прыжки», а потом авария привели к тому, что в Улан-Удэ попали ближе к вечеру.
Планов на его позднее окончание Ефим не строил — ему еще надо было везти в аэропорт Рыжего.
Так что даже не выпили напоследок.
До аэропорта доехали очень быстро.
Птицын махнул рукой, улыбнулся на прощание и, пламенея головой, прошел сквозь узкую дверь на спецдосмотр.
А Ефим почему-то еще долго смотрел ему вслед.
Нет, никакого предчувствия у него не было.
Просто грустно, непонятно почему.
А может, так и должно быть? Чтоб было грустно, когда расстаешься с хорошими людьми?
Даже не зная о возможных предстоящих превратностях судьбы. Потому что если еще и заранее знать, так лучше вообще не рождаться — все равно конец известен.
Что касается доктора социологических наук, то Птицын сначала попал под машину. Это случилось через год, в начале зимы. Шел с рекламного фестиваля, в снегопад, не заметил летящие «Жигули».
Травма была не слишком опасна: пока Ефим собирался его навестить — сломанная нога Рыжего успела срастись.
Береславский позвонил узнать, когда выписывают, а он уже умер от воспаления легких. Объяснили — тучные люди тяжело переносят неподвижность.
Так что свиделись только в церкви, на отпевании. Пришло много народу — горластого и доброго Птицына все любили. А он лежал в гробу с ленточкой, опоясывающей лоб, нереально тихий, и борода была не рыжей, а серой.
Но тогда, в аэропорту Улан-Удэ, Береславский всего этого не знал.
И слава богу, что не знал.
Глава 33
От Улан-Удэ до Хабаровска, 4–7 августа
Рассказывает Док
А я, похоже, снова крупно влип.
Когда подписывался на эту авантюру, думал денег заработать да страну посмотреть.
Оказалось — чертовски засасывает. Я имею в виду — второе.
Выезжая из Улан-Удэ, вдруг остро это прочувствовал: вот доедем до Читы, поставим «Нивы» в «сетку», и останется у нас всего один перегон. От Хабаровска до Владивостока. А дальше начнется обычная жизнь.
(Черт, Береславский почти отучил меня употреблять выражение «А дальше…». Потому что — дальше! — сразу следует громогласная цитата из очередного его любимого поэта, Дмитрия Александровича Пригова: «… А дальше — больше. Дальше — смерть. / А перед ней — преклонный возраст…»
Хороший поэт оказался Пригов Дмитрий Александрович.)
Но я опять не о том.
Главное — меня вдруг насквозь пробрало ощущение скорого конца нашего «великого похода».
Его, конечно, еще надо суметь закончить. Меня наш «маршал» в курс не счел нужным ввести (что отдельно обидно), но некие нехорошие люди, несмотря на успокоительные соображения Береславского, вполне могут этому помешать.
Но я снова не о том.
Даст бог — с бандитами обойдется, все же не в тайге живем. И не в Москве десятилетней давности.
Я о другом.
О том, как мы переоденемся в костюмы, наденем галстуки и поедем в аэропорт, уже на обычных машинах. А наши, раскрашенные, поедут на железнодорожный вокзал.
И это будет означать конец приключения. И хоть ты лопни — приключения неповторимого.
Вот теперь — о том…
Даже расстроился, размышляя.
К счастью, пробег еще не закончился и острых дорожных ощущений пока хватает.
Например, на меня — да и на всех нас, включая подчеркнуто циничного Береславского, — сильнейшее впечатление произвел дацан неподалеку от Улан-Удэ. Я даже не знаю, как правильно объяснить, что это такое.
Буддийский храм — разумеется. Он там есть. И не один.
Монастырь — тоже подходит. Там живут монахи и послушники.
Деревня — опять в точку: множество строений, огороды, свободный вход и въезд для всех желающих.
Хотя, конечно, для виденных мной ранее деревень кое-что выглядело необычно. Например, расставленные повсеместно молитвенные барабаны: от крошечных до огромных.
Они закреплены вертикально и крутятся, если толкнуть. Внутри — священные тексты. Сколько раз барабан обернулся — столько раз твоя молитва вознеслась к верховному божеству. Если я, конечно, правильно понял разъяснения сопровождавшего нас монаха.
Разумеется, такой подход к духовному подвигу чрезвычайно порадовал патологически ленивого Береславского. Он деликатно поинтересовался, могут ли использовать это замечательное свойство иноверцы.
Главный их настоятель, — который не понимаю почему, но сразу тепло законтачил с Ефимом, — подтвердил: да, могут.
Так Береславский всю деревню обошел, раскрутив, как вечный двигатель, все имевшиеся в наличии барабаны. По-моему, его просто восхитила возможность разом отмолиться за всю предыдущую — и предстоящую — малобожественную жизнь.
Потом мы пошли в их храм. Внутри было торжественно и тихо. Очень много золота. Много благовоний.
Я давно заметил, что в любом храме любой религии — особая атмосфера. Мне было легко уважительно к ней отнестись.
Странно, но и Ефим потерял в дацане свое привычное желание поточить зубы обо все, что движется.
Он тихо и спокойно беседовал с их настоятелем, а увидев мое желание подключиться к разговору, представил ему меня.
Каково же было удивление, когда выяснилось, что мы с настоятелем оканчивали один и тот же мединститут, только он на пять лет позже. Вполне могли встретиться в наших длинных коридорах — тогда много народу приезжало учиться из республик.
Вот и научили — оказалось, мой бывший коллега теперь важная шишка в их церковной — или как она у них называется — иерархии. С самим далай-ламой знаком и им лично рукоположен.
Да и не такой уж он бывший — мне было чрезвычайно интересно, когда монах рассказывал о проверенных им собственноручно приемах классической восточной медицины. Оказалось, Егор — он сам предложил так его называть, для простоты — окончил специальные — трехлетние! — курсы в высокогорном тибетском монастыре.
Эх, где моя молодость?! Столько интересного в мире!..
Да даже не в мире, а в моей узкой врачебной специализации — я за эти годы здорово наловчился бороться с артритами. Мне уже не терпелось по приезде попробовать кое-что из того, что понарассказывал этот парень.
Прожить бы еще пару жизней — сколько бы можно было полезных дел сделать…
Потом Егор пригласил нас пить чай. Мы оказались в маленькой комнатке наверху, где и намека не было на шикарное храмовое убранство. Пахло травами и немного — видимо снизу — благовониями.
Егор быстро и понятно рассказал нам об основной сути учения, которому посвятил жизнь.
Нет, конечно, не так. Невозможно быстро и понятно объяснить суть учения, которому поклоняется половина жителей земного шара.
Но главная идея педалировалась неоднократно.
Черт, и опять выбрал неверное слово.
Ничего это учение не педалирует. Оно просто призывает жить в мире и согласии с собой и с окружающим миром.
Миру — мир, короче.
Конечная цель многократных прохождений мирской сути — нирвана. То есть полное отрешение от этой самой мирской сути.
Вот это — я сразу подметил — Ефиму близким не показалось. Ни в малой степени.
Чего-чего, а в отстраненности от земных событий его не упрекнешь.
И он просто не в состоянии понять, как можно без горечи и ужаса принять, например, уход любимого человека.
Нет, не быть Береславскому настоящим буддистом, хоть все молитвенные барабаны раскрути до второй космической.
Но — надо же! — расставались посвященный монах Егор с порхающим над полянами жизни Береславским просто большими друзьями. И думаю, именно благодаря этой дружбе я попал в маленький прихрамовый магазин. Потому что вовсе не уверен, что это была общедоступная торговая точка.
В нем Егор предложил нам выбрать в подарок что-нибудь по душе.
Я выбрал поющие деревянные дощечки.
Ефим — странной формы колокольчик из бронзы. Он даже руку протянул взять, но остановился, увидев разом посерьезневший взгляд монаха.
