Семен Данилюк - Милицейская сага
- Ну что, братан? - частенько спрашивал он теперь по утрам, требовательно заглядывая в лицо соседа. - Только честно: победим преступность? Без дураков - веришь?
- Верю! - убежденно отвечал Препанов, взволнованно поднимаясь. - И верю в вас, Вадим Викторович! Убежден, вы не безнадежны, и мы истинно подружимся. Может быть, даже семьями.
Растроганный Ханя отводил глаза: холостой Вадим любил дружить семьями.
...- Вот здесь распишитесь, пожалуйста, - благожелательный, как всегда, Препанов, с легким беспокойством глянув на вошедшего, вставил в закостеневшие женские пальцы авторучку, аккуратненько сжал их, чтоб не выронила, и потыкал в галочку на бланке.
Вадик поначалу не обратил на нее внимания - ничего интересного, да и голова вплюснута в плечи, будто к позвоночнику прикручена. Разве позволительно женщине так себя запускать? Но когда прошел к своему месту и с обычной неохотой придвинул машинку, скосился по привычке на втянутые щеки, остекленевшие глаза...Даже не вспомнил, нет. Догадался!
- Здравствуйте. Выписали, значит, из больницы? - он вскочил, с обычной бесцеремонностью игнорируя негодующий Препановский взгляд, склонился над женщиной, пытаясь найти в себе какие-то утешительные слова и теряясь, - та была далеко, недоступная для утешений, неспособная расслышать банальные сочувственные фразы.
- Ну, ничего, ничего, всё пройдет, - пробормотал Вадим. - Хорошо хоть сама цела. Мы вас ненадолго побеспокоили. Бюрократические формальности: признать потерпевшей, опять же гражданский иск. Дочку, понятно, не вернешь. Но все-таки деньги. А потом следователь машину до дома найдет. Так, Препанов?
Он еще бросал ненужные слова, которые отскакивали от нее, как дождь от оцинкованной крыши, когда наметанный глаз, скользнувший по лежащему на столе постановлению, обострился.
Препанов попытался тихонько потянуть бланк к себе. Но Ханя, даже не обратив внимания на слабую попытку, выдернул его, поднес текст к глазам, недоуменно глянул на насупившегося следователя и прочитал:
" Обвиняется гражданка Незналова Лариса Геннадьевна, 1957 года рождения".
- Чего это?! - Вадим очумело мотнул головой, проклиная подействовавшее, очевидно, пиво, и продолжил чтение уже вслух, надеясь, что звуки собственного голоса приведут его в чувство:
- "В том, что она второго августа 1991 года, в двадцать два часа сорок минут, на шоссе, управляя велосипедом в темное время суток без осветительных огней и габаритов, не справилась с управлением, так что велосипед внезапно выехал на середину дороги, вследствие чего следовавший сзади на автомашине ВАЗ - 2103 гражданин Галкин Александр Игнатьевич совершил наезд. Технической возможности предотвратить наезд гр-н Галкин не имел".
На перекошенном лице Хани шатуном завращались желваки. Бледнеющий Препанов медленно, вдоль стены приподнялся:
- Выйдите пока, пожалуйста, - поспешно попросил он Незналову. Та послушно, без эмоций поднялась, повернулась и вышла из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.
- "В результате аварии погибла"... - Вадим продолжал пробегать глазами по тексту обвинения. - "Своими действиями Незналова Л.И. нарушила п.п. ... Правил дорожного движения, то есть совершила преступление, предусмотренное частью второй статьи 211 УК РСФСР"... Это как это?
- Вадим Викторович! Я прошу вас взять себя в руки. Я тщательно разобрался. Встречался с автоэкспертами. Ситуация оказалась совсем не так проста, какой виделась поначалу.
У склонившегося над ним Хани заклацали зубы, и по телу Препанова пробежал предвкушающий озноб. Он попытался отодвинуться. Но влажная спина уперлась в стену.
- Послушайте меня, Вадим! - речь Препанова сделалалась горяча и сбивчива. - Вы недопонимаете. Наш сослуживец, наш товарищ по оружию попал в беду. Да, в беду! Надо понимать, что происшедшее - это чрезвычайная случайность. Мне, как и вам, близко горе матери. Это тяжелое, но вынужденное, необходимое решение. Если хотите знать до конца, как товарищ товарищу, - об этом попросило руководство управления. Есть такое понятие - корпоративная честь. Мне объяснили: существуют силы, стремящиеся использовать инцидент как повод для политических инсинуаций. На карте репутация органов внутренних дел. А мы с вами прежде всего офицеры.
- Стало быть, мать погибшего ребенка в тюрьму за инсинуацию?!.. - диковинное словцо вывело Вадима из ступорного состояния. - Ты! Интеллектуалист хренов!
- Мы живем в гуманном обществе! И суд никогда не посадит в такой ситуации мать. Мне твердо обещали - максимум будет условное наказание. А товарищ Галкин клятвенно заверил руководство, что, несмотря ни на что, лично изыщет тысячу рублей, чтобы возместить причиненный ущерб! .. Опомнитесь же! - тонко вскричал Препанов, больше надеясь теперь привлечь внимание из коридора.
- Братья по оружию, говоришь! Поздние фламандцы, говоришь! Паскуда ты худая. Да я ... - Вадим оборвал хрип, тщетно пытаясь найти в богатом своем лексиконе подходящие к случаю слова.
- Шмась сотворю! - вырвалось откуда-то из самых темных его глубин, и сведенная в кулак рука с хрустом впечалась в распущенные, покрытые пузырьками губы лейтенанта Препанова.
Лишь через полминуты на крики наконец прибежали и оттащили от сжавшегося в комочек Препанова яростно пинающего его ногами Ханю.
В тот же день заместитель начальника районного угро Мороз, выезжавший на место наезда, дал интервью местной молодежной газете, в котором публично обвинил в происшедшей аварии сотрудника органов внутренних дел Галкина, предложив общественности взять дальнейшее расследование по уголовному делу под свой контроль.
20.
Когда в дверь кабинета постучали, Тальвинский занимался нудной поденной работой - расписывал по службам поступившие заявления.
- Войдите. Взглянул и - окостенел, увидев перед собой одетого в парадную форму, выбритого и опрятного Чекина.
- Никак мир перевернулся, - с тяжелым чувством пошутил Андрей, сразу поняв причину Чекинского официоза и предвидя неприятный характер дальнейшего.
- Ты еще не одет?! - в свою очередь фраза Чекина была явно домашней заготовкой.
- На кадровую комиссию выехал замполит.
- А ты?!
- Мне там делать нечего... Да и тебе тоже. Разве тебя вызывали?
- Нет, конечно, - погрустневший Чекин присел на стул. - Но я без приглашения. Прорвусь. Заставлю выслушать. Я им скажу...
- Да чего ты там скажешь? Что ты можешь сказать, Александрыч? Что я могу сказать? Что Ханя отличный сотрудник и незаменимый следователь? Так нам в лицо загогочут: за ним с десяток взысканий. Согласно последнему "частнику" из суда - просто вор. А у Препанова и вовсе перелом ребра. Скажи спасибо, что только выгоняют. Так что не дергайся. На решение комиссии ты не повлияешь, а себе навредишь запросто, - тоже, знаешь, косятся.
- Сливаем, значит, Ханю? - Чекин прищурился.
- Никакой формальной зацепки, чтоб его спасти, у нас нет. Пойдет в народное хозяйство. Если не дурак, еще и раскрутится.
- То-то что формальной, - вцепился в неудачное словцо Чекин. - А ты неформально попробуй. О друге нашем все-таки речь. Хоть ты нас теперь за друзей не держишь.
- Остынь, Александрыч.
- Не за выговоры ведь его гонят. И даже не потому, что рыло набил. Главное - против их линии попер, - этого не прощают. Тяжко мне, Андрей. Двадцать лет в милиции, всякого повидал. А уж какие беззакония творили! У! Пальчики оближешь.
- Тем более нечего теперь из себя святошу корчить...
- Скверно это было. Но ведь при том - для дела старались. Впереди - цель!
- Больно много ты в нее верил.
- Я в слова не верил, Андрюша! Но знал - должно стать лучше! Может, не так, как мне вдалбливают. Но - лучше! Взял бандита или ворюгу - есть! Минус один! Простой счет. А то, что он потом, может, воспроизведется, - так я его опять посажу. А теперь и вовсе что-нибудь понимать перестал: за что бьют? Чего должен? Чего не должен? Вспомни хоть Лавейкинское дело: едва дотянулись до крупняка, а это и не ворье, оказывается, вовсе, а творцы новой экономики. А ведь как тянули, так и тянут чужое. Только раньше втихаря, а сейчас - прилюдно, в нахалку.
Вместо ответа, которого у него не было, Андрей принялся гонять по столу заветный коробок.
- Но ведь те же самые. Те же! - смотреть на волнующегося, без фирменного иронического прищура Чекина было непривычно и - зябко. - За два-три года и - наизнанку. И при этом безапелляционность и непогрешимость те же. Он тогда поучал. И теперь тоже. И тоже как будто от сердца. Не в том даже дело: верю - не верю. Сейчас мозги у всех подвинулись. Но ты либо верь, либо не верь. Закон по понятиям разбили: это для своих, это - для остальных. И что по сравнению с этим Ханины шалости? Поедем, Андрей. Скажем свое слово.
- Да? Хотел бы посмотреть, что ты скажешь? - Моего слова, может, и мало. А тебя не выслушать не могут.
- Александрыч, если не ошибаюсь, ты меня когда-то учил, что упертость - признак тупости. Усвой главное - Ханя дошел! Он за пределом. Вытащи его сейчас, через месяц заново "сгорит". Так что не рыпайся. Или - самого сожрут. А ты мне по-прежнему дорог как память.
