Ромен Гари - Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху)
Страж дворца, который до этого предусмотрительно скрылся в служебной пристройке, теперь вылез наружу, охваченный верноподданническими чувствами и жаждой мести, которые выразились в плевках и пинках раненым бин-мааруф. После чего он завладел автоматом, и пришлось вмешаться, чтобы не дать ему прикончить раненых, так как Руссо считал, что те смогут дать властям Тевзы ценные показания. Тогда Али Рахман отослал стража в деревню Ашда, находившуюся в десятке километров от оазиса, и тот побежал к конюшням, не преминув почтить несколькими последними плевками кучу трупов под манговым деревом — среди которых на видном месте лежали и два «верных» слуги Али.
Из пальмовой рощи вышли двое солдат эскорта, которым удалось спрятаться во время утренней бойни. Один из них был ранен и, вероятно, лишится руки.
— Надо бы все же узнать, что происходит в столице, — сказал Руссо. — У Мандахара наверняка были свои люди в армии…
Они попытались связаться со штаб-квартирой полиции по радиотелефону, имевшемуся в «роллс-ройсе», но автоматная очередь уже положила конец его службе, также как и службе сержанта, командовавшего восемью солдатами эскорта. Похоже, пуля сразила его в тот миг, когда он пытался предупредить штаб-квартиру. Однако приемник поврежден не был, и они попробовали узнать новости о ситуации в Хаддане, поймав в эфире радиостанции Кувейта и Дубая. Выяснилось, что японские террористы завладели «боингом», который теперь направляется к Персидскому заливу. Десять ирландских бомб и три письма с вложенным в них взрывчатым веществом сдетонировали в Лондоне. Конференция неприсоединившихся стран продолжала свою работу в Алжире, а этой ночью провалилась попытка государственного переворота в Хаддане. Ее инициатор, министр внутренних дел Давид Мандахар, укрылся в горах у своих сторонников… Опасались затяжного внутреннего конфликта, по тому же сценарию, что и в Йемене, где сопротивление солдат имама Бадра республиканским войскам вызвало вмешательство египетской армии…[101]
— Гражданской войны не будет, — уверенно заявил Али Рахман. — Племена Раджада повинуются мне. Мы получим автономию и образуем федерацию по типу швейцарской…
— Швейцарской? — прошептала Стефани.
Ничто не казалось ей в тот момент более невероятным, далеким, мифологическим и феерическим, чем Швейцария…
Солдаты эскорта лежали на земле с шариками ката за щеками.
— Ну, в общем, федерацию по типу швейцарской, но приспособленную к нашим особенностям и нашему национальному характеру, — пояснил Али.
Голова сэра Давида Мандахара, казалось, спала в удивительно христианской позе, лежа на правой щеке и подставляя левую, что вроде как утверждало общую и братскую основу всех религий, и Стефани сказала Руссо, который, взяв ее под руку, старался увести в сторону от разрозненных останков министра внутренних дел:
— Да нет же, я отлично себя чувствую, дайте мне посмотреть, а не то я могу это забыть…
— Стеф, прошу вас… Возвращайтесь во дворец… Вы не привыкли к такому…
Она пристально посмотрела на него.
— А вы, значит, привыкли?
— Я два года провел во Вьетнаме и после бойни в Май Лае[102] входил в следственную комиссию…
— Мне вот интересно, станет Джеки Стюарт[103] чемпионом мира или нет, — сказала Стефани, чтобы доказать, что она сохранила всю ясность ума.
Говорят, что летом на Капри жить стало невозможно, как и в Сен-Тропе, но Стефани принялась объяснять Руссо, что можно отправиться туда в межсезонье, весной или осенью, и что она знает один pensione[104] с цветами на террасе, нависающей над морем, и там неаполитанские певцы…
— Стеф, пожалуйста, уходите отсюда…
Голоса «Роллинг Стоунз» умолкли, и теперь диктор, по-видимому, говорил о следующих передачах, так как она различила имена Боба Дилана и Хэнка Уильямса.
Голова Берша была обращена лицом к небу. Глаза остались открытыми. Бледные-пребледные, светло-серые, застывшие, они блестели на солнце, как стекло. Стефани обожала Венецию и искусство барокко…
— Скажите, вы думаете, что…
Она запнулась. Руссо, который со все возраставшим беспокойством следил, как она бродит по песку, держа в руке воображаемый бокал с шампанским и насвистывая неаполитанскую мелодию, вдруг сообразил, что она похожа на обезумевшую Офелию, и совсем разволновался.
— Вы думаете…
— Что?
— Эти… предметы можно хранить?
— Что?
— Я хочу сказать… После всего, что мы пережили… Если бы я попросила отдать мне их… как… как трофеи…
«Кат», — вдруг осенило Руссо. Как бы там ни было, это транквилизатор, который вызывает блаженное оцепенение. Он подошел к одному из бин-мааруф и вытащил пригоршню травы из кожаного гурра, которые все они носили на поясах.
— Возьмите, Стеф, пожуйте…
— Я не хочу есть… Наверняка есть способ забальзамировать их, чтобы они сохранились… как это сделали со Сталиным в Кремле…
— С Лениным, — пробормотал Руссо. — Идемте, прошу вас…
— Да, с Лениным. Мне бы хотелось увезти их с собой в Нью-Йорк. Это музейные экспонаты, археологические находки… По крайней мере, я бы хотела вот эту…
И она коснулась ногой головы Берша. Лицо последнего из тевтонских рыцарей, с его красной бородкой венчиком, крючковатым носом и невидимыми губами, которые, похоже, находились где-то внутри, вызывало у Руссо почти утробную злобу: мечты о величии и могуществе, которые не давали покоя этой голове, улетели, но лишь затем, чтобы осесть в другом месте. Они никогда не останутся бесприютными…
В портфеле у Берша они нашли список фамилий, который, вне всякого сомнения, осчастливит правительство Хаддана. Фамилии Дараина в нем не значилось.
— Думаете, он был ни при чем? — спросил Руссо.
— Он очень осторожный человек, — сказал Али Рахман. — Он уже двадцать пять лет как-то умудряется выживать на своем посту…
— Это ведь он попросил вас покинуть дворец в Сиди-Барани и приехать сюда. А затем предупредил Мандахара… Разве не так?
Али пожал плечами.
— Я, как вы успели заметить, был окружен предателями. Дараин — человек, начисто лишенный принципов, что означает, что он никогда не служил великому делу… Он изучает соотношение сил и встает на сторону более могущественного. Он руководствуется холодным расчетом, и я не думаю, чтобы он мог сделать ставку на Мандахара… Думаю, он собирал информацию и выжидал…
В портфеле нашлись весьма занятные документы: в частности, контракт на поставку оружия Хаддану, подписанный Сандерсом, а вместе с ним и филиалом «Талликот». В контракте стояла сумма в пятьсот миллионов долларов и перечислялось все заказанное оружие. И, наконец, там были фотографии «зверств», сделанные в самолете и не имевшие отношения к полароиду Стефани. Тот тип из каравана, подумал Руссо.
Стефани заглядывала ему через плечо.
— Мои снимки были не так хороши, но в них было больше… жизни. Можно, я возьму их?
— Нет, — сказал Руссо.
Приемник на животе у мертвого бин-мааруф передавал теперь классическую музыку. Тевза, казалось, приостановила трансляцию новостей.
Стали слетаться первые грифы, и Али Рахман время от времени распугивал их выстрелами.
Руссо еще раз порылся в карманах у Сандерса, разорвал подкладку пиджака, но ничего не нашел. Можно было подумать, что западная тень сэра Давида Мандахара вложила всю свою индивидуальность в подпись под контрактом на поставку оружия. Остальное же теперь было поделено на четыре части, лежавшие на песке: туловище, голова, сигарилла и котелок в ярко выраженном стиле «Сити». Его одежда даже в этих обстоятельствах сохраняла безупречный вид, а туфли блестели так, что, казалось, частица жизни их владельца перешла к ним. Словом, в карманах у него ничего не нашлось, что, возможно, было признаком предусмотрительности души, ожидавшей, что по прибытии ее обыщут. Стефани поделилась этой мыслью с Руссо, который еще раз настоятельно попросил, чтобы она покинула место действия и попыталась немного поспать перед отъездом. Но она и слышать об этом не хотела. Она испытывает, заявила она ему, необыкновенно яркие переживания, и никогда в жизни не чувствовала себя лучше. Она старательно жевала кат, отчего у нее на щеке появилась шишка, а на лице — крайне довольное выражение.
— Никогда не видела ничего более прекрасного, — твердо заявила она. — Чудесная страна. Думаю купить здесь небольшой дом и каждый год приезжать на один-два месяца, отдохнуть от ужасов жизни в Нью-Йорке, ну вы понимаете…
Среди оползней лавы возникли штук сорок верблюдов, не дождавшихся утренней порции дурро,[105] и принялись топтаться вокруг, выражая свой протест негодующим ревом.
Мурад сидел на песке, полностью погрузившись в молитву. Стефани отметила, что его сабля почти не окрасилась в красный цвет.
