Анатолий Афанасьев - Привет, Афиноген
— Вот уж скука, — оценил Воскобойник. — Нет, такая гулянка не на мой характер.
Кисунов увлекся воспоминаниями, смягчился и опять перешел с Гришей на «ты».
— Нет, Гриша, у них много любопытного. Не все, конечно, нам подойдет, но поглядеть интересно. Возьми, к примеру, магазины. Скажем, фрукты–яблоки там или что, одно к одному, сверкают, и тоже к тебе повернуты самым розовым боком. Я уж не беру обслуживание. Там продавец тебя обслуживает как жених дорогую невесту. Ты у него в магазине самый долгожданный гость.
— Все это фальшь и обман, — отпарировал кое в чем сведущий Гриша Воскобойник. — Купили они тебя, Вагран.
— Почему фальшь? Я в ГДР был, не в Западной Германии. Ты меня, Григорий, за дурака не считай. У друзей был!
Беседу нарушил приход сразу двух врачей: к Афиногену — Горемыкин, к его соседям — терапевт, заведующий отделением Виктор Кирьянович Лебедихин. Кисунов и Гриша Воскобойник мгновенно погрузились в себя, изображая безнадежно невыздоравливающих больных. Кисунов даже отвернулся к стене и сипло задышал ртом.
— Вижу, вижу, — весело уверил Лебедихин. — Поправляетесь полным ходом. Ну, как у вас температура? Скоро, скоро обоих выпишем. Пора уже… Вы, Вагран Осипович, я слышал, начали йогой заниматься? Хорошее дело, хорошее, но злоупотреблять все–таки не советую. Очень, очень вы Капитолину Васильевну нынче напугали. Да-с.
— Клевета, — резко ответил Кисунов. — Утром я потерял сознание от слабости. Только и всего. Некоторым вашим сотрудникам это, естественно, доставило много радости. Я понимаю.
Укор, который был заключен в словах Кисунова, произвел впечатление на Гришу Воскобойника. Он печально вздохнул.
— Мы его, доктор, еле–еле спасли. У него голову заклинило между ног, как в цирке.
Виктор Кирьянович улыбнулся Грише, проверил его легкие, по старинке приложив ухо к лопаткам. Гриша с удовольствием вдохнул и не выдыхал, пока не стал красным, как флаг.
— Ну, ну! — Лебедихин ловко и с озорством выстукал пальцами дробь на выпуклой груди электрика. Он присел к нему на кровать и ворочал его, как мешок с овсом.
Гришу процедура взволновала и умилила. Им обоим было приятно, врачу и больному.
— Даже выписывать жаль такого здоровяка, — сказал врач.
— Хрипит чего–то, — пожаловался Гриша. — Вот тут под вздохом похрипывает. Корябается чего–то. Может, доктор, горчичники пропишете?
Все эти минуты Горемыкин разглядывал Афиногена, который наслаждался сценой осмотра Гриши Воскобойника.
Кисунов окончательно отвернулся к стене, закрыл глаза и не подавал признаков жизни.
— Перевязывали? — спросил Горемыкин.
— Сегодня нет, а вчера перевязывали.
— Что это, Гена, какие–то не наши штаны на тебе надеты? Зачем это?
— Для утепления.
— Мерзнешь, что ли?
— Ноги зябнут.
— Попроси, тебе второе одеяло дадут. Штаны сними. Негигиенично в них лежать… Ходи, начинай потихоньку.
— Я хожу.
Доктора побыли еще минутку, удалились. Сразу воскрес Кисунов.
— Пожалуйте! Это называется утренним обходом. Что нового мы узнали?.. Все–таки удивительно. Никакого такта, никакого чутья! И это заведующий отделением, — передразнил: — йогой начали заниматься? Нет, я буду дожидаться ваших советов. Как же! Ну вы подумайте! Ему лень фонендоскоп с собой захватить. Выслушивает больного как знахарь. Нет, видно, придется опять жаловаться. Не хотелось, но придется. Иначе они тут с нами натворят бед. Они думают — тут с больными полные хозяева и нет на них управы. Найдется управа, как раз найдется!
Гриша привык к ворчанию Кисунова и не обращал на него внимания.
— Эх, хотел я его спросить, дома на сколько мне больничный продлят. Если на неделю выпишут, махану к брательнику в Москву. Поедем на пару, Вагран Осипович? Гори оно все синим пламенем. Хочь погуляем, придем в себя после этой богадельни.
— У меня отпуск. Я на Черное море поеду.
Афиноген стал садиться и сел, держась левой рукой за спинку кровати.
— Ты куда, Гена?
— Пойду погуляю. Слышал, врач распорядился?
Он собирался в долгую дорогу и не знал толком, куда она его приведет. Кисунов сказал:
— Вы что, поверили этому костоправу? Вам надо лежать, а не ходить.
— Пойду, пожалуй. Пора… Гриша, можно я твои тапочки надену. Они красивее моих.
— Бери.
Они смотрели, как Афиноген встал и неловко поддернул брюки, Тапочки оказались в самый раз и удачно подходили по цвету брюкам, коричневые, без задников.
— На танцы, Гена?
— Жениться.
Он накинул, не вдевая в рукава застиранный больничный халат, сверток с рубашкой сунул под мышку. Ноги держали вполне нормально.
В коридоре было пусто, только за столиком у выхода с этажа заполняла больничные карты Капитолина Васильевна.
Сзади из палаты шастанул любознательный Гриша Воскобойник.
— Ты еще здесь, Гена? Я думал, ты уже до загса домчался.
— А в ту сторону есть выход?
— Есть. Вон в дверь, потом налево и сразу вниз. Но на улицу тебя не пустят, не жди.
— Почему?
— Посмотришь почему. Не пустят, и все. Много таких гавриков казенные халаты воровать. Там вахтер сторожит.
Афиноген свернул влево, а Гриша отправился к столику медсестры. На лестничной клетке Данилов подождал, поглядел вниз. Второй этаж, два коротких пролета. Пустяки. Вскоре его догнала Капитолина Васильевна.
— Вы куда, Данилов? Вы в своем уме?
— Я никуда. Здесь постою, подышу. Мне доктор разрешил.
— Не упадешь?
— Нет, не упаду.
— Ишь ты, уже в брюках… Ну постой и обратно иди. Рано расхаживать по этажам.
Она убежала, успокоенная его беспечальной улыбкой. Два пролета он одолевал медленно, и с каждым шагом страх перед движением слабел. У выхода в коридор — скамеечка. Здесь он сделал то, что было бы лучше сделать в палате. Он снял халат и спрятал его под скамейку. Натянул голубенькую рубашку и заправил ее в брюки, замаскировал бинт. Осталось последнее. Слегка нагнувшись вперед, Афиноген плавным, точно рассчитанным движением ухитрился затянуть брюки и зацепить крючок, после чего пуговицы застегнулись сами собой. Теперь он был готов к прогулке. Стоила ли только игра свеч?
Афиноген прокружил еще одним коридором и очутился у выхода из больницы, который охранял пожилой санитар в синем халате военного покроя. С внешней стороны в вестибюле толпились первые посетители, через стекло они подавали сторожу красноречивые знаки. Он не обращал на них внимания, плотно восседал на стуле, прислоненном к дверям. Взгляд его тусклых глаз был устремлен вдаль. В больнице этот человек проработал целую вечность, повидал всякого, мало что могло смутить его дремлющий ум. В душе сторож был человеком верующим и считал больницу заведением, неугодным богу. Больничные врачи брали на себя смелость вставать на пути между самим господом и простыми смертными, когда он посылал им вызов к себе. Врачи пытались продлить срок человеческой жизни, известный одному господу. Это было кощунством. Сторож не любил врачей, очень боялся очной ставки с господом, но не уходил из больницы, потому что привык к сытной легкой жизни, привык сидеть, дремля, на стуле в разных местах, куда его сажали, и тайно, исподтишка наслаждался ежедневным зрелищем борьбы, из которой победителем выходили поочередно — либо всевышний, либо обыкновенные люди в белых халатах. Судьба главных участников этого волнующего спектакля, больных, его никогда особенно не волновала. Было, правда, несчастье с его племянником, прекрасным человеком, посвященным в тайны седьмого дня, который, упившись зелья, ночью поджег себя сигаретой и обгорел с пяток до пупка. Федулинские врачи девять дней боролись за его жизнь, подключали к искусственной почке, один вид которой вселял в сторожа священный трепет. Все дни, следя, по обыкновению, со стороны за перипетиями неравной схватки, сторож молился за безбожников врачей и упрашивал всевышнего оставить племянника еще хоть малость побродить по белу свету. Бог не услышал его молитв, и племянник умер.
Афиноген подошел к сторожу твердой походкой и попросил распахнуть дверь на волю. Сторож очнулся от спячки и сразу дал точное определение действиям Афиногена.
— Побег совершаешь, — сказал он добродушно. — А меня, значит, под судебное следствие подводишь.
Афиноген размышлял недолго:
— Вернусь не с пустыми руками. Мы порядки знаем.
Сторож оживился, оторвал зад от стула и отворил для Афиногена узкую щель, в которую тут же хлынули руки с записками и свертками.
— Погоди! — велел сторож. Он с необычайной сноровкой собрал все записки и пакеты, после чего Афиноген беспрепятственно проник в вестибюль. Вслед ему сторож объявил.
— Не вернешься через час — подымаю тревогу. Тапочки не потеряй!
На улице жгучее солнце сразу обдало его дымным жаром, и он, покачнувшись, переступил в тень деревьев. На мгновение сердце сдавило от мысли, что сейчас вот он рухнет прямо на парящий асфальт. Испарина прохладной паутиной прилепила к спине рубашку, пот просочился под бинт и защипал, расплавился, просолил шелковые нитки шва. «Плохо, — подумал он, — к Наталье идти далеко, а земля вот она, рядом. Может, прилечь отдышаться на газоне».
