Святослав Тараховский - Отважный муж в минуты страха
А потом — состоялось!
«Александр Григорьевич, согласны ли вы?..» «Светлана Игоревна, согласны ли вы?..» Саша в темной паре и Светлана в строгом белом платье — никакой фаты и прочего пошлого флердоранжа, обменялись кольцами, расписались, вместе с Орлом и Викой, в похожей на амбарную книге бракосочетаний и приложились друг к другу губами. (Орел вполоборота отвернулся, никто этого не заметил.) «Именем Союза Советских… объявляю вас мужем и женой!» — провозгласила милая молодая женщина с красной лентой через плечо, и с антресолей грянул вечный Мендельсон в живом исполнении — юная скрипачка, мечтавшая оказаться на Светланином месте, и зрелый пианист, талант, изгнанный из приличного оркестра из-за сизого носа и слабости. Торжественность минуты достала родителей: Игорь Петрович улыбался, как Буратино, но кончиком пальца сбросил со щеки каплю, мама Зоя приложила к глазам платочек. Последовали цветы, и в боковой комнате для поздравлений ахнуло и брызнуло первое шампанское (поскольку главный зал ЗАГСа потребовалось освободить для следующей брачующейся пары, кавказца и блондинки). Последовали снятый лимузин «Чайка», дорога к новому дому и ощущение полного улета, которое, подумал Саша, обнимая молодую жену, невозможно ни в Иране, ни где-нибудь еще, а возможно только на родине, в родном кислороде, среди дорогих и близких людей.
Потянулись гости, многолюдные, половодные, праздничные, с охами-ахами по поводу события и поздравлениями. Дверь новой квартиры распахнули, как душу, и, казалось, навечно, на всю жизнь, лифт на пятнадцатый этаж ползал со смехом и перегрузкой. Саша и Светлана, стоя на площадке, принимали рукопожатия и подарки, целовались с гостями и слегка уставали от счастья.
Толя Орел бессознательно перемещался по квартирному ограничению, посматривая то на роскошный накрытый стол, то на прибывающих гостей, то на дальний, беспредельный пейзаж жизни, открывавшийся с лоджии пятнадцатого этажа; он был рассеян, плохо понимал, зачем притащился на эту пытку, зачем вообще согласился быть свидетелем, и подумывал о том, чтобы незаметно уйти. Раздумья были прерваны Сашей; улучив момент, он затянул Толика на кухню, плеснул ему и себе по полета виски в высокие стаканы и предложил выпить аперитив. Толя выпил — выпивка была как раз тем медицинским средством, что было ему сейчас нужно. «Старик, — сказал Саша, — у меня просьба: возьми в руки этот бардак, будь тамадой». Анатолий замотал головой — нет. «Будь, — повторил Саша, — ты самый умный и энергичный, тут не на кого больше положиться, а без тамады это будет пьянка и деревенский кошмар. Выручи. Давай. И Светка очень хочет, чтоб ты был. Да, Свет?» Светлана, как в плохом детективе, оказавшаяся к разговору в кухне по какой-то малой столовой ерунде, на ходу невнятно закивала головой и быстро покинула друзей… «Вот, видишь. Давай, старик. Можешь нести все что угодно; стихию, главное, обуздать и возглавить. А, старик, по-горбачевски, давай!» «Все что угодно? — переспросил Орел и прищурился. — Ладно, муж, давай, но чтобы потом без обид».
Расселись, как от века положено традицией: во главе стола молодые и счастливые, пообочь от них — свидетели: рядом с Сашей Вика, рядом со Светланой странновато улыбавшийся Орел, а за ними, крест-накрест, симметрично, по двум сторонам — немолодые, но тоже, как им положено, счастливые папы и мамы: Игорь Петрович с Полиной Леопольдовной и Григорий Ильич с Зоей Ильиничной; далее по эллиптической окружности огромного раздвинутого стола пристроились друзья и прочие приглашенные — кто как попал. Симметрию родителей нарушал лишь дед Илья, белой своей головой и величественной фигурой создававший красочный перевес на Светланиной стороне.
Мужчины пальнули шампанским, Наташе Кучиной плеснули на светлую юбку — коротко взвизгнув, она умолкла, потому что уважала момент. И тогда Анатолий встал. Спокойный, как полуубитый солдат.
Недолговечна тишина с налитыми бокалами; миг сей краток, но священен. Стыли улыбки гостей, фокус прыгал: с Орла на молодых и обратно.
— Позвольте мне, — сурово сказал Анатолий, — как тамаде, утвержденному парткомом, профкомом и администрацией… Три главных кирпича в основе здания жизни. Рождение, любовь, смерть. Первый и третий даются нам бесплатно, сами по себе, за второй надо бороться. Бороться и побеждать. Или проигрывать… Предлагаю выпить за любовь, которая торжествует, которая…
«Толька — классный тамада», — мелькнуло у Саши.
— Горько! — зычно гаркнул кто-то с галерки.
Призыв был хором подхвачен, тост сбит в полете, как излишний, всем и так все было ясно, последовал, под нарастающий ор и аплодисменты, поцелуй молодых, всеобщее чоканье и выпивание — свадьба сошла с места, вырулила и самостийно покатила по наезженной дороге.
Анатолий глотнул шампанского и опустился на стул.
Рядом была сияющая, разгоряченная поцелуем и жаром большого события Светлана, рядом гуляла свадьба, на которой он был назначен главной фигурой, на которой он был чужим.
Вдруг почувствовал, как ее узкая ладонь на мгновение накрыла и стиснула его пальцы; ладонь тотчас отдернулась, исчезла, но ощущение пожатия и прикосновения осталось, будто ожог. Что это? Сердце упало, с трудом зацепилось за ребра и поскакало вновь. Что это?
Никто ничего не заметил. Светлана давно отвернулась к Саше; оба были заняты праздником и друг другом. «Зачем это? — вертелось у Орла в голове. — Что означает? Простая благодарность за то, как я держусь? За то, что выступаю тамадой? Ничего не значит?» — как часто ничего не значат женские знаки, которые кажутся мужчине такими многозначительными? Может, это тайный аванс, намек на будущее? «Нет, конечно, ничего это не значит», — сказал себе Орел, но тотчас решил, что какой-то хороший смысл это все-таки имеет, потому что среди праздничной мишуры, грубого хохота и отвлекающих поцелуев она вспомнила, подумала о нем, значит, не все для него безнадежно, надо и дальше бить в одну цель.
«Толя — настоящий мужчина, друг и душевный человек», — вот о чем подумала Светлана.
А Орел, словно включившись в тайную игру, нарочито не смотрел на нее; вспомнив, что он тамада, вскочил, вышел из-за стола и, как профессиональный хозяин застолья, пустился за спинами гостей в свободное плавание по комнате. «Товарищи гости, — крикнул он, — есть мнение, что пора выпить за тех, кто произвел на свет виновников сегодняшнего нашего торжества!» Тост охотно поддержали, родители благодарно раскланялись, все выпили и, снова крикнув: «Горько!», призвали молодоженов к повторному подтверждению любви.
Свадьба понемногу пошла в разгон, обросла разговорами и шумами; ели вкусно, мужчины закономерно перешли с шипучего на водку.
— Тамада! — крикнул дед Илья. — Не надо провозглашать… за дедов. Я… сам за себя… прошу слова.
Дед поднялся, как отзвук канувшей эпохи, с рюмкой, казавшейся крохотной в узловатых пальцах, статный, белоголовый, он навис над столом и длинной тенью затемнил от света четверть живого пространства.
— Проснулся я однажды в лагерном бараке от голода и холода и решил: все, сил больше нет, надо разом с этим покончить, а бритва у меня в тамбуре притырена была. Стал я с нар слезать, завозился, соседа потревожил — Усачева Колю, добрый был человек, художник, с огромными черными глазами, а он и говорит: «Илюха, ты куда? Спи. Рассвет ведь скоро!» И так он это сказал, что меня остановило. «Рассвет ведь скоро, — повторил я тогда про себя, — рассвет, Илья!»; выдохнул я воздух вместе с глупостью и пошел досыпать. А скоро и, правда, рассвет пришел: Сталин сдох… Это я все к чему? А, вспомнил! Тебе Саша, тебе Светлана, хочу сказать: ребята, вы в России живете; всегда верьте, всегда надейтесь на лучшее, и все у вас сбудется; жизнь она у нас разная, полосатая, не соскучишься, но главное, чтобы вам, несмотря ни на что, всегда хотелось здесь жить. Жить, понимаете? Открывать глаза, дышать, ходить по этой земле, обнимать друзей, смеяться над тем, что не получается с первого раза, и вообще помнить, что нормальным состоянием живого человека должна быть радость. Я уверен: все хмурые рано или поздно вымрут; поэтому давайте — за нашу и вашу радость!
— Спасибо, дед, — Саша встал, обнял родную махину. — Так и будем…
Чокнулся с дедом, с родителями, с Толей и выпил; и Толя, взглянув на Светлану, выпил, и все выпили в тишине и с уважением к серьезности момента.
— Горько, — едва опустив бокал, сказала Наташа Кучина. И свадьба вернулась к здоровому шумному легкомыслию.
В комнату скромно вдвинулась женщина лет сорока с сумкой почтальона. «Сташевские, — объявила она, протягивая Саше бланки, — вам телеграммы. Хотела в ящик бросить, сказали: свадьба, вот я на ваши небеса и поднялась, чтоб лично». Почтальоншу принялись усаживать и угощать. «Что вы, что вы, я на работе», — отмахивалась она от водки, однако за счастье молодых охотно пригубила красного винца.
