Ирэн Роздобудько - Лицей послушных жен (сборник)
– Я не врала! – закричала Лил.
– Ага, – язвительно добавила Ита, – ты просто фантазировала…
– Да нет же! Нет! Я слышала собственными ушами!
Для верности Лил стукнула себя по ушам, они даже покраснели.
Думаю, от стыда.
Мы отвернулись от нее.
– Я докажу, – тихо сказала Лил.
– Как? – спросила я. – Вызовешь сюда госпожу Директрису? Бред…
Лил замолчала и легла спать даже раньше, чем из радиоточки прозвучал отбой.
Мы переглянулись.
Не стоит брать ее с собой на крышу. Она становится странной. По крайней мере, своенравность и упорное желание что-то доказать – не наша парафия.
Это из сферы «духовных вирусов», которые разъедают душу и о которых нас предупреждали учителя.
Итак, бал был назначен на 31 мая, то есть через два дня.
Не сговариваясь, мы решили, что непременно снова посмотрим на это грандиозное зрелище.
Тем более что, как я уже говорила, все руководство ЛПЖ будет по уши задействовано в организации бала и в это время его бдительность в отношении остальных курсанток будет снижена до нуля.
Прожили эти дни спокойно, пристойно, чтобы ничем не вызвать подозрений.
Конечно, Лил решили не брать.
В назначенное время каждая девушка нашла свой повод выйти из дортуара в сад – отдельно. Лил мы ничего не говорили. Да она и не спрашивала – осталась сидеть в комнате, вышивая свою салфетку.
Вечерело.
Сад был наполнен дыханием цветов. А Бальный зал напоминал резную музыкальную шкатулку, в которой мерцают свечи. Мы были взбудоражены красотой вечера и тем, что сейчас заглянем в зал сверху, словно это и вправду была волшебная шкатулка с украшениями.
Оглядываясь по сторонам, мы по очереди полезли по увитой диким виноградом металлической лестнице.
Вид сверху был еще чудеснее!
Перед глазами расстелились зеленые луга с серебристой лентой реки, в которой поблескивали первые звездочки, а внизу, прямо под нашими ногами, играла музыка и так же сверкал позолотой огонь тысячи электрических свечей.
Мы стерли пыль и грязь с иллюминатора и обсели его, как мухи банку с вареньем.
В зале было семь лицеисток, семь красиво одетых девушек. Это были те, кого не выбрали на прошлых балах.
Конечно, немного неловко и не очень-то хорошо оставаться в лицее до самого последнего бала. Я бы себе такого не пожелала! Но в жизни бывает всякое…
Даже сверху, сквозь толщу стекла, мы ощущали их волнение.
Оно отражалось в нервном взмахе веера, в притопывании ножкой или просто в напряженном выражении лица.
Девушки внимательно слушали музыку оркестра и ждали появления кандидатов. Их машины постепенно (мы это хорошо видели сверху) съезжались к воротам лицея, а после проверки документов ехали дальше, останавливаясь возле Бального зала.
Мы жадно наблюдали за оркестром.
Девушек мы знали хорошо, а вот оркестр – всегда лакомый кусочек для нашего воображения, ведь он состоял исключительно из стритов.
На каждом балу они были новыми: нанимать одних и тех же запрещалось правилами безопасности.
Каждый оркестрант проходил строгую проверку, с каждым отдельно разговаривала госпожа Директриса и брала «подписку чести». То есть каждый давал присягу о неразглашении того, что здесь происходит, чтобы никто из внешнего мира не завидовал нашей одежде, еде или интерьерам. Также стриты давали клятву, что, если узнают здесь кого-то из влиятельных людей страны или мира, не будут говорить об этом на каждом шагу.
Одним словом, мы, как и наши соученицы, которые взволнованной стайкой толпились внизу, слушали музыку и пожирали глазами оркестрантов. В конце концов, стриты тоже люди. Хоть и примитивного, низшего склада.
Там были: две виолончели, две скрипки и… саксофон.
Как раз в этот момент соло исполнял саксофон…
Дорогой дневник…
Дорогой, милый дневник, мой друг и дотошный аналитик!
Прости, что эти страницы я, наверное, вырву из тебя. Но должна написать кое-что не очень обычное.
Наверное, именно то, из-за чего нас и заставляют все записывать, чтобы – не приведи Господи! – не впасть в ересь. Чтобы уметь анализировать свои достоинства и недостатки.
Поэтому хоть и не хочу, но должна записать следующее.
Саксофон играл красиво.
Боже, какое скучное предложение получилось…
Саксофон играл так, что у меня заболел желудок.
То есть не заболел, а что-то остро шевельнулось в солнечном сплетении, и от этого движения по мне, как по озерной глади, разошлись теплые круги невыразимой приглушенной боли.
Я приросла взглядом и слухом к стеклу, как рыба в аквариуме. Золотой саксофон раздвоился в моих глазах, а потом – удесятерился. Я плыла в его расплавленном золоте и захлебывалась тяжелыми, густыми, медовыми звуками. Даже стало неловко перед остальными.
– Красиво играет… – неторопливо заметила я.
Сказала это только ради того, чтобы приглушить то самое внутреннее движение.
Это одна из наших практик: то, что хочешь нивелировать, произноси вслух.
Желательно – несколько раз. Тогда оно теряет всю ценность.
– Красиво играет.
– Красиво играет…
Эхом донеслось в ответ. И поняла, что девушки чувствуют то же, что и я.
– Кажется, в прошлый раз этого инструмента не было, – равнодушно заметила Рив.
– Тогда был академический оркестр, – добавила Мия.
– Саксофон выбивается из общей партитуры, – пожала плечами Ита, словно разбиралась в музыке.
– Да, – презрительно сказала Озу. – Это уличная музыка…
И мы все сразу замолчали.
В зал начали заходить гости.
Трое были молоды, но не очень красивы. У одного из них живот так и выпирал из-под фрака. Двое мужчин постарше имели наглый вид, но были ничего себе. Шестой въехал в зал на… инвалидной коляске. У меня прямо сердце упало: неужели может быть и такое? Хотя мы прекрасно знали, что не зря нас настраивали на разные вещи. В том числе на то, что счастье не во внешнем виде или каких-то прелестях человека, а в его статусе и возможностях.
Мы привыкли, что мужчины съезжались сюда не только из нашей страны, но и из-за ее пределов. Были среди них и негры, и арабы. Однажды приехал племянник какого-то султана. Тогда он выбрал сразу двух курсанток. Чем дело закончилось, нам не сказали, но на следующий день из лицея исчезли обе.
Все гости имели весьма респектабельный вид. Как положено, все они в сопровождении госпожи Директрисы и других учительниц направились к бару, чтобы охладиться с дороги напитками.
Мои же глаза были прикованы к саксофону, который все еще выворачивал меня наружу своим темным, непонятным и несколько тревожным голосом. Он словно что-то говорил мне, но его слова были зашифрованы в звуки.
Я заметила, что из-под белого манжета саксофониста виднеется бинт, которым перевязано запястье! Остальной его образ поглотил золотистый туман, идущий от саксофона.
У меня начали стучать зубы, я даже схватилась за лицо, чтобы другие не заметили моего состояния. «Видимо, стриты тоже обладают какими-то способностями», – подумала я.
Начались танцы.
Ни одна лицеистка не осталась стоять у стены. Мы вздохнули с облегчением. Немного жаль было пампушку Сол, которая, наклонившись, любезно разговаривала с мужчиной в коляске…
«При таком муже можно самым лучшим образом выполнить все пункты Устава и заслужить Царство Небесное», – подумала я.
Бал продолжался.
Пары кружились по залу. Серебристые и рыжие головки курсанток и аккуратные макушки мужчин вертелись под нашими глазами (ой, чуть не написала «ногами», но, собственно, так оно и было), как цветы и листья в осеннем озере.
Не сговариваясь, мы посмотрели на часы – надо было спускаться вниз. И расходиться так же, как и пришли, – по одной.
– Пора, – сказала Рив.
Мы по очереди спустились с лестницы и разбрелись в разные стороны, чтобы вернуться в дортуар поодиночке.
Я осталась одна в вечернем саду.
Ноги понесли меня в ту сторону, где был вход в Бальный зал.
Музыка больше не звучала.
Наверное, настало время общения и показа курсантками своих способностей – пения, декламации, демонстрации своих картин, вышивок и так далее.
Я спряталась за деревом вблизи беседки и выжидала, когда пройдет минут пять-десять после того, как мы разошлись: у нас была договоренность, кто возвращается в дортуар первой, а кто последней. Мне нужно было выдержать временную дистанцию.
К беседке начали выходить оркестранты. Там для них всегда выставляли подносы с бутербродами и напитками.
Не скажу, что я не испугалась, когда они пошли в мою сторону. Но я знала: дальше беседки не зайдут!
Так и произошло. Музыканты шумной стайкой окружили стол с угощением. Я не удивилась, когда они начали есть прямо руками, не протерев их влажными салфетками, лежавшими также на столе.
Я закрыла уши руками. Нам категорически запрещалось слушать то, что говорят стриты. Видишь стрита – закрой уши!
