Евгений Бухин - Записки бостонского таксиста

Вернулся он домой в плохом настроении. Не стал вступать в обычные пререкания с Софьей Антоновной, когда она сделала ему замечание, покрутился какое-то время и рано лёг спать. Спал он плохо, беспокойно, а под утро ему приснился сон. Будто сидят они с Григорием Самойловичем за столом и собираются играть в шахматы. Пётр Сергеевич взял себе белые фигуры, и Григорий Самойлович не возражал. Стал он расставлять первый ряд фигур и увидел, что шахматы какие-то странные: на доске в ряду не восемь клеток, а четырнадцать. Он обратил внимание Григория Самойловича на это, но тот ничего не ответил. Пётр Сергеевич почти закончил расставлять первый ряд, как вдруг заметил, что среди белых фигур затесались две чёрные пешки. — «Зачем вы мне их подложили?» — спросил он Григория Самойловича, возвращая пешки. Но тот только неопределённо повёл плечами. Пётр Сергеевич начал расставлять второй ряд, когда опять заметил среди своих фигур две чёрные пешки. Он вторично вернул их Григорию Самойловичу и тут проснулся.

После беспокойного сна Пётр Сергеевич чувствовал себя несвежим. Он прошёл на кухню и стал плескать себе в лицо пригоршни холодной воды, когда вдруг увидел, как снаружи на оконном стекле распластался большой комар. Крылья комара были сложены, два небольших усика шевелились. Пётр Сергеевич посмотрел на голову-грибок, и ему стало неприятно, хотя двойное стекло отделяло его от насекомого.

— Зачем он здесь? — подумал Пётр Сергеевич, и в это время раздался телефонный звонок. На табло чётко высветилась фамилия Адама Карловича.

— Петя, сегодня на рассвете Григорий Самойлович умер, — сказал Адам Карлович, и на этом разговор прервался. Пётр Сергеевич машинально положил трубку, постоял немного и вдруг подумал: «А телефон владельца парижской квартиры он мне так и не дал».

Бостон — Киев — Москва

— До Линна довезёшь?

Я только что высадил очередного пассажира в бостонском аэропорту и подумывал куда бы заехать перехватить немного, когда он меня окликнул.

— Удобно, — подумал я, — можно будет домой заскочить и спокойно поесть в своё удовольствие.

— Сколько возьмёшь? — продолжал допытываться он.

— Садись! Договоримся.

Я оглядел его: невысокий, подтянутый. — «По утрам, наверно, раз пятьдесят приседает под музыку Шуберта», — подумал я. Вещей у него было немного: на плече висела красно-голубая спортивная сумка, а в руке — другая, побольше.

По дороге говорили о том, о сём. Это у меня профессиональное. Водитель должен быть приветлив. Некоторые потом берут телефон, и, когда надо, сами звонят или друзьям рекомендуют. А с другой стороны целый день ездить молчком скучно. Пассажир этот оказался писателем, вроде бы даже лауреатом какой-то премии. Впечатлений в поездке набрался много, вот и выкладывал их мне. Когда подъехали к его дому, писатель сказал: «Зайдём ко мне. За бутылкой доскажу тебе свою историю». Ну я, конечно, отказываться не стал. Потом эту историю напечатали в газете «Голос общественности Нью-Йорка».

I

— Незабвенные писатели Ильф и Петров как-то сказали и даже написали: «Без паблисити нет просперити». Приблизительно это можно перевести так: «Реклама — двигатель торговли». Поэтому я зачитаю короткую выписку из моей литературной трудовой книжки…

Докладчик остановился, набрал в лёгкие свежий запас воздуха и сообщил собравшейся интеллигентной публике, что родился он в Киеве, состоит членом «Клуба русских писателей» в Нью-Йорке, а публикуется в трёх странах — в России, США и Украине. Тут же докладчик перечислил наименования журналов и газет, в которых были опубликованы его стихотворные и прозаические опусы. Общая цифра была внушительна, что произвело некоторое впечатление даже на скептиков из публики.

Затем докладчик сделал многозначительную паузу и сказал, что к информации, которая была сообщена, он хочет добавить небольшую, но важную деталь. Публика с интересом ожидала что будет дальше, а докладчик рассказал следующее:

— Родился я, как было сказано, в Киеве и жизнь прожил в большом доме, построенном на рубеже 19 и 20 веков. Дом стоял на пересечении двух улиц. Одна была названа в честь знаменитого царского премьер-министра Столыпина, а другая называлась Сретенской, потому что на ней находилось архитектурное чудо — церковь Сретенья Господня. Как известно, судьба царского министра была печальна — его застрелили в Киевском оперном театре, как обычно, при невыясненных до конца обстоятельствах. С церковью Сретенья Господня случилась другая история. Уже при советской власти она имела несчастье обновиться, и тысячи паломников со всех концов России стекались, чтобы поклониться чудотворным иконам. Товарищи большевики создали собственную религию, конкурентов не терпели и церковь была взорвана; а улицы переименовали и назвали в честь знаменитых советских лётчиков. Улица Столыпина стала улицей имени Чкалова, а Сретенская — имени Полины Осипенко. Может кто помнит, до войны был известный женский экипаж — Полина Осипенко, Гризодубова и Раскова.

Докладчик опять сделал многозначительную паузу, потому что подошёл к главному моменту своего рассказа, посмотрел ничего не выражающим взором в окно, за которым шумела многоликая Москва, посмотрел на оператора, который водил кинокамерой, боясь пропустить что-либо важное, и продолжал:

— В четыре года я выучился читать. Вот в этот исторический момент нас посетила одна из моих многочисленных киевских тётушек и задала стандартный вопрос, который обычно задают детям: «Кем ты будешь, когда вырастешь?» Она была уверена, что поскольку мы жили на пересечении двух улиц, названных в честь знаменитых лётчиков, я отвечу — лётчиком. Но я твёрдо сказал — писателем. Этот момент — веха в моей биографии. Это та точка, от которой я отсчитываю начало своей литературной карьеры.

Докладчиком был я, и встреча с многочисленной публикой происходила в Московском Доме Национальностей, куда меня пригласил выступить один мой приятель. Познакомился я с ним случайно ещё в Америке. Во время моего посещения литературной гостиной в маленьком городке неподалёку от Бостона, я очутился рядом с цветущим, энергичным джентльменом. Джентльмен оказался писателем из Москвы и высказал пожелание взять интервью у Александра Сергеевича Есенина-Вольпина — одного из сыновей знаменитого поэта. Я отвечал, что это легко можно устроить, потому что однажды удостоился чести отвозить Александра Сергеевича в аэропорт, о чём он, конечно, не помнит. Мой сосед оказался стремителен и настойчив — его не устраивала встреча с Есениным-Вольпиным завтра или послезавтра. Ему нужен был знаменитый диссидент сейчас же, немедленно, что и было выполнено. На следующий день я пригласил своего нового знакомого на обед. — «Зачем такие хлопоты», — засомневался московский гость. Но я успокоил его, процитировав свою жену, которая однажды заявила в присутствии многочисленной публики: «Я кормлю мужа гречневой кашей, которою он сам и варит». Я пояснил, что приход гостей — праздник для меня, поскольку моя супруга в таких случаях хлебосольна и любит блеснуть кулинарными способностями.

День, на который было назначено моё выступление в Московском Доме Национальностей, начался чрезвычайно удачно; и эта цепь маленьких удач продолжалась до того знаменательного момента, когда моё первое слово прорезало звенящую тишину зала, заполненного чуткой, интеллигентной публикой.

Сначала утром мой телефонный разговор с интересной дамой, которая представляла журнал с интригующим названием «Литературные незнакомцы», был прерван резким звонком. Он был так силён, что моя собеседница услыхала его на другом конце Москвы. Я успешно справился с несколькими запорами, открыл дверь и увидел на лестничной площадке приятную женщину лет за сорок. Теперь я находился в небольшом предбаннике, и от неё меня отделяла другая дверь, сделанная из хитроумно сплетённых железных прутьев. Это была надёжная преграда, и тем не менее, женщина поспешно сказала мне:

— Не волнуйтесь! Я не бандитка.

— Почему я должен тебе верить, — подумал я. Теперь я хорошо разглядел её: внешне она была очень неплоха и кого-то мне напоминала, но кого я никак не мог вспомнить. А женщина тем временем стала говорить, чтобы я впустил её в предбанник, поскольку хочет показать образцы товара, который она рекламирует. Голос её был мягкий, слова деликатны, но как-то назойливы. Она как бы осторожно забивала их, как маленькие гвоздики, в моё сознание. Одета женщина была вполне прилично — на ней был серый новенький костюмчик. Этакая деловая дама; и все-таки что-то мне не нравилось в ней. Как вдруг я сообразил — глаза. Они, как два буравчика, просверливали меня насквозь. Я даже подумал, что под белым выпуклым лбом у неё расположен сильный магнит. — «Извините, — сказал я женщине, которая утверждала, что она не бандитка, — но я здесь человек случайный — я здесь в гостях». После этих слов я отступил на подготовленные заранее позиции; дверь защёлкнулась на французский замок, а я с удовольствием дважды повернул ручку другого запора и затем для верности ещё накинул крючок.