Ирина Ратушинская - Наследники минного поля
Петрик влип-таки в историю, пришёл к Свете с Алёшей мрачный. Можно суда избежать, но для этого нужна такая ломовая сумма, что у Петрика крепко не хватает, и сразу разницу не наскрести. А нужно сразу. Завтра нужно. Так что прощайте, друзья, шлите посылки и пламенные приветы. Петрик ёрничал, но видно было, что влип.
— Светка, сними барахло с подоконника.
А Света уже и так — чем занималась? Снимешь горшок с лимоном — и куда его поставить? Место ж надо расчистить, потом барахло снимать. Насвистывая про девушку из маленькой таверны, Алёша аккуратно орудовал отвёрткой. Империалы, в лучших традициях, были упакованы в Светин чулок — из тех, что назывались «в резиночку».
— Хватит?
— Ух ты! Ну, ребята… Да у вас-то они откуда?
— Ты беги делом займись, а открутишься — тогда расскажем.
Через несколько дней они ему и рассказали. Петрик хохотал, и ахал, и мотал головой:
— Ну, Светка, ты даёшь!
Это был прежний Петрик: весёлый и полный авантюрных энергий. Рассыпаться в благодарностях он не стал. Уходя уже, буркнул слегка севшим голосом:
— Я, ребята, попомню.
И вот настал день Светиного дебюта! Она бесстрашно смотрела на крошево костей и крови: этого она ещё в детстве навидалась. И понимала, что для жизни случай не опасный. Этот кровью не успел истечь, его очень быстро в травматологию доставили. Они там, на Судоремонтном, молодцы: почти всегда успевают, если что. Но вот будет ли этот здоровенный мужик ходить… у него и тазовая кость была переломана, и обломки в брюшине, а ноги-то!
Из страха, что перепутает названия, она старалась угадывать, что может понадобиться, на два шага вперёд. Это как раз было очень просто: что Быченко намерен сейчас делать, она шкурой чувствовала. Для этого и думать не надо было. А подумаешь — то же самое получается: какое тут может быть ещё решение? Она делала всё, что требовалось: легко и точно, с цирковой ловкостью. И, кажется, ни в чём не ошибалась.
Это было очень несправедливо, что Быченко ругался. Мог бы он вообще ей не командовать, раз она успевала до команды. Ну хорошо, порядок есть порядок. Но какие слова он к своим командам добавлял! Света мат слышала, конечно. Но в свой адрес — никогда. Даже одесская шпана держалась на этот счёт южного этикета, и с женщинами себе не позволяла. А светило Быченко позволял! Он крыл её, и анестезиолога, и молодого хирурга из ординатуры, и всех, кроме пациента — многослойно, многоэтажно и виртуозно. Света старалась делать вид, что не слышит: ей и так дела хватало.
А кончилась операция, увезли пациента, сняли с Быченко перчатки и маску — и Быченко, сияя — к Свете:
— Молодец, девочка! Поздра…
Тут ему Света пощёчину и влепила. Не символическую дамскую, а настоящую: аж его качнуло. Он глазами заморгал и рот сделал буквой «О». А потом испугался, причём за Свету:
— Детка, что с вами?!
— Как вы смели так ругаться!
Света с трудом сдерживалась, чтоб не зареветь от обиды. Быченко смотрел недоумевающе, продолжал моргать:
— А разве я ругался?
Тут уж все присутствующие — где стояли, там и полегли от хохота.
Вскоре и сама Света смеялась, вспоминая эту сцену. С Быченкиным матом пришлось примириться. Это он так нервное напряжение разряжает. В конце концов, он ей не «тыкает» никогда, а мат у него весь на «ты» — стало быть, с некоторой натяжкой, можно считать, что он адресуется не ей. А мировому пространству.
А работать с ним было здорово! Он был дерзок и удачлив. Особенно — на той самой грани, где требовалось чудо. И он вершил чудо, и она ему помогала.
Конечно, если он ждал от неё каких-то особых знахарских фокусов — то зря ждал. Она не Распутин, чтоб кровь останавливать. Это от её желания не зависит.
Но хирург Быченко не знахарства ждал, он, в конце концов, образованный человек. Он другого ждал от Светы и это получил. Как и все, чья работа зависит от многих случайностей, он имел насчёт случайностей свои подозрения. Какие случайности каких людей любят, например. И в Свете не ошибся. Она удачливости в дело прибавляла: больше, чем он мог надеяться.
Денежная реформа Алёшу со Светой не особо затронула. Ну, стало всё дороже на базаре… ясное дело. А сбережений у них никаких не было. Те, у кого были — взвыли, конечно. Но только не Петрик. Он как-то ухитрился и на этой истории наварить. Припёр Свете с Алёшей холодильник новенький, велел грузчикам — чтоб ни царапинки. Что такое? А это подарок, к дню рождения Кутя. Так у Кутя же неизвестно, когда день рождения! Ну, значит, в любой день можно праздновать. Поздравьте, ребята, в люди выбиваюсь! Хорошо быть замдиректора овощной базы…
— Что, Петрик, скоро и директором станешь?
— Тю. Я что, дурной?
Холодильник — это было здорово: раньше продукты Света вывешивала на холод за окно в авоське. Или держала между оконными рамами. А если жарко — то никак не держала. Что не съели, то пропало.
Петрик наскоро рассказал о Мане: Славик её выбивался в знаменитость, и её за собой тянул. Только Маня ждёт ребёнка сейчас, ей не до концертов. Ну, они хорошо живут.
Миша по горло был занят хлопотами насчёт того самого Толика, что в КГБ. Сорвался Толик на чём-то. Миша узнавал подробности. Волосы дыбом становились от тех подробностей.
Толик бросил на стол удостоверение сотрудника: я вам больше не чекист. Он бросил на тот же стол партбилет: я вам больше не коммунист. Он в СПБ теперь, Толик. В психушке, то есть. Потому что нормальные люди так не поступают. Лечить теперь будут Толика. Возможно, что и пожизненно: диагноз ему влепили — не дай Бог. И что можно сделать?
Осторожненько Миша выяснял, что можно. Он сам был невысокого ранга партийный работник, но всех, кого следовало, знал. Сейчас сидел, вычислял. Сан Саныч за это дело не возьмётся. Сергей Иваныч — впрямую никогда, но Миша ему как-то помог в паскудном квартирном деле по первому же звонку. Сергей Иваныч — тот незаметно многое может сделать. Стоп, а Петрович? Петровича же он забыл! А Петрович по медицине многое может. Пускай бы хоть не лечили, там, говорят, какие-то уколы жуткие и штука, называемая укруткой.
Совсем немало было людей, пытавшихся совмещать принадлежность к партийной касте с личной порядочностью. Компромиссы были неизбежны, конечно. Но многим, как и Мише, удавалось балансировать на грани показушной идейности и саботажа совсем уж непереносимых указаний сверху. Такие указания всегда можно было медленно утопить в нарочитой исполнительской глупости. Пока, во всяком случае. А из корпоративных отношений извлечь немалую пользу. Но, конечно, с ограничениями. Всё же удалось сделать так, что Толика не лечили. А чтоб выпустили — не удалось. С этим не надо было пороть горячку. Надо было ждать времени, когда можно будет попробовать. Время — оно идёт, оно на месте не стоит.
Катьку проводили в первый класс со всей торжественностью. Пышные капроновые банты, школьная форма — убила бы Света тех, кто её придумал! Но Катька и в ней была хороша: серьёзная девица с белобрысой чёлкой и розовыми астрами в кулаке. Ну, пусть хоть на первый день хватит этой серьёзности. Очень удачно пришлось в тот год первое сентября: на субботу. Три урока — и домой, отдыхай до понедельника.
В понедельник Катька не вернулась после уроков, и через час Света, затревожившись, пошла к школе. Катька, в чёрном уже переднике, растрёпанная, с растопыренными ногами, стояла на воротах, сделанных из двух портфелей. А шестеро мальчишек, надо полагать, её новых одноклассников, футболили мячик. Со школьного двора их попёрли: марш, мол, все по домам. Они на улице играли.
Света вздохнула. Было ясно, что из её дочери «аньолек» тоже не получится.
ГЛАВА 23
— Куть, Кутенька! Пойдём погуляем.
Пашка взял Кутя на руки, тот слабо мотнул коротеньким хвостиком. Пашка нёс его до скверика, пускай пёс воздухом подышит. Со вчера Куть на лапы не становился, лежал на коврике и жрать не хотел. Родители объясняли: старенький уже Куть, ничего не поделаешь. Таков собачий век. И ветеринар так сказал. Но Пашка уже читать умел, а дедов Брэм был в его распоряжении: все тома! Так что Пашка знал про собачий век: бывает, что и дольше живут, гораздо дольше. Особенно маленькие псы, а Куть ведь маленький.
Сейчас он был совсем маленьким, на Пашкиных руках. В скверике листья жгли, приятно тянуло голубоватым дымом. А травка ещё не пожухла. Пашка положил Кутя на травку: пускай облегчится.
Дома они с Катькой обирали с него блох: ужас, как на него блохи насели, никогда столько не было. Куть дышал, свесив язык, время от времени оглядывался беспокойно.
— Кутенька, что ты хочешь? Водички попьёшь?
Куть уши приподнял и попытался встать. В двери завозился ключ, это мама пришла с работы. Куть пополз в сторону двери: он хотел Свету. И Света, куртку не успев скинуть, села на пол, взяла его на руки. Он её лизнул и закрыл глаза. И они втроём сидели на полу и плакали.
