Светлана Алексиевич - Чернобыльская молитва. Хроника будущего
Папа уехал… Я не слышал, как он собирался. Я спал. Утром увидел заплаканную маму: «Наш папа — в Чернобыле».
Ждали папу, как с войны…
Он вернулся и снова стал ходить на завод. Ничего не рассказывал. А в школе я всем хвастался, что мой папа приехал из Чернобыля, он — ликвидатор, а ликвидаторы — это те, кто помогал ликвидировать аварию. Герои! Мальчишки мне завидовали.
Через год папа заболел…
Мы ходили по больничному скверу… Это было после второй операции… И он первый раз заговорил со мной о Чернобыле…
Работали они недалеко от реактора. Тихо-мирно, вспоминал, красиво. А в это время что-то происходит. Сады цветут. А для кого? Люди из деревень ушли. Ехали через город Припять: на балконе висит бельё, горшки с цветами. Стоит под кустом велосипед с брезентовой сумкой почтальона, набитый газетами и письмами. И на ней птичье гнездо. Как в кино, я видел…
Они «чистили» то, что надо было бросить. Снимали грунт, загрязнённый цезием и стронцием. Назавтра — все снова «щёлкало.»
«На прощание нам пожали руки и вручили справки с благодарностью за самоотверженность»… Отец вспоминал и вспоминал. В последний раз вернулся из больницы и сказал нам: «Если останусь жив, никакой химии, никакой физики. Уйду с завода… Только в пастухи…»
Мы с мамой остались вдвоём. Я не пойду в технический институт, как мечтает моя мама. В тот, где папа учился…"
"У меня есть маленький брат…
Он любит играть в «Чернобыль». Строит бомбоубежище, засыпает песком реактор… Или нарядится пугалом, бегает за всеми и пугает: «О-о-о! Я — радиация! О-о… Я — радиация!»
Его ещё не было, когда это случилось".
"По ночам я летаю…
Летаю среди яркого света… Это не реальность, и не потустороннее. Это и то, и другое, и третье. Во сне я знаю, что могу войти внутрь этого мира, побыть в нем… Или остаться? Мой язык неповоротлив, дыхание неправильное, но мне не надо там ни с кем разговаривать. Что-то похожее со мной когда-то уже случалось. Но — когда? Я не помню… Меня распирает желание слиться, но я никого не вижу… Только свет… Ощущение такое, что я могу его потрогать… Какой я — огромный! Я со всеми, но уже в стороне, отдельно. Один. В самом раннем детстве я видел некоторые цветные изображения так, как вижу сейчас. В этом сне… Наступает момент, когда я ни о чем другом уже не могу думать. Только… Вдруг откроется окно… Неожиданный порыв ветра. Что это? Откуда? Между мной и кем-то устанавливается связь… Общение… Но как мне мешают эти серые, больничные стены. Как я слаб ещё… Свет я закрываю головой, потому что он мешает видеть… Я тянулся, тянулся… … Стал смотреть выше…
И пришла мама. Вчера она повесила в палате икону. Что-то шепчет там в углу, становится на колени. Они все молчат: профессор, врачи, медсёстры. Думают, что я не подозреваю… Не знаю, что скоро умру… А я по ночам учусь летать…
Кто сказал, что летать легко?
Когда-то я писал стихи… Я влюбился в девочку, в пятом классе… В седьмом открыл, что есть смерть… Мой любимый поэт Гарсия Лорка. Вычитал у него: «тёмный корень крика». Ночью стихи звучат иначе. По-другому… Я начал учиться летать… Мне не нравится эта игра, но что делать?
Моего лучшего друга звали Андрей… Ему сделали две операции и отправили домой. Через полгода ждала третья операция… Он повесился на своём ремешке… В пустом классе, когда все сорвались на урок физкультуры. Врачи запретили ему бегать, прыгать, он считался лучшим футболистом в школе. До… До операции…
У меня здесь было много друзей… Юля, Катя, Вадим, Оксана, Олег… Теперь — Андрей… «Мы умрём, и станем наукой», — говорил Андрей. «Мы умрём, и нас забудут», — так думала Катя. «Когда я умру, не хороните меня на кладбище, я боюсь кладбища, там только мёртвые и вороны. А похороните в поле…» — просила Оксана. «Мы умрём…» — плакала Юля.
Для меня теперь небо живое, когда я на него смотрю… Они там…"
Одинокий человеческий голос
"Я недавно была такая счастливая. Почему? Забыла…
Все осталось где-то в другой жизни… Я не понимаю… Не знаю, как снова смогла жить. Захотела жить. Вот — смеюсь, разговариваю. Я так тосковала… Я была как парализованная… Хотелось с кем-нибудь говорить, но с кем-нибудь не из людей. Зайду в церковь, там тихо-тихо, как в горах бывает. Тихо-тихо. Там можно забыть свою жизнь. А утром проснусь… Ищу рукой… Где он? Его подушка, его запах… Маленькая незнакомая птичка бегает по подоконнику с маленьким колокольчиком и будит, никогда раньше такого звука, такого голоса не слышала. Где он? Я не все могу передать, не все проговаривается. Не понимаю, как я осталась жить. Вечером дочка подойдёт: «Мам, я уроки уже выучила». Тут я вспомню, что у меня есть дети. А где же он? «Мам, а у меня пуговичка оторвалась. Пришей». Как мне уйти за ним? Встретиться. Закрою глаза и думаю о нем, пока не усну. Во сне он приходит, но только мельком, быстро. Сразу исчезает. Я даже слышу его шаги… Вот куда он исчезает? Где? А ему так не хотелось умирать. Смотрит в окно и смотрит. На небо… Я ему одну подушку подложу, вторую, третью… Чтобы было высоко. Он умирал долго… Целый год… Мы не могли расстаться… (Долго молчит.)
Нет-нет, не бойтесь, не заплачу… Я разучилась плакать. Хочу говорить… В другой раз так тяжело, так невыносимо — хочу сказать себе, убедить, что я ничего не помню. Как моя подруга. Чтобы не сойти с ума… Она… Наши мужья умерли в один год, они вместе были в Чернобыле. Она замуж собирается, хочет забыть, прикрыть эту дверь. Дверь туда… За ним… Нет-нет, я её понимаю. Я знаю…. Надо выжить… У неё дети… Мы где-то побывали, где ещё никто не был, что-то такое видели, что никто не видел. Молчу-молчу, а однажды в поезде начала рассказывать незнакомым людям. Зачем? Одной страшно…
Он уехал в Чернобыль в мой день рождения… Гости ещё сидели за столом, перед ними извинился. Поцеловал. А машина уже ждала под окном. Девятнадцатого октября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Мой день рождения… Он — монтажник, ездил по всему Советскому Союзу, а я его ждала. Так повелось годами. Мы жили, как живут влюблённые — прощались и встречались. А тогда… Страх овладел только нашими мамами, его мамой и моей, а у нас с ним страха не было. Теперь думаю: почему? Мы же знали, куда он едет? Ну, взять бы у соседского мальчика учебник физики за десятый класс и хотя бы его пролистать. Он там без шапки ходил. У других его ребят через год все волосы осыпались, а у него наоборот шевелюра погуще стала. Никого из них уже нет. Его бригада, семь человек, все умерли. Молодые… Один за одним… Первый умер через три года… Ну, думали: случайность. Судьба. За ним второй, третий, четвёртый… Теперь каждый стал ждать, когда он… Вот как они жили! Мой муж умер последним… Монтажники-верхолазы… Они отключали свет в выселенных деревнях, лазили по столбам. По мёртвым домам, улицам. Все время на высоте, наверху. Рост у него под два метра, вес — девяносто килограммов, — кто мог его такого убить? Страха у нас долго не было… (Неожиданно улыбается.)
Ах, какая я была счастливая! Вернулся… Я его увидела… В доме — праздник, всегда, когда он возвращался, был праздник. Ночная сорочка у меня есть длинная-длинная, красивая-красивая, я её надевала. Любила дорогое бельё, оно все у меня хорошее, но эта сорочка особенная. Праздничная. Для первого нашего дня… Ночи… Я все его тело знала, назубок, я все целовала. Мне, бывало, даже приснится сон, что я какая-то часть его тела, — так мы неразделимы. Без него очень скучала, мне физически без него было больно. Когда мы с ним расставались, я на какое-то время теряла ориентир — где я, на какой улице, какой час… Выпадала из времени… Он приехал сразу с лимфоузлами на шее, я их губами услышала, они небольшие, но я спросила: «Покажешься врачу?» Успокоил: «Пройдёт». — «Как там, в Чернобыле?» — «Обычная работа». Ни бравады, ни паники. Одно выпытала: «Там так же, как и здесь». В столовой, где их кормили, на первом этаже обслуживали рядовых — лапша, консервы, а на втором у начальства, военных генералов — фрукты, красное вино, минеральная вода. Чистые скатерти. У каждого — дозиметр. А им на всю бригаду ни одного не дали.
Я помню море… Мы ещё ездили с ним к морю, я запомнила, что моря так много, как и неба. Подруга с мужем… Они тоже с нами поехали… И она вспоминает: «Море грязное. Все боялись холерой заразиться». Что-то такое газеты писали… Я помню иначе… В ярком цвете… Я помню, что море было везде, как и небо. Синее-синее. И он рядом. Я родилась для любви… Для счастливой любви… В школе девочки мечтали: кто поступить в институт, кто уехать на комсомольскую стройку, а я хотела выйти замуж. Любить сильно-сильно, как Наташа Ростова. Только любить! Но никому в этом не могла признаться, потому что в то время, вы должны помнить, разрешалось мечтать только о комсомольской стройке. Нам это внушали. Рвались в Сибирь, в непроходимую тайгу, помните, пели: «за туманом и за запахом тайги». В институт в первый год не попала, не добрала баллов, пошла работать на телефонную станцию. Там мы с ним познакомились… Я дежурила… И я сама его на себе женила, я его попросила: «Женись на мне. Я тебя так люблю!» Влюбилась по уши. Такой красивый парень… Я… Я на небесах летала. Я сама его попросила: «Женись на мне». (Улыбается.)
